Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

• Название: Так называемая личная жизнь
• Автор: Константин Симонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Прокурор остался в штабе дивизии, а Лопатин сел в машину и поехал. И как только выехал из-за кургана, понял, что путаться и правда негде. Впереди, в двух километрах, полого поднималась еще одна высотка, с длинным кирпичным строением у подножия.

Но сторонам от наезженной в неглубоком снегу колен попадались воронки с разбросанными вокруг них черными комьями вывороченной земли.

Лопатин опустил стекло и, высунувшись, смотрел вперед. Он боялся обстрела. С отвычки боялся больше обычного и знал, что боится.

Вдали справа были видны огневые позиции нашей артиллерии. Она стреляла вперед, за высотку. И хотя это били свои пушки, все равно в их выстрелах было что-то тревожное. Тоже с отвычки.

В кирпичном строении у подножия высотки, наверное, была раньше животноводческая ферма. Все стекла выбиты, ворота сорваны; к одной стене привалена гора занесенного снегом навоза, к другой приткнулись "эмка" и "виллис".

Лопатин приказал водителю приткнуть напишу рядом с ними и, взяв с сиденья полевую сумку, которая до этого лежала в чемодане, надел ее через плечо поверх полушубка.

- Товарищ майор, зачем здесь остановились? Такой подъем - почти до верха можем взять! - азартно предложил водитель.

- Верю, что можете, но все-таки ждите меня здесь, - улыбнувшись его задору, сказал Лопатин и стал подниматься по склону.

Он поднялся вдоль провода связи почти до вершины и уже видел головы и спины людей, стоявших на гребне в неглубоком змеевидном окопе. Один из них, смотревший туда, за высотку, оторвался от бинокля и повернулся. А в следующую секунду позади Лопатина разорвался первый снаряд.

До окопчика было шагов тридцать, и, наверное, надо было попытаться добежать до него. Но Лопатин бросился плашмя на землю, больно ударившись грудью о свою неловко подвернувшуюся под ребра полевую сумку.

Немцы били по высотке. Снаряды рвались то ближе, то дальше. Лопатину несколько раз казалось, что этот снаряд последний, и он загадывал, что если этот снаряд последний, то его уже не убьют и вообще все в его жизни будет хорошо. В разные дни войны он по-разному думал и о своей жизни, и о своей смерти. Но сейчас, думая и о жизни и о смерти, думал о той женщине в Ташкенте...

Но снаряды продолжали рваться, и когда наконец наступила тишина и он, еще не решаясь встать, оглушенно приподнялся с земли на локтях, то увидел, как сверху, из окопчика, к нему бежит человек.

- А мы думали, вас убило, - радостно улыбаясь, сказал подбежавший капитан. - Пойдемте, командующий приглашает на НП.

Лопатин оглянулся: полевая сумка лежала на снегу с оторванным ремнем. Он поднял ее и пошел вслед за капитаном.

- Здравствуйте, Василий Николаевич, милости прошу, - сказал Ефимов, когда Лопатин, потеснив людей, набившихся в узком окопе, подошел к нему. Узнал вас издали перед началом артналета. Реакция у вас хорошая. Первый близко разорвался!

Он снял папаху и, ударив ею о колено, стряхнул комочки земли.

- Неприятно было - в землю носом почти у цели, - сказал Лопатин.

- На войне вообще мало приятного. - Ефимов надел папаху на свою бритую голову и повернулся к стоявшему рядом с ним полковнику: - Знакомьтесь, наш хозяин, командир дивизии полковник Шелыганов. А это товарищ Лопатин из "Красной звезды", о котором доложил нам с вами ваш начальник штаба. Мой одесский соратник! Позвоните, Андрей Иванович, артиллеристам, проверьте, как подготовлен огонь. Надо начинать.

Полковник пошел по окопу, а Ефимов сказал Лопатину:

- Рад увидеть живым и здравым!

- И я рад! - сказал Лопатин. И неожиданно для себя добавил: - А я у вас дома был.

- Где дома? - спросил Ефимов так, словно у него не было и не могло быть никакого другого дола, кроме войны.

- На бывшей вашей квартире в Ташкенте. Я через Ташкент ехал.

- Ну и как там, не набезобразничали товарищи артисты? Картинки мои висят?

- Висят.

- Что докладывают? - повернулся Ефимов к подошедшему командиру дивизии.

- Докладывают, что готовы. "Катюши" подъехали и стали на позицию.

- Тогда с богом. Командуйте. - Ефимов с биноклем в руках облокотился на бруствер окопа.

Лопатин тоже выглянул. Впереди видна была змеившаяся по лощине полоса льда, похожая на реку.

А за этой полосой льда виднелись дома.

- Это и есть Горькая балка? - спросил Лопатин стоявшего рядом с ним адъютанта.

- Да, - сказал тот. - И протока - Горькая балка, и поселок - Горькая балка. Должны взять его сегодня.

Впереди было видно движение подходивших к заледенелой протоке цепочек пехоты и слышалась пулеметная стрельба. Артиллерия пока молчала.

"Какое же сегодня? Восьмое? - подумал Лопатин. - Если считать с утра девятнадцатого, с той бомбежки по дороге в Москву, на объезде у Погорелого городища, - двадцать дней без войны. Да, так. И так и не так. Потому что..."

Он не успел додумать. Сзади ударили "катюши". Их чиркавшие прямо над головой желтые стрелы с ревом падали там, впереди, все плотней загораживая черным забором взрывов еще минуту назад хорошо видный поселок Горькая балка...

Мы не увидимся с тобой...

1

Дочь приехала к Лопатину в госпиталь, в Тимирязевку, когда все опасное было уже позади. Да и вообще все самое опасное было там, в армейском госпитале, под Шепетовкой, где он лежал первые две недели после ранения. А когда его перевезли сюда, в Москву, он уже был вполне жилец на этом свете.

Сюда, в одну из офицерских палат Тимирязевки, дочь привез Гурский. Обычно он вырывался из редакции накоротке через два дня на третий, чаще при всем желании не выходило, и Лопатин удивился его появлению сегодня, второй день подряд.

- Что вы там, забастовку, что ли, редактору объявили? - спросил Лопатин, увидев Гурского в халате, нацепленном на одно плечо, поверх синей редакционной спецовки, в свою очередь надетой поверх его любимого рыженького пижонского костюмчика.

- Как себя ч-чувствуешь? - продолжая стоять в дверях, спросил Гурский. - П-почему сегодня лежишь, а не ходишь?

- Потому что вчера им опять не поправилась моя плевра. И лечащий дружески посоветовал полежать впритык до комиссии, а то не выпишут.

- Так что появление п-прибывшей издалека особы женского пола не подорвет твое и-пошатнувшееся?

"Неужели она так-таки явилась в Москву и он приволок ее сюда?" подумал Лопатин о своей бывшей жене и сказал, что его здоровье теперь может выдержать все, что угодно.

- Тем более что я п-привез совсем не то, что ты п-подумал, - усмехнулся Гурский и, приотворив дверь и оборотясь назад в коридор, сказал: - Он в п-полном п-порядке, заходи.

В палату вошла дочь - длинная, широкоплечая, неузнаваемая, похожая на себя прежнюю только своим прежним детским лицом - больше ровно ничем. Шагнула в дверь, на секунду остановилась, перемахнула палату своими голенастыми ногами и, затормозив на полном ходу, обхватила отца руками сзади, под подушкой. И, почувствовав се осторожность, Лопатин вспомнил что она уже второй год ходит на дежурства ночной санитаркой в госпиталь, там у себя, в Омске, поэтому и обняла через подушку, и боится прижаться, только тычется губами в щеки.

- Не бойся, как бы сама не запищала! - сказал он, крепко прихватывая ее за плечи и с удовольствием чувствуя, что он уже почти здоров и руки у него все такие же сильные, какими она помнит их с детства.

- Не запищу, - счастливо сказала она, оторвалась и посмотрела на него своими зелеными круглыми материнскими глазами на детском лице. И все-таки, нет, не на таком уже детском, каким оно было два года назад, когда она провожала его под Харьков. Лицо стало шире и заострилось в скулах, и губы стали шире - уже не детские, а женские губы. "Большая, совсем, совсем большая девочка!" - подумал Лопатин.

Продолжая глядеть на него, она несколько раз подряд моргнула, но не заплакала.

- Не д-дочь, а кремень! - сказал Гурский, подсевший на табуретку с другой стороны койки. - У меня, старого циника, п-понимаешь, очки вспотели, а она не п-плачет.

Он снял очки и стал протирать их носовым платком - кто его знает, шутил или серьезно, с ним никогда не знаешь до конца.

- А я никогда не плачу, - сказала Нина с вызовом в голосе. И, смутившись, добавила: - Больше никогда не плачу. - Вспомнила, наверное, как тогда, в сорок втором, уткнулась отцу в шинель и зарыдала при том же самом Гурском, которому сейчас сказала, что никогда не плачет.

- В общем, близко к истине, - сказал Лопатин, глядя и неизвестно как попавшие сюда вдруг из Омска зеленые круглые глаза дочери и вспоминая обильные и незатруднительные слезы ее матери.

- Кто тебя привез?

Лопатин повыше подтолкнул под себя подушки и сел на кровать.

- Сюда - Борис Александрович, - сказала Нина, поворачиваясь к Гурскому.

- Не Борис Александрович, а дядя Боря. Мы с т-тобой договорились об этом всего д-два года назад, не так давно, чтоб уже забыть.

Она улыбнулась. И Лопатин улыбнулся вместе с ней, подумав, что в ее семнадцать - пятнадцать - это очень давно.

- Сюда д-доставил я, а в Москву наш с тобой редактор, - сказал Гурский. - Вызвал меня в кабинет час назад и сказал: "Г-гурский, сегодня каким-то поездом должна приехать из Омска дочь Лоп-патина. Я ее вызвал, и ее отправили. Но я п-потерял листок, где записан этот поезд. Найдите ее и отвезите к Лопатину. Но при этом п-помните, что за вами к двадцати часам п-передовая".