Джон Ридли - Путь к славе, или Разговоры с Манном

• Название: Путь к славе, или Разговоры с Манном
• Автор: Джон Ридли
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-201-9

Джон Ридли — известный американский писатель, сценарист и кинопродюсер. Мировую славу ему принесли романы «Любовь — это рэкет» (Love is a Racket, 1998), «Все горят в аду» (Everybody Smokes in Hell, 1999), но прежде всего — «Бродячие псы» (Stray Dogs, 1997): книга стала основой психологического триллера «Поворот» (U-Turn), снятого культовым режиссером Оливером Стоуном с Шоном Пенном, Дженнифер Лопес и Ником Нолти в главных ролях. Сильнейший козырь Ридли — сюжетность. Он мастерски плетет интригу, закручивая фабулу в немыслимо упругую пружину, которую отпускает в нужном месте и в нужное время. «Свой — среди чужих, чужой — среди своих» — излюбленный тип конфликта у Ридли. В романе «Путь к славе, или Разговоры с Манном» чужие — это мир шоу-бизнеса, куда стремится герой, свои — нью-йоркский Гарлем, откуда он мечтает вырваться. Среди героев книги, чьи характеры показаны выразительно и беспощадно, — Фрэнк Синатра, Сэмми Дэвис-мл., Эд Салливан, Фрэнк Костелло и немало других реальных звезд и криминальных авторитетов Америки 1950–1960-х.

---

Пока шла репетиция, у меня многократно возникало чувство, что это уже было. Я столько раз мысленно переживал этот миг, что он казался мне таким же реальным, как и любое подлинное событие моего прошлого. Несмотря на лихорадочную возню вокруг меня — на растущую панику съемочной группы, которая, не важно, сколько раз они уже проделывали все это, с каждой секундой приближалась к прямому выходу в прямой эфир для всей Америки, — я чувствовал себя так же, как чувствовал себя с тех пор, как Боб пожал мне руку и сообщил, что я буду выступать в шоу, — то есть совершенно спокойно. У меня было ощущение, что я призраком прохожу через мгновенье, уже завершенное, и что как бы со стороны, подобно привидению, наблюдаю за происходящим. Все, что от меня требовалось, — это разыграть свою роль согласно сценарию.

Разве что сценарий оказался не совсем таким, каким я его всегда себе представлял. Он очень сильно изменился с тех пор, как Медгар Эверс получил пулю в спину.

Администратор сцены подозвал меня, попросил быстренько пробежаться по своему тексту перед камерами. Я, как заядлый картежник, в очередной раз вытащил из кармана листки бумаги — пожелтевшие, затрепанные, но так и не выброшенные. Это была почтовая бумага из отеля «Сент-Реджис» в Сан-Франциско. Я быстро просмотрел текст, который так долго пролежал без дела, дожидаясь своего часа. Встал на то место, где буду стоять во время съемок, посмотрел в камеру и сказал: «Здравствуйте, меня зовут Джеки Манн. Я — негр».

* * *

Мы с Четом и Бобом сидели в кабинете Боба. Боб сочувствовал мне — сочувствовал, как мог, учитывая ситуацию, — но его сострадание явно тонуло под натиском эмоций, которые на полной скорости врывались в него через то отверстие, которое я в нем только что пробил. Чет раскалился, как вулкан, но сдерживал себя. Решил — пусть Боб выговорится. Видимо, он боялся того, что может произойти, если он сам выпустит свою ярость на волю.

Боб сказал — осторожно, но по делу:

— Он в бешенстве. Эд в абсолютном… Ваша программа была…

— Она была смешной, — ответил я.

— Она была…

— Смешной. Вы слышали, как смеялись люди, присутствовавшие на репетиции. А все эти телевизионщики — они тысячу комиков, наверное, переслушали на своем веку? Все шутки, какие только можно, переслушали, а? И они…

— Это был нервный смех.

— Смех!

— Дай ему сказать! — рявкнул на меня Чет. — Дай человеку высказаться.

Я даже не поглядел на Чета. Я не глядел ни на него, ни на Боба. Я не хотел попадать под гипноз каких бы то ни было эмоций, струившихся у них из глаз. Я просто рассеянно глазел в несуществующую точку прямо перед собой.

Боб помолчал секунду, подождал, когда все успокоятся.

— Понимаете, в чем беда, Джеки? Вы выступили перед нами в «Дельмонико», мы одобрили ваш номер, — и тут вы в последний момент не просто меняете программу — вы поднимаете всю эту… вопите тут о расовом вопросе, о Вьетнаме!

— Я говорю о том, что делается в мире.

— Да половина американского населения Вьетнам даже на карте не найдет. Я хочу сказать — кому какая разница, что де…

— Я говорю о том, что происходит с неграми. Я высказываю собственную точку зрения, и делаю это смешно. Что тут плохого?

— …Ничего. Ничего особенного…

— Я же не бранюсь. Не наливаюсь злобой. Я просто говорю…

— Да, в свое время, на своем месте — в этом нет ничего плохого. Но на государственном телеканале, в воскресный вечер? Нам это не подходит. Не это желает слышать Америка.

— А откуда вы знаете, раз еще никто об этом не говорил?

— Господи, — сплюнул Чет.

Боб от возмущения даже не нашелся что сказать. Потом он снова принялся внушать мне:

— Джеки, Эд Салливан и это шоу точно так же стремятся поддерживать исполнителей-негров, негритянское движение, как и любая другая телепрограмма. В «Линкольн-Меркьюри» устроили Эду большущий разнос за то, что он обнимался с Эллой Фицджеральд и Перл Бейли. Ему было наплевать. Эд ни разу не отшатывался… Помните, какого он задал жару Уинчеллу за то, что тот грубо обошелся с Джозефиной Бейкер в клубе «Аист»? Но как бы Эд лично ни относился к неграм или к борьбе за гражданские права, — все равно нельзя превращать передачу, выходящую в эфир в восемь вечера, в самодеятельную ораторскую трибуну.

Тут Боб перестал меня убеждать и перешел к делу:

— Пожалуй, я могу все уладить, поговорив с Эдом. Я скажу ему… Скажу ему что-нибудь, но я смогу оставить вас в шоу только при условии, если вы исполните ровно то, что исполняли перед нами в «Дельмонико». Вы должны мне это обещать, Джеки. Вы должны мне пообещать, что исполните ту программу, которую мы одобрили. Так да или нет?

Я промолчал.

Чет обратился к Бобу:

— Давайте теперь я с ним потолкую.

Боб кивнул, встал. Двинулся, чтобы уходить, но напоследок подытожил всю нашу долгую дискуссию:

— Джеки, не напортачь с Эдом Салливаном. — И вышел из своего кабинета, оставив меня наедине с Четом.

Чет провел ладонями по лицу, потом по голове, пригладил волосы. Такой ритуально-успокоительный жест.

И сказал, спросил:

— Что ты делаешь?

— Делаю свое дело.

— Ты себя губишь — вот что ты делаешь. Это все равно, что… все равно, что взять пистолет — Господи, вот уж никогда бы не подумал, что ты… Это все равно, что взять пистолет, приставить к виску и забрызгать стену собственными мозгами. Это — самоубийство. — Чет ослабил узел своего синего, в пятнышках узора, галстука. — Шоу Салливана! Какого черта тебе взбрело…

— Он спас мне жизнь.

— …Что?

— Медгар Эверс спас мне жизнь.

Чет не нашелся, что на это сказать. Он пару раз силился что-то из себя выдавить, но рот у него только молча раскрывался и закрывался, больше ничего.

— Много лет назад. Он не дал меня забить насмерть.

— И теперь ты должен… что? Должен памятник ему воздвигнуть?

— Нет. Не ему. Мне кажется, я должен это сделать ради себя самого.

— Ладно. Ладно, вот в этом-то и проблема: ради себя самого, ты это делаешь ради себя самого. А ты подумал, что ты Бобу устраиваешь? Ты огонь ему под задницу подносишь! Он для тебя старался! Я… — Тут руки у Чета сжались, он покатал один из кулаков у себя по лбу, туда-сюда, безуспешно пытаясь справиться со злостью.

Потом продолжил, несколько сбавив тон:

— Я для тебя старался, Джеки. Ты пришел в агентство, ты пришел ко мне, ты сказал, что тебе нужен Салливан. Я устраиваю тебе Салливана. Я делаю звонки, я жму на все кнопки, и Я — УСТРАИВАЮ — ТЕБЕ — САЛЛИВАНА! Я ради тебя голову подставляю, а ты теперь топор над ней заносишь. Господи! — Чет снова вступил в маленькую схватку со своей злостью. Похоже, злость брала верх.

Я сделал то, что до сих пор избегал делать. Я посмотрел Чету в глаза. И не увидел там никакой ярости, — значит, я ошибался. Я увидел там только боль. И мольбу.

— Да, и знаешь что, слушать тебя было действительно смешно. Все эти шутки по поводу расового вопроса, гражданских прав… тебе здорово это удается. В понедельник утром ты можешь наделать серьезный переполох такими шутками. В понедельник — после Салливана, после Салливана, после того, как станешь звездой. Если ты что-то хочешь сделать ради себя самого, Джеки, тогда сделайся звездой.

Если я хочу сделать что-то ради себя самого… А разве я делал это — исполнял свою сан-францисскую программу — ради себя самого? Может, это и вправду было эгоизмом с моей стороны? Может, я настолько отчаялся унять свое горе по человеку, которого едва знал, сознание своей вины оттого, что человек, боровшийся за позитивные перемены, мертв, а я, борющийся всего лишь за плату повыше и славу погромче, все еще живехонек, — что всем этим пытался заслонить реальность существующего положения? Может, я просто пытался успокоить себя, отогнать дурные мысли о том, что я не человек, а дерьмо?

Я и сам не знал.

Я и сам не знал. Я так долго лгал себе, лгал насчет того, что нужно, чего нельзя, что можно делать ради того, чтобы продвигаться дальше, поэтому теперь я уже сам не знал, где истина. Чет старался для меня. Он раздобыл мне то, что обещал. Он устроил мне Салливана. Разве правильно с моей стороны будет подвести его — все равно что лопатой его ударить, — лишь бы самому при этом почувствовать себя праведником?

Совсем неправильно. Уж в этой-то истине я не сомневался.

Понедельник. Настанет понедельник — и я смогу шутить о чем угодно и где угодно. Начиная с понедельника, который наступит вслед за воскресеньем, передо мной откроется множество возможностей, и я смогу делать все так, как мне заблагорассудится. А пока…

— Ладно. Скажи им, что я исполню ту, другую, программу.

* * *

Ярко-красная секундная стрелка плавно и неуклонно бежала по черно-белому циферблату часов, висевших на стене. Теперь уже минуты. Минуты — вместо лет, дней, часов. Минуты до наступления восьми часов по восточному стандартному времени, до начала шоу Салливана. Из гримерки я слышал глухой гул — это зрители постепенно заполняли зал своими телами и своим набухающим возбуждением. Но мне было все равно. Я оставался совершенно спокоен.