СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

• Название: Кирилл и Мефодий
• Автор: СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB
• Издательство: Издательство "Правда"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

---

— Бог прощает победителя! — отрезал он, когда Фотий несколько испугался людей Игнатия. А после выборов ударял Фотия тяжелой ладонью по плечу и совсем уж по-разбойничьи произнес: — Теперь ты, владыка, с богом на «ты». Простой народ знает, что отныне ты будешь беседовать с ним за богатым столом... Мы победили! Надо праздновать!

И в тот же вечер, не успев как следует рассмотреть новое одеяние. Фотий принимал сиракузца, ворвавшегося в дом с оравой слуг и изрядным количеством яств и вина. Чего только не говорилось той памятной ночью, кого только не поминали лихом или добром! Когда речь зашла о папе, Григорий сказал, значительно подняв руку:

— Предоставь его мне!

Уверенность Григория слегка успокоила Фотия. Слегка — ибо папа Николай слыл неподкупным ключником бога, следящим за тем, чтобы под небесами все делалось только с его ведома и благословения. А у Фотия на это не было времени — да разве хватит на все про все шести диен?!

Опять уселись оба, чтобы на свежую голову обмозговать хорошенько, что делать дальше.

— Николая предоставь мне, — повторил сиракузец. — Надо обезвредить Игнатия.

— Варда велел никого не пускать к нему.

— Хорошо, но нелишне будет отправить в Рим императорскую миссию и сообщить папе так, между прочим...

— Василеве согласится... Но я все-таки опасаюсь защитников Игнатия. — Фотий нахмурился. — Ты же знаешь, сколько знатных на его стороне. Хотя и незаконный, он все же сын старого императора Михаила Рангаве, и у него хорошие связи. Да и Рим не чужд ни ему, ни его людям...

— Спокойно! — поднял руку Григорий. — Папа ведь тоже человек… Пусть наши посланцы хорошо обдумают вопрос о дарах. Далеко не все равно, с чем поедешь, а Игнатий не сможет тягаться с императорской миссией, хотя он и сын бывшего василевса.

Совет был неплохим, и Фотий рассказал о нем Варде. После долгого молчания кесарь как-то вяло ответил:

— Можно, конечно, послать миссию в Рим, но нам все равно, что с папой, что без него. Самое главное сделано: Игнатий свергнут, ты патриарх... Хотя, честно говоря, не для тебя это место. Плакали твои кутежи и вольная воля... Над тобою бог, и в любую минуту он может призвать тебя на умную и трезвую беседу. — Варда шутил, но в шутке было немало правды: многого должен был лишиться асикрит и преподаватель Магнаврской школы.

Он-то понимал, но поймет ли она? Фотий не осмеливался произносить ее имя даже наедине с собой. В свое время весьма легкомысленно он обещал ей и женитьбу, и что угодно, лишь бы соблазнить. Из-за нее заступился у Варды и за адрианопольского стратига. Она была дочерью стратига — как тут быть безразличным к судьбе отца. Ведь если бы кесарь послал тогда стратига на южную стену, Фотию пришлось бы порвать с его дочерью, а он был страшно ею увлечен; казалось, что в ней он нашел наконец то, что искал всю жизнь.

Ей было шестнадцать лет, и он считал ее невинной девушкой, соблазненной им, старым развратником, верным соучастником кесаря в его знаменитых ночных оргиях. Но все это было в прошлом. Он не встречался с ней с тех пор, как облачился в одеяния патриарха. И не спешил. Хотелось освоиться с величием нового сана, чтобы быть увереннее при встрече. А встреча не виделась легкой. Слишком много было обещаний и разговоров о женитьбе и честных намерениях. Фотий знал, что прольются слезы и даже обрушатся проклятия, но все будет тщетно. Сан освобождал его от всего земного и суетного. Ну, а если она, как заверяла, будет любить его, то он не перестанет видеться с нею, хотя в последнее время ее ребяческие капризы стали слегка раздражать его.

Да и соответствуют ли капризы ее возрасту? Просить у любимого золотое ожерелье, разве это ребячество? Нет, Фотий подумает, стоит ли еще встречаться с ней. Ведь теперь от него ждут дел, которые должны оправдать головокружительное восшествие на святой престол. Он должен мобилизовать все свои знания, если не хочет остаться еще одним безликим патриархом...

По пути в патриарший дворец Фотий мысленно перебирал людей, которые могут пригодиться в борьбе против Игнатия и папы. И первым был Константин. Он будет незаменимым защитником, если привлечь его на свою сторону. Когда-то в диспуте с патриархом — иконоборцем Иоанном — Константин, несмотря на свою молодость, сделал из него посмешище. Вероятно, в монастыре у него было достаточно времени, чтобы еще более отточить ум и обогатить знания. Прекрасно знает Фотий, что может и умеет его ученик и коллега Константин... Привлечь его будет, наверное, трудно: вряд ли забыл он своего наставника Феоктиста. Убийство логофета было делом Варды, но ведь братья достаточно умны и знают, кто стоит за его спиной. Однако он ничего не потеряет, если попытается привлечь их на свою сторону.

2

Поездка в Преслав и разговор с Кременой-Феодорой давно миновали, но Борис не нашел правильного пути ни для себя, ни для своего народа. Тот разговор убедил его в одном: новая вера может заставить человека отречься от земного во имя небесного. И кроме того, такая вера утвердится, несмотря на преследования и запреты. Об этом можно было судить по поведению сестры. Он решил проверить ее до конца, без каких-либо плохих намерении, только чтобы понять глубину ее убежденности.

— Путь болгарского государства — это и твой путь! — резко сказал он. — Ты должна отречься от иноземного бога. Не то...

— Что? — Кремена подняла голову.

— Не то — смерть! — отрубил хан.

Тогда она встала, широко, торжественно перекрестилась маленькой рукой, достала наперсный крест и, поцеловав его, сказала:

— Я готова умереть.

Ее решительность была искренней.

Борис долго смотрел на сестру невидящим взором, который как бы проникал сквозь нее и терялся где-то вдали... Он видел свою страну, полную таких вот фанатиков. Надо ли, однако, набрасывать узду на их веру? Он и сам склоняется к решительному шагу — зачем тогда осуждать собственную сестру? Ведь в ее лице он может найти одного из самых ревностных союзников...

— Садись, садись, — сказал он, но она осталась стоять. — Садись и давай поговорим, как люди одной крови... Не думай, что я настолько слеп и не вижу нового... А про смерть я сказал, чтобы испытать твою твердость. Садись!

Кремена опустилась на подушку, но крест не спрятала, и взгляд Бориса остановился на нем. Христос с поникшей головой смотрел на него с креста, и хан решил, что с него и начнет разговор:

— Если он сын божий, то почему позволил распять себя на кресте?

Кремена, видимо, не ожидала такого вопроса и потому как-то поспешно ответила:

— Чтобы воскресением подтвердить свою божественность....

В этом была доля истины, и Борис подумал, что нет необходимости спорить о чем-то, чего он не знал. Его интересовало другое: кто сильнее в империи — патриарх или василевс?..

На этот вопрос Кремена не дала ясного ответа. Папа, глава римской церкви, утверждал, что духовная власть выше светской, ибо папа — посредник между богом и людьми, к которым относится и император. В Константинополе было иначе: патриарх только благословляет василевса, но затем василевс становится всесильным. Он даже определяет, кого сделать главой церкви...

— А Болгария может иметь своего патриарха?

— Сегодня это невозможно, — не поняла Кремена.

— Речь идет не о сегодня, но когда она примет веру...

— Наверное, может...

Ответ не удовлетворил Бориса, и он спокойно велел сестре: .

— У знай и скажи мне... А этого разговора между нами все равно что не было.

На сей раз удивилась ханская сестра.

Та поездка запомнилась еще и благодаря работам изографа Мефодия, которому Борис поручил расписать стены охотничьего зала преславского дворца. Хан пожелал увидеть работу Мефодия и послал гонца, чтобы предупредить мастера. Гонец вернулся с просьбой: пусть прядут, если возможно, только хан и его сестра, ибо дело еще не готово для всеобщего осмотра... Эта просьба, высказанная вежливо и уважительно, была удовлетворена. Посещение дворца было намечено на послеобеденное время, когда солнечные лучи проникали через окна в зал, делая его светлым и уютным. Борис, сопровождаемый сестрой, первым переступил порог. Изограф встретил их у дверей в одежде, испещренной яркими пятнами красок, он слегка поклонился и был явно смущен — Борис нашел смущение естественным и не обратил на это особого внимания. Разумеется, все побаивались властелина, и более других, конечно, изограф, работу которого будет оценивать сам хан. Роспись захватила Бориса с самого начала. На стенах мчались знатные охотники с сокольничими и егерями, олени в изящном прыжке преодолевали горные ручьи, трубили охотничьи рога, скакали боилы и багаины, унося на седлах добытую дичь. Красочный, веселый мир наполнял зал радостью пригожего дня и торжеством удачной охоты. Все было прекрасно, Борис был доволен, но, сколько ни смотрел, все еще не видел главного: по желанию хана изограф должен был написать такую картину, которая потрясала бы в первую же минуту. Хан готов был уже спросить об этом, когда они, дойдя до конца зала, оказались перед смутно белеющим полотном. Изограф подошел и сдернул покрывало. Перед Борисом открылась невиданная картина: искаженные лица, адские муки людей, а над всем этим — врата к добру, где светился улыбками и счастьем совсем иной мир. Борис хотел было спросить о смысле росписи, но упавшая на колени Кремена всем своим видом подсказала, что это сцена из ее веры! Он присмотрелся и вздрогнул. На картине все в мире было размещено по своим местам, и знатные получали по заслугам от неземного судии! Фантазия изографа извлекла из земной жизни и представила на обозрение всевозможные ужасы... Борис приказал закрыть картину и, не промолвив ни слова, быстро вышел. С тех пор он не раз бывал в Преславе, но охотничий зал больше не посещал. Стоило зажмурить глаза, и день Страшного суда вставал перед ним как въяве, и раздумья о будущем народа заставляли хана уединяться. Очень уж долго колеблется он и сам упрекает себя за медлительность. Когда был жив отец. Борис был более решительным и категоричным, а теперь боится, боится, потому что понял: будет очень трудно.