Поль Лаберенн - Происхождение миров

• Название: Происхождение миров
• Автор: Поль Лаберенн
• Издательство: Государственное издательство технико-теоретической литературы
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1957

---

Бюффон, всегда утверждавший, что он верный католик, захотел показать необоснованность этого осуждения. При опубликовании его книги «Эпохи природы», где он снова развил некоторые осужденные положения «Истории Земли», Бюффон старался предотвратить критику со стороны представителей церкви и ее приверженцев. С этой целью он поместил предисловие, в котором писал о своем уважении к религии, но настаивал на возможности отказа от буквы священного писания, «если она явно противоречит здравому смыслу и истинному положению дел в природе».

Подобное требование возмутило факультет, который посчитал его «наглым». Однако Бюффону покровительствовал Людовик XV, и всему происшествию не был дан дальнейший ход. Несомненно, что лишь благодаря высокому покровительству величайший французский естествоиспытатель того времени избежал заключения в Бастилию.

Этот случай, когда ученый, заявлявший о своей верности католицизму, утверждал публично о необходимости отделения пауки от теологии, был первым в истории, и он имел большое историческое значение. Положение Бюффона облегчалось благодаря прогрессу науки, а также политическому и идеологическому усилению буржуазии. Другие ученые-католики и даже священники, например, аббат Нолле, присоединились к точке зрения Бюффона. Вместе с тем против него развернулась целая кампания, и до конца века его произведения засыпались бесчисленными памфлетами со стороны тех, кто горевал о потере поддержки со стороны светских властей, заставивших некогда замолчать Галилея. Несмотря на свои уверения в преданности религиозной вере, Бюффон был осужден церквью вместе с Дидро и Гольбахом в одном и том же послании. Бюффона посчитали даже более опасным, так как «яд» его произведений был более скрыт.

Если судить по внешним признакам, то все эти проклятья как будто не произвели на Бюффона впечатления. Однако можно думать, что они побудили его смягчить свои тезисы чисто эволюционного характера, которые позднее были развиты его учеником Ламарком. Другие ученые, например, швейцарец де Люк, испытывали большое замешательство и напрасно теряли время в поисках недостижимого примирения между библией и наукой. Это нездоровое влияние наиболее ограниченного религиозного догматизма на развитие крупных научных гипотез несколько уменьшилось в XIX в., в эпоху господства победившей буржуазии. Отныне для каждого образованного человека стало очевидным, что невозможно согласовать утверждения книги Бытия со все более точными и обширными результатами современной науки, и это привело к возникновению противоречивых тенденций внутри самой церкви. В 1829 г., всего около века назад, духовенство Варшавы отказалось участвовать в торжественном открытии памятника в честь Коперника — величайшей научной славы Польши, ссылаясь на осуждение Коперника церковью. Но уже несколько десятков лет спустя иезуит Секки, профессор Римского колледжа и крупный астроном, открыто покинул лагерь креационистов и стал излагать космогоническую гипотезу Лапласа (к негодованию ряда светских ученых, как, например, Эрве Фая,[150] горячо преданных религиозной вере).

Крикливые и грубые нападки, которым подвергались Бюффон, Ламарк, Сент-Илер и Дарвин за свои эволюционные теории, стали несколько смягчаться в некоторых наиболее образованных церковных кругах. Вместо того, чтобы беспрестанно напоминать о решениях Тридентского вселенского собора, эти представители церкви предпочитали возвращаться к святому Августину или к Фоме Аквинскому, высказывания которых, предназначенные для примирения священного писания с взглядами великих мыслителей древности, позволяли как будто отойти от закостенелого догматизма и занять более гибкую позицию. Таким образом, уже тогда обнаружилось нечто похожее на отступление церкви под давлением завоеваний науки.

Решения вселенских соборов и содержание папских посланий (энциклик) отражают эти противоречия и изменение позиции церкви. Ватиканский вселенский собор, возглавлявшийся папой Пием IX, автором «Силлабуса»[151] и заклятым врагом либерализма, должен был в 1870 г. признать за наукой некоторую независимость. Однако после напоминания, что все науки идут от бога и должны в конечном итоге вести к богу, в решении содержится место, где видна попытка ограничить эту независимость:

«Церковь, конечно, не запрещает этим наукам, — говорится там, — применять в соответствующих научных областях свои собственные принципы и свои собственные методы; однако признавая за науками эту свободу, она серьезно предупреждает, что в науки не должны проникать заблуждения, противоречащие божественному учению, и что науки не должны выходить за пределы своей собственной области, вторгаясь в область веры и ниспровергая ее».

Несколько позднее папа Лев XIII, большой любитель ссылаться на ученых средневековья и в том числе на святого Фому Аквинского, использовал в своем послании Providentissimus Deus (18 ноября 1893 г.) более осторожные формулировки:

«Между теологией и физикой не может существовать, — утверждал он, — никакое фактическое разногласие, если только они будут оставаться в своих областях, и будут остерегаться, по выражению святого Августина, что-либо утверждать наудачу и не будут принимать известное за неизвестное».

Видимый либерализм этих слов был высоко оценен учеными-католиками. Последние видели в них своего рода признание правильности позиции Бюффона. На самом деле эта формальная уступка была следствием непрерывного прогресса человеческих знаний. Она отражала изменение тактики церкви, но не отказ от принципов. Это вполне показало последующее решение библейской комиссии, основанной самим Львом XIII. Эта комиссия, руководимая папой Пием X, вынесла 30 июня 1909 г. постановление, в котором хотя и признавалось, что не следует «постоянно искать в первой главе книги Бытия особенности, свойственные научному языку», все же утверждалось, что «Моисеев рассказ о сотворении мира историчен и что он имеет основание в объективной реальности» (т. е. соответствует хронологическому порядку явлений). Однако отсюда совсем не следует, что допускалось практическое сосуществование науки и религии; эти две области оставались обособленными друг от друга. Если какой-нибудь ученый-католик, работая в своей лаборатории или кабинете, загорался жаждой объективной истины, то он мог заняться своими исследованиями, не заботясь о примирении получаемых результатов со священными текстами или с желаниями профессиональных теологов.[152] Именно об этом отделении науки от религии, часто еще недостаточном, но благодаря которому верующие могли все же посвятить себя плодотворной научной работе, и хочет поставить вопрос нынешний папа Пий XII.

Конечно, в чисто теологической части своей речи (о доказательствах существования бога) Пий XII все время старается избежать противоречий с утверждениями своих предшественников. Он говорит, что «факты, установленные до сих пор, не составляют абсолютного доказательства в пользу сотворения мира, в противоположность аргументам, извлеченным из метафизики и божественного откровения, если речь идет только о сотворении мира во времени».

Таким образом как будто спасена иерархия «трех инструментов истины, трех лучей одного и того же солнца»: науки, философии и божественного откровения, до некоторой степени уменьшено затруднение теологов, которые хотели бы думать вместе с Фомой Аквинским, что «в начало мира можно верить, но его нельзя ни доказать, ни постичь разумом».

Но после того как Пий XII принял эти моры предосторожности, он не поколебался в своей речи заявить: «Что бы ни утверждали опрометчиво в прошлом, но чем дальше идет истинная наука вперед, тем больше она открывает бога, как будто он ее ожидает за каждой дверью, раскрываемой наукой», а затем восклицает в заключение: «Таким образом, творение во времени; а поэтому и творец; и, следовательно, бог! Вот те слова — еще несовершенные и не совсем отчетливые — которых мы требуем от науки и которых наше поколение ожидает от нее».

Мы видим, что Пий XII прямо говорит о требованиях религии (или, скорее, о его собственных требованиях как папы) по отношению к науке. Этим самым установлены с небывалой до сих пор строгостью обязанности ученого-католика. Он не должен более удовлетворяться открытиями законов природы и радоваться по поводу более глубокого проникновения в божьи творения. Он должен доказать всем, что бог существует. Его роль как исследователя должна сочетаться с функциями пропагандиста. Теперь уже не наука вторгается в область веры, чего опасался Ватиканский вселенский собор, но вера вторгается в область науки. Несколько далее Пий XII не колеблется говорить об «уверенности, которую наука снабдила первыми начальными элементами» и которую позднее «увенчает вера». Метафизика теологов или библейские рассказы тем самым отодвинуты на задний план с целью привлечь к себе неверующие массы. Во всяком случае, для убеждения тех, о ком думал Пий XII, произнося свою речь (т. е., по-видимому, для убеждения рабочих масс Италии и Франции, усвоивших марксизм и отвергающих своим критическим умом произвольные догматические утверждения), на первое место выступают отныне данные науки. Это большая честь для ученых-католиков, но эта честь хранит в себе опасность, поскольку папа не только обращается к ним с этой просьбой, но и уточняет свою мысль, указывая, как именно он понимает то обстоятельство, что наука подтверждает существование бога. Это вмешательство в науку если и ликвидирует все басни книги Бытия, сохраняя лишь положение о начале, о почти одновременном сотворении всех небесных тел, то все же весьма ограничивает рамки науки.