Татьяна Поликарпова - Две березы на холме

• Название: Две березы на холме
• Автор: Татьяна Поликарпова
• Издательство: Издательство Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972
• ISBN: 517015187x

Новая школа... Это всегда так страшно! И вместе с тем захватывающе интересно! Ведь это значит - новые друзья и новые впечатления. Да просто новая жизнь, в которой есть все - и первое, еще робкое, чувство влюбленности, и разочарования, и радость от маленьких школьных побед и открытий, которые делает для себя главная героиня повести Даша Плетнева.

---

И с покаянием в душе почувствовала я, насколько Вера правильней меня. Уж она бы не стала огорчаться, что один из «ухажеров»-двоечников стал пропадать в седьмом классе. Действительно, что в нем? Правильно она сказала - одно кривлянье. Правда, сегодня дров нам напилили и накололи. Да вот не пришли, как Степа…

Я встряхнула головой, чуть вслух не сказав: «И слава богу, что не пришли!» А Степа, будто продолжая мои мысли, и говорит:

- И того, правда, опасался, как бы к вам не пожаловали. Разговоров много было у нас на «Камчатке», пугать вас собирались.

- Ага-а! - злорадно протянула Зульфия. - А ты - ухажеры!

Мы стали просить Степу, чтоб он рассказал, как собирались они нас пугать. Но он отмахнулся:

- А! Ерунда! Стучать да мяукать страшными голосами. Тыкву хотели достать, да ни у кого нет тыквы-то…

Посмеялись мы. Теперь нам никакие пугальщики не страшны.

А картошка оказалась на диво вкусной! Будто с маслом, сдобная.

Но, как водится, после еды потянуло нас в сон. Вялыми голосами рассказали мы Вере и Степе, какую сочинили постановку с пением и танцами про Шамиля. Но как Степка ни просил, плясать не стали.

Казалось, от жары темнота в комнате стала гуще. Рассеянная светом огня перед самой печью, она густела под высоким потолком, наплывала из всех углов, из-под столов, составленных нами еще засветло. Мне казалось, что от этой темноты отделяются крупные теплые хлопья, мохнатые, щекотные, и оседают на ресницах. И веки тяжелеют - не поднять. Зульфия, сидя рядом со мной на полешках, прислонила к моему плечу голову, и я чувствовала, как изредка она вздрагивала всем телом. Так бывает, когда засыпаешь. И тишина, как и темнота, стала глуше, глубже. Все замерло, остановилось. Время стало черного цвета, как непроглядная темь. Черное время велело нам забыться, уйти, ничего не видеть, ничего не чувствовать.

- Эй, девчата! - окликнул негромко Степа. - Ложитесь маленько. - А я еще посижу, погляжу за печкой.

И мы покорно поплелись устраиваться. Карты под бок, старую ветошь под голову, сверху свое пальтишко. Только голова припала к изголовью, все вокруг перестало быть. Сон меня одолел. Наверное, и других. Проснулась я от холода. Долго не могла понять, где я, отчего так жестко, что больно ребрам. Крутилась, стараясь спиной прижаться к Зульфии. И она крутилась. Наконец я вспомнила. Сразу села. Смотрю, а Степка, как-то странно семеня, перебирая ногами и тихонько мыча, уткнулся лбом и обеими руками в посветлевшее уже слегка оконное стекло и тоже елозит по нему, передвигаясь то вправо, то влево, то выше, то ниже, будто хочет, как муха, по окну поползти. Мне стало страшно: чего это он?

- Степа! - окликнула.

Он вздрогнул, повернулся ко мне и немо проговорил сквозь зубы:

- Обжегся я…

Я подбежала к нему, чиркнула спичку. При недолгом ее свете успела разглядеть на смуглом лбу Степки слева багровую опухоль, широко расползшуюся красным, - его левое веко припухло, сжало глаз. Лицо искажено гримасой боли.

- Ой, Степа-а! - У меня даже зубы заломило, сердце зашлось.

- Задремал я…- сказал Степа. - Да и того… Тюкнулся головой вперед… Хорошо хоть, дверцу… раньше прикрыл… А то б в печку… И вон…- Он протянул ко мне свои длинные кисти, и я увидела волдыри на всей левой ладони и пальцах, и слитный длинный волдырь шел по большому пальцу правой.

- Аа-а… Ты руками уперся, когда упал, - догадалась я. - Ой, Степа, что ж делать… Что ж ты тут стоишь… Надо бежать, надо содой, марганцовкой!

- Где она, марганцовка! Сода! - мрачно отозвался Степа.

- Ой, у тети Ени есть сода, есть! Я знаю!

Девчата проснулись от наших голосов. Разглядев Степино лицо, Зульфия обеими руками зажала себе рот, только глаза ее, расширенные ужасом, кричали над стиснутыми ладошками.

- Девчонки! Мы со Степкой побежим к тете Ене, вы додежуривайте. Да не говорите ничего! Скажите, что, мол, я угорела…

И мы побежали по темной еще улице. Лишь кое-где окна были озарены, будто за ними бушевал пожар. Это топились русские печи, поставленные, как водится, челом против окна. Вот и кажется, что горит в окне. Ах, огонь, огонь! Милостив ты, пока за тобой глядишь. Чуть ослабь надзор, и ты мстишь.

Как мне было больно за Степку! Лихорадочно вспоминала я всякие средства от ожогов. Картофель - сырой, тертый. Ну, это когда только краснота. Мылом мылят - это тоже при небольшом ожоге… А Степка бежит, подняв руки, и помахивает кистями, словно в танце. Я знаю, хочется холодного на ожог, вот Степа и охлаждает свои горящие ладони.

Тетя Еня уже не спала, печь растапливала. Увидев нас, только руками всплеснула и крепче сжала губы. Пока я, захлебываясь словами, рассказывала, как и что, она из нижней тумбы своего узкого буфетика вынула стопку льняных полотенец, выбрала ветхое, в дырках, но белое как снег.

И вдруг велела мне:

- Воротись в школу, Даша. Додежуривай. Ты нам тут не нужна. Я помогу Степану. А ты помешаешь только. Ступай быстрей, не бойся. Хорошо ему сделаю. Приходи, как и должна, к завтраку, к полседьмому.

И она, повернув меня лицом к двери, подтолкнула легонько.

Побежала я. Тетя Еня так говорила, что и в голову бы не пришло ослушаться.

Убегая, успела заметить на наших ходиках - пять часов.

Девчата сидели в темном холодном классе, как два цыпленка, нахохлившись, зажав ладошки между колен, и дрожали ознобно. Винтовка - белый липовый макет - валялась у их ног. Они бросились ко мне:

- Чего прибегла? Где Степка?

Я сказала.

А Зульфия выразительно постучала себя кулачком по лбу, а потом по столу:

- Вот мы кто! Деревяшки!

Мы только головами покрутили.

- Надо было бы кому-то еще не спать. Разговаривать. - Это я такая догадливая стала - после драки кулаками махать. - И как раньше не подумала!

- Здоровы ж мы спать! Он летел, так, наверное, гремел - лбом об дверцу!

Никакое собрание, никакие выговоры не могли осудить нас строже, чем наша тройка. В дежурке было холодно, и следа не осталось от ночной жары, мирного разговора. Темно как ночью. Запах стоит, как на пожарище: жженым кирпичом, холодным дымом, известкой.

На столах, где мы преступно проспали Степкину беду, дыбятся карты, комками - старые пальтушки. А на совести нашей - и того противней. Мы бы и сказали в школе, повинились, да ведь, пожалуй, Степке только навредишь: он же своевольно пришел к нам.

- Да если хочешь знать, только Степка и виноват! - сказала Вера. - Если б я осталась у печки, так не беспокойся, не уснула бы сидя! Герой! Вызвался девчат караулить, а сам чуть в печку башкой не угодил! Тоже мне!

Понимала я умом, что права Вера, но просто корчило меня от мысли, как больно Степке, как горит его ожог, рвет ладони и лоб, и потому хочется и себе какую-то боль причинить.

- Никуда не денешься, Верочка: дежурные-то мы! Не он! А мы - спали…

- Ну ладно, девочки, - вздохнула Зульфия, - давайте приберемся.

И мы ощупью убирались. Развесили по классам оба земных полушария, Африку и обе Америки, Австралию и Азию с Европой, послужившие нам постелью; расставили столы, подмели пол. И только все успели - пришла тетя Глаша, уборщица и истопница начальной школы, очень тихая и молчаливая - наверное, добрая или несчастливая. Она никогда не кричала на ребят. А если балуются очень, просто за руки возьмет драчунов и разведет. Я видела на переменах.

Она пришла со своим фонарем и уже с охапкой дров. Мы взялись помочь ей - натаскали ко всем печкам и тогда уж только побрели по домам.

- Верка, молчи дома! - наказали мы еще раз Вере.

Как-то там Степа?

Но его у тети Ени уже не было.

На столе дымились наши чугунки с картошкой в мундире, уютно булькал-кипел самовар, затуманивая окна своим буйным паром.

Тетя Еня, сосредоточенная, строгая, с разрумяненным у печи лицом, толкла свою картошку, чтоб кормить кур. Нам совестно было взглянуть ей в глаза. Глядя в сторону, я спросила про Степку.

Она выпрямилась, став еще выше надо мной, и, вытирая руки фартуком, сказала:

- Услала его домой. Научила, что и как делать, чтоб быстрей прошло. Ничего! Через дни два-три и знатко не будет. А может, уже и послезавтра в школу пойдет.

Мы переглянулись с Зульфией: что же мы в классе-то скажем? Ведь нас, совхозных, спросят, где Садов. Придется врать: говорить, что заболел. Кашляет. Степка и так всегда кашляет. Ну, мол, очень кашляет, прямо сил нет, как.

- Давайте живей за стол, часовые! - усмехнулась тетя Еня. - Вон картошки стынут.

Сели мы. Стали лупить обжигающие горячие картошки. И, как всегда, я подавила желание попросить тетю Еню обменяться картошками: ее курам ведь все равно, какую клевать. И отчего это наш картофель был такой невкусный по сравнению с тети Ениным? Даже на вид ее был вкуснее! У нас - у Зульфии тоже - какие-то неправильно круглые, корявые картофелины, в глубоких глазках, шишках, ямках. И цвет у сваренных клубней часто желтоватый. А у тети Ени даже отобранная для кур и овечек мелкая картошка была как на подбор: ровненькая, гладенькая. Овальные, удлиненные клубни, даже самые мелкие, все такой же формы, розоватого цвета, а под кожурой - бледно-сливочная мякоть, она и без масла вкусная. Как-то раз у нас кончилась картошка, и два последних дня тетя Еня варила нам свою. И вот с тех пор каждое утро я испытываю муки зависти, глядя, как толкушка в руках тети Ени дробит и мнет чудесную картошку для куриного пропитания, а я давлюсь невкусной, порой даже с едким привкусом, и не смею попросить ее обменяться. Почему-то стыдно. Мне кажется, что тем самым я каким-то образом изменю совхозу, его земле и своей семье.