Джон Ридли - Путь к славе, или Разговоры с Манном

• Название: Путь к славе, или Разговоры с Манном
• Автор: Джон Ридли
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-201-9

Джон Ридли — известный американский писатель, сценарист и кинопродюсер. Мировую славу ему принесли романы «Любовь — это рэкет» (Love is a Racket, 1998), «Все горят в аду» (Everybody Smokes in Hell, 1999), но прежде всего — «Бродячие псы» (Stray Dogs, 1997): книга стала основой психологического триллера «Поворот» (U-Turn), снятого культовым режиссером Оливером Стоуном с Шоном Пенном, Дженнифер Лопес и Ником Нолти в главных ролях. Сильнейший козырь Ридли — сюжетность. Он мастерски плетет интригу, закручивая фабулу в немыслимо упругую пружину, которую отпускает в нужном месте и в нужное время. «Свой — среди чужих, чужой — среди своих» — излюбленный тип конфликта у Ридли. В романе «Путь к славе, или Разговоры с Манном» чужие — это мир шоу-бизнеса, куда стремится герой, свои — нью-йоркский Гарлем, откуда он мечтает вырваться. Среди героев книги, чьи характеры показаны выразительно и беспощадно, — Фрэнк Синатра, Сэмми Дэвис-мл., Эд Салливан, Фрэнк Костелло и немало других реальных звезд и криминальных авторитетов Америки 1950–1960-х.

---

— Но ты же не ехал в такую даль только ради того, чтобы поболтать о «Копе».

Нет, конечно.

— Мистер Ко… Фрэнк, вы всегда были добры ко мне. Вы мне в свое время очень здорово помогли пробиться. Просто потому, что я вам показался смешным. Я это очень ценю… Мне сейчас снова нужна ваша помощь. — Я старался говорить как можно прямее. — И мне нужна такая помощь, которую, как мне кажется, только вы можете мне оказать.

Фрэнк кивнул. Он понял, о чем я.

Мы подошли к стульям, стоявшим во внутреннем дворике.

Сели. Я начал:

— Несколько лет назад, когда я был во Флориде…

Фрэнк сделал отстраняющий жест:

— Без подробностей. Они мне не нужны.

— Один человек доставляет мне неприятности. Он может доставить мне…

Тут пришла Бобби с лимонадом. Я поблагодарил ее, мы обменялись любезностями.

Когда она ушла, я продолжил:

— Он может доставить мне еще больше неприятностей…

— И ты хочешь?..

— Я бы хотел… Я хочу, чтобы он перестал доставлять мне неприятности. — Я сказал это совсем не драматичным тоном. Моя просьба не прозвучала ни жутко, ни отчаянно, ни плаксиво. Я говорил об одолжении. Как если бы занимал стакан сахару. Или просил вынимать мои газеты, пока меня не будет в городе. Хлопотал о том, чтобы шантажировали типа, который пытается меня шантажировать.

Фрэнк именно так к этому и отнесся: просто один человек просит другого об одолжении. Он небрежно повел рукой:

— Ты пойми, Джеки, я вроде как отошел от той жизни.

— Знаю.

— То, о чем ты просишь…

— О чем я прошу…

— Ты хочешь, чтобы этому парню все объяснили. Объяснили так, чтобы не нужно было потом заново объяснять.

— Я хочу, чтобы он отстал от меня.

Тут какая-то птица издала легкий свист. Я услышал, как где-то наверху играют детишки. Завелась чья-то машина. На какую-то долю секунды я сделался сверхчувствителен ко всем звукам мира. Ничто от меня не ускользнуло.

Фрэнк спросил:

— Этот тип — ты знаешь, где его найти?

Я сообщил Фрэнку, как зовут Дайтона и где его найти: он остановился в «Уолдорфе», за мой счет.

Фрэнк никак не продолжил тему — не сказал, поможет мне или нет. Мы еще немного поговорили, но уже совсем о другом, и ни о чем в особенности. Кино. Фрэнк С. Какой кретин этот Кеннеди, что сделал главным прокурором такое ничтожество — своего братца, вечно мелькающего на первых полосах.

Наконец Фрэнк сказал:

— Молодец, что заехал, Джеки. — Сказал это, ни на дюйм не сдвинувшись с места. К выходу мне предстояло направиться самостоятельно.

Я поблагодарил Фрэнка за то, что он уделил мне время, и попросил его попрощаться за меня с женой. Я уже двинулся уходить. Тут он меня окликнул:

— Джеки…

Я обернулся.

— Ты плохо выглядишь. Возьми отпуск, побудь недельку за городом.

— Я выступаю в «Копе». Я не могу…

— Ты должен уехать из города на неделю.

Может быть, Фрэнк и полностью отошел от «той жизни», но свои намеки он бросал так, что они звучали как приказы. А ведь и правда, могу же я устроить себе передышку. Дела подождут. Клубы никуда не денутся. У меня было чувство, что и Дайтон никуда не денется. Сам-то я уж точно никуда не денусь.

По дороге обратно, в поезде, я стал думать — куда мне поехать отдыхать.

* * *

Я решил отправиться на Гавайи. Я никогда там не бывал, и поэтому у меня не было никаких воспоминаний, связанных с этим штатом, в отличие от большинства остальных.

Первое, на что я обратил внимание, делая пересадку в Гонолулу, — это воздух. Еще никогда в жизни я не вдыхал ничего более чистого. Даже в отдаленных городках вроде Миннеаполиса или Линкольна воздух был хорошим, но совершенно не похожим на этот. Гавайский воздух оказался сладким и душистым: в нем ощущалась смесь ароматов тропических цветов, запахов океана, дождя и солнца. Это было как бы послание, обращенное ко всем человеческим чувствам: «Забудь о прочем мире. Здесь все по-другому».

Я сел на самолет до Мауи, где собирался провести пять дней.

Мауи мне понравился. Помимо всяческих красот и чудесных запахов, Мауи мне понравился еще и своей нетронутостью, тишиной и малолюдностью. Те люди, что там обитали, — местные, камаайны, как они друг друга называли, были все поголовно дружелюбны и милы. Как двоюродные братья, о существовании которых ты раньше не подозревал. Им было все равно, кто ты. Им было все равно, какого цвета у тебя кожа. Если ты был с ними приветлив, то и они были приветливы с тобой.

Забудь о прочем мире. Здесь все по-другому.

На второй день я уже превратился в какого-то местного лодыря, все делал без суеты: расхаживал босиком, отдыхал. Никуда не спешил. Ни о чем не тревожился. Да и о чем тут тревожиться, когда солнышко высоко в небе, когда дует свежий ветерок с моря? Какие тут заботы, когда единственная твоя забота — это вопрос: где лучше устроиться — в тени или на пляже?

На пляже.

Я сидел однажды вечером на пляже, сидел и любовался закатом — без всякой цели, просто потому, что мне этого хотелось, и тут заметил, как кто-то идет в мою сторону от береговой линии. Идет, прогуливается. Неторопливо. У незнакомца были азиатские черты лица, но очень темная кожа. Очень загорелый человек, как будто последние несколько лет он только тем и занимался, что гулял вдоль берега моря. Он приблизился, немного постоял, глядя на океан, потом уселся на песок. Не то чтобы совсем рядом, но достаточно близко, чтобы показать, что хочет со мной пообщаться.

Он обратился ко мне:

— Как жизнь?

— Хорошо, — ответил я.

Он продолжал глядеть на воду, на заходящий солнечный диск, балансирующий на тихоокеанском горизонте. Очень тихо, словно не желая мешать этой работе, которую совершает природа, он произнес:

— Красота, братец, правда? — У него был типично местный акцент. Англо-туземный.

— Красота, — согласился я. — Я бы целый день любовался. Такое чувство возникает… Ну, вроде как начинаешь ощущать, что не все в мире так уж плохо.

Этот человек спросил меня, откуда я. Я ответил, что из Нью-Йорка, но много путешествовал. Он поинтересовался, бывал ли я в Калифорнии, я сказал, что бывал.

Тогда он рассказал мне, что когда-то жил в Калифорнии. В Лос-Анджелесе. Он перебрался туда с семьей несколько десятилетий назад, открыл небольшое дело — антикварный магазинчик, — и затея оказалась довольно успешной. По его словам, по-настоящему разбогатеть на этом не удалось бы, но и голод им тоже не грозил.

А потом разразилась война.

Его и его семью вместе с остальными американцами японского происхождения согнали с места, его бизнес продали за гроши. Их переправили в лагерь для интернированных — военный релокационный центр, так его иносказательно называли, — в Мансанаре. Их интернировали — «релоцировали» — хотя, строго говоря, его предки не были японцами. Они были из Окинавы. Правительство не знало, в чем разница. Не знало и знать не желало. И двое сыновей этого человека — одного звали Джефф, другого Тони, — несмотря на то, что их родное правительство сделало из них заключенных, записались добровольцами в армию, чтобы доказать всем япононенавистникам, что японо-американцы — хорошие американцы. Они сражались в 442-м пехотном полку в Европе — в бригаде, состоявшей из граждан США японского происхождения.

В конце 1944 года, рассказал мне этот мужчина, ему в Мансанар пришла телеграмма, где говорилось, что Тони погиб в сражении. Не прошло и недели, как он получил вторую телеграмму. О гибели Джеффа.

Когда война закончилась, мужчине разрешили вернуться в Лос-Анджелес. Но там у него ничего больше не осталось, а денег, чтобы начинать все сначала, не было. Он перебивался случайными заработками, скопил небольшую сумму и с остатками семьи перебрался жить на Гавайи. Теперь он работал мастеровым. Он сказал, что никогда не сможет разбогатеть, занимаясь этим, но — добавил — и с голоду тоже не помрет.

Солнечный шар на горизонте сел в воду.

Мужчина поднялся с песка.

— Всего тебе хорошего, братец. — И пошел дальше по берегу.

Я пробыл на Гавайях еще три дня. Нельзя сказать, чтобы мне там очень понравилось.

* * *

Я вернулся в Нью-Йорк. Все осталось таким же, каким и было до моего отъезда, только теперь город окутывала дымка неизвестности. Я не знал, когда ко мне заявится — если заявится — Дайтон с новым требованием денег. Я не знал, позвонил ли Фрэнк кому надо, сумел ли договориться с кем-нибудь, кто потолкует с моим мучителем-деревенщиной. Потолкует с ним разок-другой, пока тот не унесет свою бледную задницу восвояси, за линию Мейсона — Диксона[54], и никогда больше не явится по мою душу, выцыганивать мои бабки.

И вот, ничего ни о чем не зная, я попытался продолжать жить обычной жизнью Джеки Манна, что мне удавалось довольно скверно. Я никак не мог отделаться от призрака того красношеего ублюдка, вскочившего мне на спину. Я не раз тянулся к телефону, чтобы позвонить Дайтону, выяснить, приходили ли к нему, говорили ли с ним, но всякий раз одергивал себя. Если он все еще в городе, какой толк ему звонить, напоминать, что Джеки Манн, человек-банк, здесь, рядом, и в любое время готов выдать ему наличные? Меня будто парализовало. Я не мог двинуться с места и даже не понимал, в какую сторону следует двигаться. Все, что оставалось, — это сидеть, ждать и надеяться, что каждый новый день, не приносивший никаких вестей от Дайтона, приближал меня к тому времени, когда я совсем позабуду о нем.