Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

• Название: Так называемая личная жизнь
• Автор: Константин Симонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Лопатин окунулся спиной в мягкое кресло, но почувствовал, что ему больно, и выпрямился.

- Спасибо на добром слове, - сказал он. - И привет вам от Ивана Петровича Ефимова.

- Благодарю, - сказал новый редактор. - Иван Петрович из числа моих былых сослуживцев по польскому фронту, шагнул дальше всех. И по заслугам. Уже знаю, что вы у него были, и вообще все о вас уже знаю. Как ваше самочувствие?

- Чувствую себя неплохо, товарищ генерал, но, если можно, хотел бы, прежде чем сесть отписываться, дня три-четыре отдохнуть.

- Разумеется. И рекомендую за эти дни посетить наш Центральный военный госпиталь, чтобы удостовериться, что вы действительно здоровы. Если для этого понадобится мое содействие - к вашим услугам! С вашего разрешения, на будущее - Михаил Александрович. Надеюсь, что предстоящим нам с вами служебным отношениям это не помешает, а без нужды ответно обращаться к вам по званию мне, признаюсь, не с руки.

- Слушаюсь, - сказал Лопатин, окончательно понимая, что для этого, не привыкшего командовать писателями, генерала он не майор, а писатель и, наверное, так оно и останется в дальнейшем.

- Как, Василий Николаевна, надеюсь, вы уже встретились с вашей невестой?

От внимания Лопатина не ускользнула маленькая записка, которая вышла у нового редактора перед последним словом. "Наверное, вдобавок к возрасту еще и так хорошо выгляжу, что слово "невеста" плохо выговаривается", усмехнулся он над собой.

- Спасибо, встретились.

- Четверо суток в вашем распоряжении, - сказал генерал. - Он пододвинул к себе по столу блокнот, заглянул и что-то пометил. - После чего в это же время жду вас у себя, а ныне не смею задерживать.

Это он сказал, уже вставая.

- Ну, как новый? - спросил Лева Степанов, когда Лопатин зашел в его комнатку по соседству с редакторским кабинетом.

- Не знаю, каким будет за редакторской конторкой, а так, по первому впечатлению, воспитаннейший человек, даже, пожалуй, слишком - для нашего брата.

- Вот именно, - сказал Лева. - Некоторые уже разбалтываться стали. Но первый выговор в приказе вчера влепил.

- А за конторкой стоит? Полосы читает?

- И стоит, и полосы читает; в меру сил стремится сохранить преемственность. Будете звонить ей?

- Да. - Лопатин повернул и пододвинул к себе телефон, но Лева остановил его:

- Погодите! Сначала не хотел говорить при ней, а потом закрутился и забыл! Вам письмо от дочери. Вчера пришло.

- Давай! - снимая руку с телефона, сказал Лопатин. Как ни хотелось скорей позвонить Нике, но что-то заставляло сначала прочесть письмо дочери так, словно без этого нет права звонить.

Письмо было большое и начиналось совсем не с того, с чего ожидал Лопатин, а с того, как она кончала школу. Кончила хорошо, но тон письма заставил Лопатина почувствовать, что далось ей это нелегко, - наверное, поездка в Москву выбила из колеи. Да и странно, если б не выбила. В письме присутствовал оттенок торжества, она была довольна собой - и тем, что все сдала, и тем, что уже на пятый день после этого поступила на курсы медсестер, - все как собиралась и как говорила ему в Москве.

Вслед за этим шла страница про домашние дела. Писала о тетке как о человеке, оставшемся на ее попечении, а о себе - как о главной в доме и заключала эту часть письма немного даже нахальной фразой: "Тетя Аня не спорит и слушается меня, когда я требую, чтоб она следила за своим здоровьем".

"Да, плохо дело, если она стала кого-то слушаться, - подумал Лопатин о своей старшей сестре. - Есть в этой покорности что-то опасное, какие-то признаки разрушения личности; обратимые или необратимые - убедиться в этом можно, только поехав и увидев ее, выполнив наконец этот свой долг перед нею, так и не выполненный за всю войну. И если разрешат обстоятельства, надо слетать туда сразу, в этом же месяце, как только он отпишется за поездку на фронт".

Ответ на его вопрос, с которого, как он ждал, должно было начинаться письмо дочери, оказался в самом конце и занял всего несколько строк.

"Извини, пожалуйста, папа, но, по-моему, - я даже обиделась, по-моему, даже глупо спрашивать меня, как я могу ко всему этому отнестись! Я же всегда думала, что у тебя что-то наконец будет, это же вполне нормально, - писала она так, словно говорила с ним как с входившим в возраст ребенком. - А раз ее мальчику только десять лет, то, если даже он вдруг окажется не совсем так воспитан, как ты считаешь нужным, я уверена, что ты с этим справишься. И вообще, неужели ты не понимаешь, что я хочу только одного - чтобы у тебя было все хорошо, а больше ничего не хочу", самоотверженно заключала она письмо.

"Да, барышня с характером, - дочитав до конца, с благодарностью подумал Лопатин о дочери. - Отчасти и с фамильным. Как у ее тетки в былые времена. Конечно, если думать серьезно - а думать придется серьезно, - сейчас никто: ни эта барышня с характером, ни ты сам, ни Ника с ее сыном, - никто заранее не может знать, как сложатся все эти будущие отношения". И, однако, письмо дочери снимало камень с души. Как постепенно выяснялось, она росла сильным человеком. И как ни трудно иметь дело с сильными людьми, а все же лучше, чем ни то ни се. Может, для кого-то и не так, но в таких делах неоспорим только опыт собственной жизни.

Он снял трубку и, показав деликатно поднявшемуся из-за стола Леве, что тот может и не уходить, набрал номер.

- Да? - сказала в телефон Ника.

- Я уже освободился.

- А я уже почистила грибы. Через сколько времени ты будешь? - И что-то неуловимое в ее голосе сказало ему, что она там, у Зинаиды Антоновны, стоит и говорит по телефону одна в пустой квартире.

- Постараюсь как можно быстрей.

Он хотел положить трубку, но она спросила:

- Тебе удобно говорить со мной?

- Да, конечно, - сказал он, снова остановив глазами вопросительно смотревшего на него Леву.

- Если ты собираешься заходить к себе домой, сегодня не надо - завтра. Я здесь одна, - сказала она, словно угадала только что подуманное им.

- Хорошо. - Он положил трубку.

- Доверши благодеяние, Лева, добудь мне еще на двадцать минут машину.

- Уже добыл. Точней, имею в наличии. Пока вы шли от меня к редактору, он позвонил, чтобы вас доставили на его машине, куда вам потребуется. - И, радостно стиснув обеими руками руку Лопатина, не выдержал, добавил: - Дай вам бог и сегодня, и вообще. Просто завидую вам, что такая прекрасная женщина.

"Такая прекрасная женщина... Такая прекрасная женщина", - повторял про себя Лопатин, спускаясь по знакомой старенькой, тесной редакционной лестнице с третьего этажа на первый. Повторял, казалось, бессмысленно, а на самом деле - начиная неясно пугаться того, как удивительно, необъяснимо, небывало хорошо складывался у него весь этот первый день в Москве.

Взяв оставленные внизу у вахтера чемодан и вещевой мешок, он вышел во двор, где стояла незакамуфлированная, как все остальные в редакции, а незнакомая новенькая черпая "эмка" с незнакомым водителем.

- Я не ошибся? - спросил он, открывая дверцу.

- Если вы товарищ Лопатин, то не ошиблись, все правильно, - ответил водитель. И когда Лопатин сел рядом с ним, сунув на заднее сиденье вещевой мешок и чемодан, спросил: - Куда вас?

- Сначала на десять минут на улицу Горького, а потом - там же, совсем близко, в переулок, в Брюсовский, знаете?

Шофер кивнул и тронул с места.

Хотя Лопатин сказал ей по телефону "хорошо!", но, уже говоря это "хорошо", он знал, что все равно должен заехать домой, только не хотелось объяснять ей этого по телефону. Все-таки, прежде чем увидеть ее, ему хотелось знать, живет или не живет сейчас там, в их квартире, его бывшая жена. Правда, Гурский позавчера сказал, что Ксения еще в Ташкенте, но это было позавчера. А кроме того, и этого тоже не хотелось объяснять по телефону, ему нужно было кое-что выбросить из чемодана, а кое-что взять.

Когда подъехали к дому, он, оставив в машине вещевой мешок, взял чемодан и стал подниматься по лестнице. Все, что было связано в его памяти с этой лестницей и о чем он еще вспоминал, когда в начале июня вместе с дочерью возвращался сюда из госпиталя, сейчас стало далеко до безразличия. Ему самому было почти все равно, живет или не живет сейчас там, в своей комнате, его бывшая жена. Другое дело, что это могло быть не все равно для Ники.

Войдя в квартиру и поставив на пол чемодан, он сразу же зашел не в свою комнату, а в ванную и, судя по тому, что там ничего не лежало и не висело, понял, что Ксении нет, а может быть, она за это время и вообще не появлялась тут.

Он поднял с пола чемодан и вошел с ним в свою комнату.

В комнате было душно, лето накалило ее, но он не стал открывать форточку - ему не хотелось делать ничего лишнего. Положив на тахту чемодан, он открыл его и вывернул все содержимое: две не влезшие в вещевой мешок банки консервов, банку сгущенного молока, выстиранное Василием Ивановичем, но неглаженое, изжеванное обмундирование с так и не отмытыми до конца пятнами крови, грязное белье, грязные носки и платки. Этого грязного белья он и стеснялся, его и хотел оставить здесь. Да и неотмытое обмундирование могло стать причиной лишних расспросов.