Алексей Новиков - Рождение музыканта

• Название: Рождение музыканта
• Автор: Алексей Новиков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1950

«Рождение музыканта» – роман о детстве и юности выдающегося российского композитора, родоначальника русской классической музыки М. И. Глинки.  В романе использован ряд новых биографических материалов о М. И. Глинке: данные о событиях 1812 года, разыгравшихся на родине будущего автора оперы «Иван Сусанин», о декабристских связях Глинки.

---

И снова взывает в тишине боевой полковник, выкликая на бой супротивных: «Где вы, бесчувственные сердца?..»

Сердце самого Федора Николаевича с юности и на всю жизнь очаровано родными напевами. Он прислушивался к ним в своей усадьбе на Духовщине и на дорогах войны. Он слышал родные напевы и на полях Европы, когда вместе с армией, преследовавшей Наполеона, прошел весь победный путь. Всему миру противостоит своей самобытной красотой русский напев. И совсем не зря автор «Писем русского офицера» пишет ныне рассуждение об искусстве народных баянов. Воин на Руси издревле брат баяну. И баяны бьются за Русь, как воины.

Федор Николаевич берет чистую четвертушку бумаги и снова начинает писать.

Где они, древние баяны, где родные напевы? Не чаще ли звучит ныне музыка, которую сочиняют заезжие спекуляторы и невежды из предприимчивых чужеземцев?

– Горе им! – восклицает Федор Глинка и пишет:

«…Может ли иноземец петь хвалу русскому с таким непритворным восторгом, с таким усердным жаром, как соотечественник их? И как знать ему, что мило сердцу русскому? Он поет любовь Дамонов, Филис, Ликасов и резвых пастушек, которые существуют только в воображении. Но где знать ему, как пели наши красные девы во златоверхих теремах, где узнать ему, как певала Милослава, провожая друга верного на ратное поле за Дунай-реку?..»

Мысли набегали одна на другую. Но главное, для чего было предназначено все рассуждение, Федор Николаевич знал твердо и занес в рукопись без помарок:

«…Все, что рассеяно в коренных наших песнях, предоставлено собрать только истинно русскому музыканту!»

Написал и, против обыкновения, никого из супротивных на бой не вызвал. Сидел в своем кабинете так тихо, что домашние подивились: дома Федор Николаевич или незаметно ушел?

А сочинитель все размышлял. Не он первый собрался писать о народных напевах. Уже раздаются в журналах голоса о том, что пора бы оглянуться на мужицкие стари́ны да попевки. Кое-кто тиснет и народный песенный стих, а о напеве к тому стиху ни слова. Как будто бы можно отрешить тело от души! Есть, впрочем, и печатные песенники, есть и полный всеобщий песенник, и «Затейный санкт-петербургский музыкальный магазин», и даже «Веселая Эрата, или Приношение прекрасному полу». Но если проберется в песенник какой-нибудь напев, чего только не учинит с ним веселая Эрата!

Среди книг Федора Николаевича присутствуют многие песенники, и сам он выдал в свет немалое число песен – в подарок русскому солдату. Стихи для них сочинитель сам подобрал и те песни указал петь на общеизвестные голоса. А так или не так поступил Федор Николаевич? Его одолевают и другие сомнения: коли укажешь при стихах голос, умельцы, конечно, споют, а вот поймай этот живой напев на ноты, посади его на нотные линейки, и почувствует он себя, как рыба в садке.

Федор Николаевич работает над своим рассуждением изо дня в день, и чем больше терзают его сомнения, тем чаще перечитывает он главное: «Все, что рассеяно в коренных наших песнях, предоставлено собрать только истинно русскому музыканту». Вот этого, кажется, никто еще не говорил, – и настало время сказать. Но сомнения тотчас нападают на сочинителя: каков же должен быть тот музыкант-богатырь, коему суждено явить миру Русь в коренных ее напевах?

Завершив, наконец, свое рассуждение «О природной способности русских к приятным искусствам», сочинитель отдал его в «Русский вестник» и по обычаю еще до печати роздал списки для соображения знакомцам. И хотя весьма благосклонны были просвещенные знакомцы к сочинителю «Писем русского офицера», – на этот раз заветные думы Федора Николаевича не обратили на себя особого внимания. Во-первых, какой же Федор Глинка – музыкант, чтобы о музыке рассуждать? А во-вторых… но разговор о том, что следовало во-вторых, происходил уже далеко от Петербурга, в Шмакове, под Ельней…

Афанасий Андреевич Глинка сидел у себя и думал, где взять недостающую сумму на платеж процентов по закладной. А додумать ему так и не дали, потому что вернувшийся из Петербурга Иван Андреевич был весь еще начинен столичными новостями и выгружал их, как в ум взбредет.

– Кстати, братец! – сказал Иван Андреевич, забежав к Афанасию Андреевичу, и хоть это было совсем некстати, повернул разговор с процентов на музыку: – Слыхали, братец, как ныне Глинки за музыку воюют? Извольте, прочту, какое Федор Николаевич рассуждение написал.

– К чему же о музыке рассуждения читать? – меланхолично отозвался Афанасий Андреевич. – Музыку слушать надобно!

– Но музыкальные рассуждения разные бывают! – модные фалдочки Ивана Андреевича трепетали от нетерпения. – А Федор Николаевич такое завернул… – И, присев к столу, Иван Андреевич прочел брату все рассуждение «О природной способности русских».

– Да где же взять такого русского музыканта? – Афанасий Андреевич развел руками. – Не предвижу…

– И я, братец, с вами согласен! – горячо поддержал Иван Андреевич. – Откуда ему быть, коли ни академии музыкальной, ни даже консерватории не имеем?

– Пустое, – заключил Афанасий Андреевич, – и музыкантов таких быть не может, и песен таких нет. И баянов сочинитель для красоты слога измыслил!

Афанасий Андреевич досадовал вовсе не на сочинителя и не на баянов, о коих имел весьма смутное понятие. Из ума не выходили проклятые проценты.

«Придется с Иваном Николаевичем переговорить, – соображал он, глядя на брата. – Он что-нибудь придумает, министериальная голова!..»

– А ты, Иван Андреевич, в Новоспасское не едешь?

– Непременно… Не терпится с Варварой Федоровной столичные новинки разыграть!

– Так сделай милость, осведомь Ивана Николаевича, что оркестру я завтра с утра вышлю, пусть не беспокоится!

– А разве в Новоспасском гости?

– Никаких гостей, – попрежнему мрачный, отвечал Афанасий Андреевич, – а ждет Иван Николаевич из губернии нужных людей. Торги по откупам у него, кажись, близки. Как же без музыки обойтись!.. Стой, стой! – вдруг загорелся Афанасий Андреевич. – Ты ведь тоже не слыхал, какой квартет разучили мои молодцы? Ну, конечно, не слыхал, а у меня из головы вон!.. Эй! Музыкантов в залу – живо!..

Оркестр собрался. Афанасий Андреевич погрузился в сладкие звуки. Его уже не тревожили более неумолимые проценты.

– Крузель! – шептал, склоняясь к брату, Афанасий Андреевич. – Господина Крузеля квартет с кларнетом…

Но имя шведского музыканта Крузеля решительно ничего не говорило даже столь сведущему любителю, как Иван Андреевич. Он слушал новый квартет рассеянно, больше наблюдая, как потел кларнетист, разделывая свое соло.

«Квартет, каких в дюжине тринадцать! – решил про себя Иван Андреевич. – А вот у меня привезены новинки – те поинтересней будут. Только скорее бы разыграть их с Варенькой в четыре руки!..»

Глава вторая

В Новоспасском Ивана Андреевича ждало полное разочарование. Люди обметали стены, натирали в зале полы и учинили такой ералаш, что приступиться к роялю не было никакой возможности.

Весь дом словно вымер. Даже Варвара Федоровна, и та исчезла. Не везет! Иван Андреевич поднялся наверх. Мишелевы птицы тотчас оглушили его, но самого Мишеля не было ни в детской, ни в классной.

Разыскивая хозяев, дядюшка прошел цветочным садом, потом обошел стороной коварный лабиринт, который действительно разбили здесь с весны, к полному удовольствию Ивана Николаевича. Иван Андреевич присел в беседке у Амурова лужка.

Розовые кусты со всех сторон устремились к постаменту, на котором высился юный бог. Ему несли свое благоухание розы. Они теснились к нему отовсюду. Их терпкий аромат лился в беседку с неудержимой щедростью и силой, от него чуть-чуть кружилась голова.

Иван Андреевич потер лоб: куда, однако, могла исчезнуть Варенька?

Ноты нетерпеливо ворочались в его портфеле. Положительно нет ничего труднее ожидания… То ли дело, если бы всегда жить с Варенькой в четыре руки!

– То-есть как это «жить в четыре руки»?! – сам удивился своим мыслям Иван Андреевич. Он хотел, разумеется, сказать иное: всю бы жизнь играть с Варенькой в четыре руки, а жить, натурально, душа в душу! У Вареньки отменное туше, совсем мужское туше… и такая женственная улыбка…

Околдованный розами, Иван Андреевич чуть было не упустил существенного, но тотчас к нему вернулся.

«Увы, Вареньке нехватает чувств при исполнении ноктюрнов и элегий, именно так! А фуги?! – тотчас вспомнил Иван Андреевич и, как беспристрастный ценитель, уже не мог оставить фуг без внимания: – Как, Варенька играет фуги!.. И кто сказал, что под льдинками ее глаз не таятся чувства, которые составят счастье мужа и детей?.. Анданте! – воззвал к рассудку Иван Андреевич и снова потер виски. – Откуда взялись, однако, дети? Что за стремительное крещендо мысли! – Иван Андреевич обозрел Амура с золоченым луком. – Не пора ли покинуть предательскую беседку?.. Однако с чего он начал? Ах, да! У Вареньки удивительно женственное туше и… ну, вот опять все перепутал!.. У Вареньки именно женственная улыбка и мужское туше… Кажется, так? Ну да: туше и улыбка… От этих роз совсем закружится голова!..» Вспомнился Петербург и собственная супруга Марина Осиповна. Головокружение немедленно улеглось. У Марины Осиповны нет никакого туше и никакой улыбки. Вот и не вышла жизнь в четыре руки… И музыка не хочет жить в холодном, неуютном доме Ивана Андреевича.