Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

• Название: Так называемая личная жизнь
• Автор: Константин Симонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Лучше б ехали поездом.

- Не позволяет совесть, имея возможность лететь, почти неделю терять на поезд. Через десять дней я должна выпустить там, в Ташкенте, премьеру. Они без меня уже перешли на сцену. И так безобразие, что я уехала!

- Но премьеру-то вы, наверное, уже для Москвы готовите? Можно выпустить ее и на несколько дней позже?

- Нет, не для Москвы, и нельзя позже. Я выпускаю премьеру не в нашем театре, который уезжает, а в ташкентском, который остается. И премьера должна быть хорошей и должна быть выпущена вовремя. Нельзя быть свиньями перед людьми, которые все годы, что мы там были, делали для нашего театра буквально все, что могли.

Она вышла из комнаты, а Лопатин сел за старое бюро красного дерева, наверное сделанное какими-нибудь крепостными краснодеревщиками еще до той, прежней Отечественной войны, и, взяв из пачки почтовой бумаги листок, задумался. Но над тем - что; что - он уже решил. А над тем - как.

"Пишу у Зинаиды Антоновны, выслушав все, что она думает о тебе и обо мне. Наверно, она права - мы оба и в самом доле болваны. Во всяком случае, я. Сижу за ее бюро восемнадцатого века и, как они тогда выражались, еще раз прошу твоей руки. Сказать, что не смог жить без тебя, было бы ложью. Как выяснилось - смог. Но жил и живу не так, как хотел и хочу. Завтра уезжаю на фронт. Если ты приедешь в Москву в августе, наверное, уже буду здесь. Если не сможешь приехать ты - попрошусь в отпуск, к тебе. Думаю, что после возвращения с фронта мне в этом не откажут".

Написал и поставил внизу свои инициалы. Подписаться именем что-то помешало, а ставить фамилию, после того, как внезапно для себя обратился к ней на "ты", показалось нелепым.

Зинаида Антоновна вошла, неся на подносе чашки, чайник, вазочку с галетами, наверное привезенными с собою с фронта, и графин, налитый до половины чем-то желто-бурым.

- Еще не дописали? - ставя все это на стол, спросила она.

- Нет, дописал. - Лопатин поднялся и сложил пополам исписанный с одной стороны листок.

- А вот конвертов у меня нет. Придется вам взять еще лист бумаги и свернуть из него пакетик, как для порошков с лекарствами.

- А вы просто суньте к себе в сумочку, - сказал Лопатин отдавая ей листок.

- Сумочек у меня никогда по было. Имела только сумки самые большие, какие могла купить, чтобы в них влезали роли. А теперь муж у меня, как и вы, с орденами - дважды кавалер, и я, как кавалерственная дама, получила в подарок от его замполита самую настоящую полевую сумку.

Она подошла к креслу, приподняла телогрейку, взята висевшую под ней полевую сумку и, расстегнув, положила туда письмо.

- Всегда страшно, когда берешь на свою душу что-то чужое. Чужой ли грех, чужое ли счастье - все равно страшно! Если долетим за один день, завтра ваше письмо будет у нас. А где к этому времени будете вы сами?

- Зависит от дороги. Скорей всего, приткнемся ночевать где-то поблизости от Смоленска.

- Так и будем думать о вас завтра, что ночуете где-то около Смоленска. Я тоже, когда ехала в ту сторону, ночевала в какой-то военной части, которая стояла в лесу, как они мне сказали, недалеко от Смоленска. Когда мы приехали туда поздно вечером, лес показался мне густым. А рано утром, когда встала и вышла из палатки, увидела, что он какой-то не такой, как я привыкла, и только потом, не сразу, поняла, что это его побило войной. Многие деревья срезаны, как большими ножницами. Иногда ближе к верхушкам, а иногда посередине... И вспомнила калек у нас на Старом базаре, в Ташкенте. Скажите правду, вам не страшно завтра снова ехать туда?

- Не настолько, чтобы не ехать.

- Садитесь, выпьем чаю. Он крепкий, я не умею экономить. Пока есть, пью крепкий, а когда нет, пью кипяток.

Она разлила чай и только тут вспомнила о принесенном ею графине. Лопатин уже успел разглядеть эту желто-бурую жидкость, в которой лежала нарезанная спиралью, обесцвеченная до белизны лимонная корка.

- Совсем забыла, что у нас в доме все еще стоит эта довоенная водка. Без мужа никто ее не пил, вот она и стоит. Принесла, чтоб угостить вас, но стала наливать чай и забыла... Как вы думаете, ее можно пить? Она не испортилась за это время?

- Думаю, не испортилась, - улыбнулся Лопатин. - Если только в нее не доливать воды. Насколько я знаю, в одну можно испортить только таким способом.

Она расхохоталась своим громким мужским смехом и, открыв пробку, протянула ему графин:

- Попробуйте...

Он понюхал.

- Кажется, не доливали.

- Подождите, я что-то опять забыла? Да, рюмку.

Она вышла и вернулась с рюмкой.

- А вы? Что же, я буду один?

- А это непременно - вдвоем?

- Желательно.

- Если желательно, возьму и себе.

Она снова вышла и принесла вторую рюмку. Лопатин нерешительно начал наливать ей, ожидая, что она его остановит. Но она не остановила.

- Наливайте доверху. Мне, как это недавно выяснилось, все равно.

- Доброго пути вам. - Лопатин чокнулся с ней. Она выпила до дна и разочарованно подергала носом.

- Во второй раз пью, и опять ничего особенного... Настолько ничего особенного, что вполне можно и без этого. Я так и сказала им у них в медсанбате, когда приехала, а они меня уговорили. А потом, когда они пили, сама только чокалась и переливала свою водку им в стаканы. Они так этим дорожат, а мне - не в коня корм! Я больше не буду, а вам налью еще?

- Если будет на то ваша милость...

Она налила, и он, выпив еще рюмку и закусив галетой, быстро выхлебал до конца свою чашку чая, вспомнив, что ей надо пораньше лечь спать. Да и у него самого теперь были причины торопиться.

- Благослови вас бог, если он есть, - провожая его, повторила она те же самые слова, что когда-то сказала ему на прощанье в Ташкенте. А он, спускаясь по лестнице, подумал, что, если бы бог, которого нет, все-таки был, он должен был бы благословить не его, а ее.

Торопиться ему надо было в редакцию, потому что завтра, в восемь утра, когда он уедет, редактор, выпустив газету, будет еще спать. А ему, как теперь выяснилось, было необходимо еще раз увидеть редактора.

В редакции шла суета, сдали всего одну полосу, остальные еще не сдавали. В сводке сообщалось о продолжающемся наступлении наших войск на Карельском перешейке и прорыве финской обороны между Ладожским и Онежским озерами.

Но кроме всего этого верстали еще целую полосу военных и политических итогов трех лет Отечественной войны и ставили на нее карту с заштрихованными территориями, освобожденными от немцев.

Настроение было приподнятое, но редактор встретил Лопатина неприветливо:

- Выскочил, как черт из бутылки! Если кто-то из фотокорреспондентов хочет увязаться с тобой и рассчитывает на протекцию - шиш с маслом! Все уже распределены и поедут туда, куда сказано.

- Нет, но у меня самого к тебе дело, на пять минут.

- Иди к заму или к ответственному секретарю, я занят.

- У меня дело не к ним, а к тебе. Личное мое, лично к тебе.

- Тогда жди. И не маячь за спиной - позову.

Болтаться в редакции и ждать пришлось долго, больше часа.

- Ну, что у тебя такое? - продолжая читать полосу и не поворачиваясь, спросил редактор, когда Лопатин сошел к ногу.

- Мне может понадобиться оформить в Москву вызов для одной женщины.

- Когда? Сегодня? - сердито спросил редактор. - Решил отметить женитьбой третью годовщину волны? Поздно хватился. Извини - недосуг.

- Матвей, я серьезно.

- А серьезно, так говори толком! Пять минут в твоем распоряжении.

Редактор повернулся от конторки и посмотрел на Лопатина обалдевшими от усталости глазами.

- Ну?

- Я хотел тебя предупредить, что, когда вернусь с фронта, мне может понадобиться оформить вызов и прописку у себя в Москве одной женщине с ребенком.

- С твоим?

- Нет, не с моим.

- Откуда вызов?

- Из Ташкента.

- А кто она?

- Заведует костюмерной в театре.

- А кто она тебе?

- В общем, сейчас все...

Редактор потер свой обалделые глаза, уставился на Лопатина и сказал:

- Понимаю. До конца войны нельзя отложить?

- Наверное, можно. Но я боюсь ее лишиться.

- А у тебя с твоей бывшей женой и формально все покончено? Я уже забыл...

- Да, и формально.

- Ну что ж, надеюсь, еще успею помочь тебе в этом деле...

Слова "еще успею" какой-то непривычностью задели Лопатина, но тогда он их не понял. Понял много позже. А тогда, хотя и запнулся об них, не переспросил, потому что сам думал о другом.

- Так или иначе, все будет сделано, если сам не передумаешь, - сказал редактор.

- Я не передумаю. Я просто должен ждать ее ответа на свое письмо.

- Теперь все?

- Все. Гурский еще не выехал обратно, не знаешь?

- Знаю. Еще не выехал! Разрешил ему на сутки задержаться в Ленинграде, с условном, что приедет с готовой заключительной корреспонденцией. А что ты за него беспокоишься? Уже не на фронте, в Ленинграде, не маленький, доберется.

- Увижу сегодня его мать, хотел ей сказать.

- Скажи, что все в порядке. Пока!

И редактор еще торопливей, чем в прошлый раз, сунул Лопатину руку. Это была его привычка прощаться с теми, кто уезжал на фронт.