Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 5

• Название: Собрание сочинений. Том 5
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1953

В настоящий том включены очерки П. А. Павленко периода 1930–1951 годов. Расположены они в хронологическом порядке по двум основным разделам:

Первый раздел включает в себя очерки 1930–1948 годов, написанные о жизни Советской Страны, и объединяет: книгу очерков «Путешествие в Туркменистан» (1930–1933), очерки 1934–1940 годов, очерки периода Великой Отечественной войны (1941–1945) и, наконец, послевоенные очерки о Крыме (1946–1948).

Второй раздел — очерки периода 1948–1951 годов, написанные на материале зарубежных стран: «Прага», «Американские впечатления» и «Молодая Германия», объединенные темой борьбы мир.

---

Наступило 19 июля. Агрегат Парамонова был все еще не освещен. В МТС уверяли, что дело на-мази, свет будет, но света не было. Наконец выяснилось, что отсутствуют провода.

Председатель колхоза Спирин снял провода из правления колхоза, послал Парамонову.

Появилась и кухарка, а вместе с ней уют, смех, песни. Весь колхоз встрепенулся — кто кого?

Тараканов года три работал инструктором на заводе комбайнов, и это наложило на его манеру говорить и действовать отпечаток большой уверенности в своих силах. Бригада у него крепкая, опытная. Парамонов на вид поазартнее Тараканова (обоим им лет по двадцать семь), побыстрее его и по прошлому году известен здесь как опытный полевой комбайнер, в то время как Тараканов славен ремонтом, а в полевой работе его здесь еще не видели. Тараканов строже. Парамонов веселее, проще, — но оба работники смелые, сделаны из того же крепкого материала, что и мастера комбайновой уборки и орденоносцы.

19-го Парамонов вышел на косовицу, и сразу же у него простой за простоем. Рожь невиданной высоты и силы не позволяла вести комбайн на второй скорости, на первой же — барабан и сита не перемалывали зерна. День был пробным, сырое зерно еще сбивалось в комья, но 20-го должны были начать уже все агрегаты.

Парамонов нервничал.

Сейчас трудно угадать, у кого больше шансов на первенство, но весь колхоз охвачен чувством невероятного возбуждения и интереса к этому соревнованию. Не простой азарт причина этого интереса, а глубокая заинтересованность всех здешних людей в решении целого ряда маленьких, почти неуловимых, едва ли формулируемых проблем организации дела, решаемых сейчас соревнованием Тараканова и Парамонова.

Первой вышла на косовицу Дуся Агафонова. Никто не ожидал. Маленького роста, крепенькая, она тихо и робко бегала все эти дни вокруг своего комбайна с колесным трактором, огорченно вздыхала, по десять раз на день лазила под комбайн или мчалась в колхоз улаживать неполадки со снабжением и обслуживанием ее агрегата. И по озабоченному лицу ее, потешно вымазанному копотью, не было как-то заметно, что она уже в полной готовности.

Участок ее — у реки, в низовине; участок росный, сырой. Она вырвалась на косовицу поздним утром — и пошла. За ней сосед по участку, Митрофанов.

Первое зерно нового урожая записано было на весах за Агафоновой.

— Нну! Наша Дуська мировая! — весело закричала кухарка ее агрегата и понеслась рассказывать об успехах в полеводческую бригаду.

Рожь пошла на ток.

— Сколько с гектара? Да считайте вы, будьте прокляты! — кричали на весовщиков и учетчиков.

Но Агафонова не оставляла времени для арифметических размышлений. Подводы и бестарки шли от нее одна за другой к току. Председатель колхоза схватил метровку, стал проверять ширину скошенной полосы, умножать на длину, сбивался, начинал сначала.

Старики колхозники осторожно, недоверчиво и как бы даже недовольно прислушивались к его подсчетам.

— Нет, это что же такое, о! — вдруг растерянно сказал председатель колхоза. И все придвинулись к нему.

— Да не может этого быть! — повторил он, черкая что-то на бумажке.

— Ты скажи, в чем там у тебя… какая цифра?.. Давай сюда!

— Восемнадцать! — еще растеряннее произнес председатель. — Выходит, понимаешь ты, с гектара возьмем не более восемнадцати.

Он бросил метровку, почесал за ухом.

— Восемнадцать, — радостно загудели кругом. — Вот это да!

— Чорт ее знает, я почему-то прикидывал на двадцать! Иль обчелся сейчас?

— Да что ты, что ты! — заговорили кругом взволнованные голоса. — Мы тут сроду ржи не сеяли, да разве тут место, погляди…

Но тут председатель, наверно, вспомнил, что у него по плану значилось двенадцать центнеров с гектара и, трижды плюнув, рассмеялся довольным усталым смехом.

— Да, восемнадцать центнеров, товарищи колхозники! — сказал он и сдвинул на затылок фуражку.

Луна вышла сразу же после захода солнца. Агрегат Агафоновой без огня все еще ползал по участку.

Белесые холмы Чернозатонских гор, сливавшихся с горизонтом, сухими пятнами поблескивали на краю полей. Они были видны далеко, будто луна освещала их с особенной силой.

Была луна, и в голубом, сияющем воздухе ранней ночи все еще желтели, будто оставившие на себе солнечный свет, длинные поля ржи и пшеницы; и чем выше всходила луна, тем ярче светили полевые краски земли. Казалось, что сейчас откуда-нибудь выглянет солнце, — так сияли хлеба.

Вдоль дороги горели костры комбайнерских бригад.

— Сколько? — доносился к телеге звонкий голос.

— Тринадцать и осьмнадцать сотых… неполон день работы… Двести тридцать семь сдала на весы, — теперь уж спокойно и важно отвечал председатель.

И было всем понятно: маленькая, неразговорчивая Дуся Агафонова за десять рабочих часов убрала неосвещенным комбайном тринадцать и восемнадцать сотых га и сдала на весы двести тридцать семь центнеров ржи со своего сырого и самого дальнего от колхоза участка.

1937

Хозяйки

1

На селе в колхозе знатнее комбайнера нет никого. Но в нынешнюю уборку, неожиданно для самих себя, пошли в гору полевые хозяйки, «кухарки и поварихи тракторных, комбайнерских и полеводческих бригад.

Индустриализация сельского хозяйства быстро создает свою культуру полевой жизни, подтягивающей к себе весь основной быт колхоза.

Вот скосили, убрали сено, убрали рожь, уберут пшеницу и подсолнух, поднимут пары, начнут и закончат озимый сев, а там скоро и опять весна, лущение паров, прополка — все в поле.

Поле — производственная площадка — все больше занимает места в кругу колхозных интересов, и именно в поле на производстве складывается новая, полная свежей, молодой поэзии культура колхоза.

Поэзия полевого труда у Некрасова была невеселой, отчаянной, и никаким счастьем не веяло от нее.

Давно нет этой поэзии на советских полях. Но оттого, что ушла забота и не может никак, кроме грустного воспоминания, вернуться старая песня, колхозное поле не стало ни молчаливее, ни суровее. Песня, как и прежде, рождается в поле:

За привалом-то песня не весела.
За работой она складней.
А сидя она не выйдет…

И поют, поют, как никогда не певали раньше. И как шумны, возбуждены ночные дороги, по которым, не глядя на время, идут и идут подводы с зерном, с горючим, с тарой, с продовольствием! Как долги по ночам костры у комбайнерских будок, когда от стана к стану идет озорная, веселая песня, звучат гармошки до самого солнца и молодежь сбегается за много километров глядеть, как будет танцовать приезжий комбайнер.

Каждому новому явлению нужно иметь, как птенцу, свое гнездо, где бы опериться. Полевая жизнь кустится возле тракторно-комбайнерских бригад, и хозяйка тут — все.

До зари встает она, готовит завтрак своим комбайнерам, а проводив их, убирает вагончик, стирает спецовки и белье, готовит обед, выписывает из колхоза продукты, потом бежит с обедом на комбайн, кормит на мостике своего большака-комбайнера или скоренько усаживает бригаду очередями за обеденный стол у вагона и, пока едят они, выкладывает им все новости утра.

Она обычно к обеду все уже знает: и сколько убрали соседи комбайнера, и какой у них выход зерна с гектара, и что привозила кооперация. Но вот кончен обед — и тысячи новых дел встают перед полевой хозяйкой. Она одна в вагоне и, как начальник штаба, отвечает за все. Ей надо увидеть, как поедет мимо механик МТС, чтобы сказать ему про карданный вал, надо поговорить с завхозом насчет продуктов и мыла, получить от массовика газеты (а то как прозеваешь сама получить — никак потом не допросишься) и, наконец, узнать от возчика зерна все окружные новости дня. Если в колхозе плохи ясли и детская площадка, то у хозяйки на руках еще двое-трое ребят. Подходит время чай пить — и, глядишь, заходят отдохнуть, поболтать подруги из полеводческой бригады, и тут выясняется, где у кого будут сегодня танцы и про кого придется спеть запев.

Мы в городе не знаем колхозных песен. Нам все кажется иногда, что тут только и поют, что о тракторах да комбайнах и что своеобразный «конструктивизм» колхозной песенной темы наивен, узок, поверхностен.

Собиратели фольклора, опрашивая колхозных певцов, вносят много мертвого схематизма в понимание колхозной частушки.

— Что тут у вас поют об индустриализации? А что антирелигиозное? А о новом быте что? — спрашивают они и, получив ответ, разносят припев-частушку по разным рубрикам — четыре припева в антирелигиозные, четыре — в индустриальные, четыре — в новый быт.

Но я не слышал, да, говорят знающие люди, и не бывает так, чтобы пели, скажем, весь вечер только о боге:

Ах ты, бог, ты, наш бог,
Где ты обретаешься?
Чай, поди, от аэроплана
Где-нибудь скрываешься!

или только об урожае, о комбайнерах, или, наконец, только о любви.