Карен Брутенц - Тридцать лет на Cтарой площади

• Название: Тридцать лет на Cтарой площади
• Автор: Карен Брутенц
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7133-0957-5

Автор – бывший заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС и советник Президента СССР, современник «сталинских побед», хрущевской «оттепели», брежневской контрреформации, горбачевской перестройки, ельцинской России. Он со знанием дела рассказывает о том, чего добивалась политика СССР в развивающихся странах, о её месте в борьбе двух сверхдержав, её растущей неэффективности по мере дряхления режима и его руководства. Впервые – притом без прикрас – рассказывается о Международном отделе ЦК КПСС, его структуре и функциях, его людях. Читатель узнает, как в реальности принималось решение об афганском походе и как влиятельные силы в администрации США делали все, чтобы «не спугнуть» это решение. Всей своей книгой автор пытается дать ответ на вопрос, почему распался Советский Союз. Книга адресована тем, кто интересуется нашей политикой и нашим недавним прошлым; она рассчитана и на широкого читателя.

---

В этот период, особенно в начале 80?х годов, все очевиднее становилось почти физическое ощущение застоя и деградации. Казалось, жизнь в стране остановилась, замерла, пропали события одни юбилеи и кончины. Юбилеев было много, круглых и некруглых: годовщина Октября, основание Советского Союза и т. д. И каждый был поводом для шумных мероприятий, заседаний, докладов, массовых награждений. Но они приобретали все более дежурный, помпезный и бессодержательный характер.

Фактически все это напоминало имитацию реальной общественной и политической жизни, ее эрзац. Это последнее слово наиболее точно описывает тогдашнее состояние. Не скажу, чтобы было сознание того, что дело идет к какому?то резкому сдвигу, тем более к финалу. Думалось, что система имеет большой запас прочности. Вместе с тем росло чувство, что заходим или уже зашли в какой?то тупик. Я, например, понял (в том числе и в связи с той информацией, впрочем довольно скудной, которую получал на секретариатах), что происходит размывание даже того потенциала и качества жизни, которые были созданы прежде. Становилось очевидно, что нарастающая милитаризация, огромная дань, уплачиваемая за то, чтобы существовать в статусе сверхдержавы, все больше съедали какие?то части «тела» страны. Ветшали многие наши театры, библиотеки, культурные учреждения, начала стареть промышленная база, причем не только в отраслях, всегда находившихся более или менее в загоне, вроде легкой промышленности, но даже металлургия, которой мы так хвастались, станкостроение.

Явления застоя, расслабленности, вращение на холостом ходу стали переливаться вниз, все шире поражая партийный и государственный аппарат. Следуя примеру «свыше», великовозрастные члены руководства, за небольшим исключением, стали придерживаться «щадящего» режима. Пономарев, который раньше удалялся в комнату отдыха на час, теперь проводил там два – два с половиной часа. Тоже стал выдавать «капризы», нередко заставлял себя уговаривать принять иностранных гостей, хотя это было его прямой обязанностью.

Формальный характер приобретали секретариаты ЦК, в их повестку включались преимущественно малозначительные вопросы, зато много – о награждениях. Помню, как однажды Лапин (он нередко позволял себе саркастические замечания) на вопрос кого?то из сидевших рядом, чем вызвано предложение наградить артистов театра Советской Армии, ведь ничего выдающегося ими не сделано, ответил нарочито громко: «Как ничего не произошло, ведь ремонт театра закончился – чем не повод?»

Особенно заметной была формализация секретариата, когда его вел Суслов. Однажды он поставил своего рода рекорд, завершив заседание за 11 минут. Может, потому, что слабо разбирался в хозяйственных делах, а может, не считал нужным тратить время, понимая, что многословное обсуждение, не подкрепленное материальными ресурсами, ни к чему не приведет. Более продолжительными и, казалось бы, более содержательными были секретариаты, которые вел Кириленко. Но это только казалось: как правило, реальных мер по решению крупных вопросов не принималось, скорее все сводилось к накачке. Помню, например, как обсуждалась проблема металлургии. Выяснилось, что четверть мощностей имеет не то 30?летний, не то 40?летний стаж. Рядом со мной сидел министр, заглядывая в разложенные на коленях схемы и записки, комментировал мне выступления. И вдруг заключил: положение не изменить, поскольку «денег на модернизацию все равно не дают». Так что обсуждение практически свелось к разговорам о дисциплине, улучшении внутриотраслевых связей и мелких усовершенствованиях.

К концу 70?х годов уже стало заметно и ослабление роли партийного аппарата, так же как партии в целом. Они были серьезно потеснены номенклатурой из государственной и хозяйственных структур. Накопившая большую силу, имевшая в руках огромные материальные возможности, часто получавшая по тем временам немалые деньги и обретшая вкус к «красивой жизни», она тяготилась партийным контролем. Он не только мешал расторопным хозяйственникам, но и шел вразрез с их гедонистскими настроениями, стремлением к обогащению. Сказывалось здесь и постепенное идеологическое выцветание кадров. Бросалось в глаза, как вальяжно и даже развязно вели себя на Секретариате ЦК министры и вообще люди из Совета Министров, что раньше было бы невероятным. Но они чувствовали конъюнктуру и, кроме того, были прикрыты дружком Брежнева – бесцветным Председателем Совета Министров Тихоновым. Усилилась карьерная зависимость многих работников партийного аппарата от государственных структур: мечтой заведующего сектором в ЦК и часто нормальной «станцией» его выдвижения было кресло заместителя в курируемом министерстве.

Из?за недееспособности Брежнева, но также и в силу сложившейся обстановки серьезно страдали и даже разрушались нормальные механизмы и методы подготовки и принятия решений. В основных политических вопросах непропорциональное влияние, дая «е решающую роль приобрели несколько человек. Особое место, «серого кардинала» и хранителя «священного огня» – ортодоксии, принадлежало Суслову. Помню, в Завидове Брежнев как?то бросил многозначительную фразу: «Если мне приходится уезжать, я чувствую себя спокойно, когда в Москве Михаил Андреевич». Леонид Ильич знал, что Суслов не может и никогда не станет претендовать на первое место, он относился к нему не без пиетета, как провинциальный бурсак к академическому мэтру.

Облик Суслова, вырастающий из большинства появившихся до сих пор сочинений, тоже искажен идеологическими страстями. Разумеется, Михаил Андреевич не тупая и не бесцветная личность. Напротив, он был, несомненно, человек умный и хитрый, образованный, обладал отличной и цепкой памятью, по характеру сдержанный, педантичный и довольно самостоятельный. Напомню, что в период подготовки XXIII съезда он твердо и хитроумно отвел претензии Трапезникова и К0, пытавшихся, используя близость к Брежневу, посягнуть на принцип мирного существования. Еще в поздние 70?е годы возражал против конференций по брежневской «трилогии». Но затем как бы сломался и включился в кампанию восхваления Леонида Ильича, вручал ему ордена и т. д.

А вот еще эпизод, характеризующий уже некоторые аппаратные манеры Михаила Андреевича (со слов моего приятеля Н. Биккенина, бывшего зав. сектором в Отделе пропаганды и агитации ЦК). Суслову приносят на просмотр проект «Обращения к народу». Там, в частности, есть фразки, очень любимые в окружении Брежнева: «Спасибо рабочему классу», «Спасибо крестьянству» и т. д. Суслов возвращает текст со словами: «Что это вы по?барски похлопываете но плечу рабочий класс? Не надо. И очень, по?моему, длинно. 18 страниц – это, пожалуй, максимум. Вот я поработал, посмотрите, что получилось». А получилось 18 страниц – ни строчкой больше или меньше. Мог вернуть бумагу, подчеркнув синим карандашом опечатки.

В 1977–1978 годах место Суслова, как «второго», оспаривал тесно связанный с Брежневым Кириленко, и они вели секретариат по очереди. Суслов далее попросил приносить ему бумаги на голосование после Андрея Павловича, так как тот то и дело оспаривал его резолюции. Впрочем, вскоре Кириленко впал в немилость, как?то неаккуратно коснувшись на секретариате состояния здоровья «Генерального».

Отрицательные и даже отталкивающие черты Михаила Андреевича были не только и не столько особенностями его характера, сколько оттиском пороков системы. Скажем, Суслов, хотя, по наблюдениям, «понимал» все или многое, был, как известно, догматически жёсток и даже жесток. Но не потому ли прежде всего, что «понимал» – и включался охранительный рефлекс, действовала охранительная реакция?

Именно от системы шел дух чванства и агрессивного авторитаризма, свойственный некоторым членам руководству и характерный для его стиля в целом. От системы передавались неуважение к людям, к подчиненным, а иногда откровенное хамство, которое позволяли себе иные наши «вожди». От системы вела происхождение чугунная ограниченность, которой была заклеймлена немалая часть нашего «начальства». Наконец, от системы брала начало атмосфера духовной духоты и двоемыслия, которая доминировала во многих кабинетах на Старой площади и оттуда разливалась по всей стране.

Если Суслов обладал квазимонополией в вопросах идеологии и культуры, то почти такой же привилегией в своих сферах стали пользоваться Андропов, Громыко, Устинов. В международных вопросах они образовали некое содружество?триумвират, отдельно собираясь, обычно в «ореховой комнате», для выработки единого мнения, вслед за чем кто?нибудь из них должен был «поработать» с Леонидом Ильичом.

Каждый из «тройки» был сильной фигурой. Громыко, по выражению одного из его заместителей, слыл человеком с «компьютером в голове». Могу подтвердить, что переговоры с совершенно разными людьми и но совершенно разным вопросам он вел свободно, без шпаргалок, обнаруживая хорошее знание материи.