Энтони Берджесс - Уильям Шекспир. Гений и его эпоха

• Название: Уильям Шекспир. Гений и его эпоха
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-227-01302-0

Нашумевшая биография Уильяма Шекспира, написанная известным английским писателем Энтони Берджессом. Автор предлагает новую, максимально приближенную к реальности, версию детства, зрелости и смерти поэта, черпая доказательства в редких записях церковно-приходских книг, свидетельствах современников и анализе бессмертных произведений Шекспира. Не умалчивая о «скандальных» сторонах жизни великого Художника, Берджесс создает противоречивый, но удивительно яркий портрет британского гения.

Максимально приближенная к реальности версия биографии великого поэта и драматурга!

Энтони Берджесс — известный английский писатель, автор бестселлеров «Заводной апельсин» и «Влюбленный Шекспир», в новой книге предстает как знаток мельчайших деталей биографии Уильяма Шекспира.

На основе редких записей церковно-приходских книг, свидетельств временников, исследований творчества поэта Энтони Берджесс воссоздает образ британского гения поэзии, чье творчество — отражение эпохи, в которой довелось жить художнику. В книге ярко и красочно описаны нравы творческой богемы, взаимоотношения Шекспира с собратьями, соперниками по искусству, даны блестящие политические портреты британских и европейских деятелей периода реформации. Книга богато иллюстрирована, многие репродукции знаменитых живописных полотен и документальные материалы в России публикуются впервые.

---

Шекспир непрестанно думал о Бене Джонсоне, когда писал «Генриха V». Похоже, что там даже есть карикатура на него в образе Нима, нового члена шайки Фальстафа, хотя Фальстаф, конечно, уже умер. Ним говорит Пистолю, что он выпустит ему кишки: «Выпущу тебе в лучшем виде кишки. В этом вся соль». Пистоль, который в некотором роде окарикатуренный Аллен, отвечает ему ругательствами: «Хвастун проклятый! Бешеная тварь!» и так далее. Но насмешки Бена относительно композиции исторической пьесы, в которой нет места для нового реализма (как, например, можно было бы поместить на сцене целую армию?), достигли цели: свидетельство тому — появление Хора, который неустанно извиняется за то, что «деревянное О» не в состоянии представить происходящие события в подлинном масштабе.

На самом деле «деревянное О» — восьмиугольник, увенчанный красивой тростниковой крышей, которому через четырнадцать лет предстояло стать причиной серьезных неприятностей, — открылось в июле. «Генрих V» прошел хорошо; в Лондоне были уверены, что Эссекс разобьет Тайрона, и ура-патриотический тон пьесы был вполне уместен. Но пессимизм и страх, должно быть, делали свое дело в высоких кругах, иначе почему архиепископ надзирал, в лучшей нацистской манере, за сожжением книг, которые считались слишком вольнодумными? Великолепный фейерверк состоялся в июне, сжигали сатирические и любовные поэмы, даже Уиллоуби с его Авизой полетели в огонь. Что же касается нового издания книги Хейуарда о низложении Ричарда II, все пятнадцать сотен экземпляров были сожжены, и запрет распространился на все его работы, касавшиеся истории Англии. Целью всех этих мероприятий было заставить писателей обратиться к более далеким временам и публиковать книги по римской истории. Сомнительно, стал ли Шекспир, в этот особый период своей карьеры, северным Плутархом, если бы круг его занимавших тем не ограничили суровым запретом и новым всплеском интереса к античному Риму. Если вы искали историческую параллель страшному времени, то ее было так же легко извлечь из политического убийства Юлия Цезаря, как и из низложения Ричарда II.

Но до написания «Юлия Цезаря» Шекспир создал несколько комедий, чтобы избавиться от своей системы. Он был убежден, что отношение Джонсона к форме было ошибочным: и сатира на происходящие в стране события (в любом случае опасная), и эфемерные чудачества накладывали позорные ограничения на форму, которая потенциально могла предоставить что угодно — интеллектуализм, романтику и даже философию — и могла содержать прекрасный комментарий на основные события, показав динамику их развития. Кроме того, Шекспир увидел разносторонние возможности нового типа комика: не старого похотливого шута, исполнявшего импровизированные трюки и антраша, но комика, способного проявить эрудированное остроумие, тонкую наблюдательность, поддержать мелодичность темы и пафоса. Другими словами, дни Уилла Кемпа миновали. Нашелся молодой человек по имени Робин Армии, который мог при наличии соответствующего текста революционизировать комические аспекты драмы как в самой комедии, так и в трагедии. Армину предстояло стать Оселком в «Как вам это понравится» и Фесте в «Двенадцатой ночи». Ему предстояло также стать Шутом в «Короле Лире».

Но сначала, в то лето 1599 года, Кемпу пришлось уйти. Возможно, в артистической, которая еще пахла свежей краской, было сказано немало язвительных слов и разыграно много необдуманных сцен. Кемп сказал, несомненно, что он занимался этой профессией еще до того, как большинство его собратьев появились на свет, а что касается самого Shakespaw, сына мясника с девизом «Не без горчицы», который добился успеха, разве не научил он его всему, что уже знал в то время, когда тот еще неумело латал пьесы для «слуг королевы»? Какая неблагодарность с их стороны, а уж от Shakebag особенно. Что ж, он будет рад избавиться от них, театр уже не тот, что был раньше, теперь все слова, слова, слова, бессмысленный набор слов и никакого почтения к музе импровизации. Кемп продал свою долю акций в «Глобусе» и ушел. Он планировал заняться чем-то таким, что принесло бы ему больше славы и богатства, чем накопленное за все время продолжительной службы в товариществе приверженных слову педантов, которые без конца повторяют имена поэтов вроде «Метаморфоза» и «Вигила». Кемп задумал протанцевать от Лондона до Нориджа, привязав к ногам мелодичные колокольчики, и разбогатеть, составив план книги (можно смело сказать, что он не сумел сделать этого) и позднее написав ее.

Книга была написана, и у нас она есть. (Вот если бы Шекспир написал книгу, такую неумную, каламбурную и саморазоблачительную.) Она называется «Девятидневное чудо Кемпа» и издана в 1600 году, в том году, когда «в сопровождении Томаса Стая, моего барабанщика, Уильяма Би, моего слуги, и Джорджа Спрета, моего помощника, не руководствуясь ничем иным, кроме собственной воли», этот «единственный исполнитель ваших мелодий и лучший танцор с привязанными к ногам колокольчиками между Сионом и Сарри резво прошагал с ними, как и обещал, девять дней между двумя городами, радостно встречаемый повсюду, кавалер Кемп, человек примечательный, как думали те, кто изгнал его, и особенно тот, кого он называл „мой славный Шейксбег“». Позднее он пытался танцевать в Европе, от Альп до Рима, но высокого старшину округа хея (старинного деревенского танца) не знали на континенте, и путешествие провалилось.

Слева: Уильям Кемп, комик, ушел из труппы Шекспира обиженным и, чтобы взять реванш, танцевал от Лондона до Нориджа. Его заменил более тонкий комик, Роберт Армии (справа)

Итак, в комедии «Как вам это понравится» Кемп уже не играл, но там было так много другого, что на его отсутствие не обратили внимания. Невзыскательные зрители, желающие насладиться унитазным весельем, могли получить его в очень красивой форме. Сэр Джон Харингтон написал за несколько лет до этого книгу о своем изобретении, содержащемся в идеальной чистоте ватерклозете, и озаглавил ее «Метаморфоза Аякса». Аякс был носителем юмора в духе Джонсона, он означал человека с большим количеством черной желчи, меланхолика, недовольного жизнью. Автору показалось уместным использовать его имя для обозначения этого наилучшего трона для всех погруженных в раздумье, так что Аякс превратился в Джекса или «человека надежного». Шекспир, которого привлекало все, что имело в заглавии слово «метаморфозы», позаимствовал это имя, переделав его на французский манер в Жака за меланхоличный характер последнего. Этот изысканный, постоянно погруженный в раздумье о человеческой глупости вельможа, изгнанный со своим герцогом в Арденский лес, истинный герой, он не просто комичен, ему Шекспир доверил озвучить один из лучших своих эпизодов. Это распространяет девиз «Глобуса» в философской интерпретации на те роли, которые человек играет с детства до старости, так как если «глобус» означает «мир», а «Глобус» — это театр, тогда мир должен быть театром.

Сэр Джон Харингтон добавил к славе своего века изобретение ватерклозета и проиллюстрировал его этой картинкой и стихотворным сопровождением в книге «Метаморфоза Аякса»

Дела в «Глобусе» шли хорошо, но они не могли идти хорошо только благодаря трудам одного Шекспира. Пьесы шли недолго, приходилось иметь обширный репертуар, ведь капризная публика жаждала различных зрелищ. И неспокойству лондонской публики в лето 1599 года было объяснение: вновь распространились слухи о высадке испанцев на острове Уайт, поэтому заперли все городские ворота и поперек улиц натянули цепи; поговаривали о защите Лондона с помощью моста, составленного из лодок у Грейвсенда. И об экспедиции Эссекса в Ирландию поступали неутешительные новости, просочившиеся из Совета. Похоже, Эссекс мало чего добился, если не считать возведения в рыцарское звание своих сторонников. Возведение в рыцарское звание было одной из его обязанностей, и, по словам королевы, продолжение экспедиции в том же духе обходилось стране по тысяче фунтов в день. Первую римскую трагедию Шекспира «Юлий Цезарь» пронизывает ощущение тревоги, автор предостерегает о грозящей государству опасности, он знает, как изменчиво настроение толпы и какой ад последует за нарушением установленного порядка. И, читая жизнеописание Антония у Плутарха, он предвидел приближение еще одной трагедии.

Но «Глобус» также поставил пьесу Джонсона «Всяк вне своего нрава», пьесу, в которой Бен беззлобно насмехался над шекспировскими притязаниями на благородное происхождение. (Не без горчицы.) Бен также насмехался над намерением Шекспира писать пьесы из жизни Древнего Рима, при таком слабом знании латыни: в самом ближайшем будущем он, Джонсон, покажет всем, как надо работать над пьесой из жизни Древнего Рима. И особенно он издевался над строчкой «Цезарь никогда не творит зла, кроме как с благой целью». Шекспир любезно изменил ее: