www.litres.ru)
Июнь 1969 года
– Оливер, ты болен.
– Я… что?
– Ты серьезно болен.
Этот ужасающий диагноз прозвучал из уст человека, который вообще-то в медицину пришел довольно поздно. Настолько поздно, что до сегодняшнего дня я думал, что он работает пекарем. И звали его Филипп Кавильери. Когда-то я женился на его дочери. Потом она умерла, но перед смертью взяла с нас обещание присматривать друг за другом. Так что с тех пор я раз в месяц навещал его в Крэнстоне, и тогда мы ходили в боулинг или напивались, закусывая какими-нибудь экзотическими сортами пиццы. Ну, или он приезжал в Нью-Йорк, но и тогда времяпрепровождение проходило примерно по тому же сценарию.
Однако сегодня, вместо того, чтобы, сойдя с поезда, поприветствовать меня какой-нибудь избитой пошлой фразой, он ни с того ни с сего вскричал:
– Оливер, ты болен!
– Неужели, Филипп? И что же, согласно твоему профессиональному мнению, со мной, черт побери, не так?
– Ты до сих пор не женился!
Без лишних слов он повернулся и направился к выходу. Чемоданчик из кожзаменителя раскачивался в его руке.
Залитый лучами утреннего солнца, город из стали и стекла казался почти что дружелюбным. И мы решили прогуляться пару кварталов до моей халупы, которую я шутливо называл своей «холостяцкой квартиркой». На углу 47-й улицы и Парк-авеню Фил вдруг спросил:
– Ну, и как ты проводишь вечера?
– Насыщенно! – ответил я.
– Насыщенно, да? Что ж, это хорошо! С кем?
– С «Полночными всадниками».
– Это что, шпана какая или рок-группа?
– Не угадал. Группа юристов, подрабатывающих волонтерами в Гарлеме.
– И сколько раз в неделю? – нахмурился Филипп.
– Трижды, – сказал я.
Некоторое время мы шли молча. Но на углу 53-й улицы и Парк-авеню Фил снова нарушил тишину:
– Значит, остальные четыре вечера у тебя свободны.
– Ну, у меня много работы в офисе.
– Ах, да, конечно. Работу нужно выполнять. – Что-то Фил не очень сочувственно отнесся к моим откровениям по поводу ужасающей кучи навалившихся дел. Надо, пожалуй, указать на их важность.
– Я очень занят в Вашингтоне. Через месяц слушается дело по Первой поправке. Школьный учитель… – я не успел договорить, как он перебил:
– Да, конечно, учителей надо защищать!
А потом добавил, так, невзначай:
– А с бабами как в твоем Вашингтоне?
– Понятия не имею, – отмахнулся я и зашагал вперед.
На углу 61-й улицы и Парк-авеню Фил Кавильери остановился и заглянул мне в глаза.
– Оливер, черт тебя подери, когда ты собираешься снова запустить свой движок?!
– Не так уж много времени и прошло, – ответил я. А сам подумал: кто-то из великих философов сказал, что время лечит. Сказал бы он еще, сколько времени нужно, чтобы излечиться!
– Два года, – отреагировал Филипп Кавильери.
– Полтора, – поправил я.
– Ах, да… – ответил он, но хрипотца в голосе выдала, что он по-прежнему помнил тот холодный декабрьский день… полтора года назад.
До дома оставался всего квартал, за это время я попытался разрядить атмосферу, вовсю расхваливая квартиру, которую снял после его прошлого визита…
– Это и есть твое жилье?
Фил оглядел квартиру. На лице его появилось столь искреннее удивление, и я даже забеспокоился: что может быть не так? Ведь в то утро я специально пригласил уборщицу, чтобы она навела в доме порядок.
– Как называется этот стиль? – поинтересовался Фил. – Собачья будка-модерн?
– Ну, – замялся я, – потребности у меня довольно скромные…
– Вот что я тебе скажу, Оливер. Крысы у нас в Крэнстоне живут как раз в таких условиях. А некоторые и лучше. И все эти дурацкие книги… Зачем они тебе?
– Это правовая литература, Фил.
– Ага, конечно, – ответил он. – А чтобы развлечься, ты гладишь их корешки, да?
Думаю, вот это уже можно расценивать как вторжение в частную жизнь!
– Слушай, Филипп, это мое дело, чем я занимаюсь, когда остаюсь один!
– Да кто же спорит? Только вот сегодня ты не один. Сегодня вечером ты и я выходим в люди!
– Куда?
– Знаешь, я не для того купил этот модный пиджак – который ты, кстати, даже не похвалил! – чтобы пойти смотреть какой-то дурацкий фильм. И уж тем более заплатил деньги за новую стрижку не для того, чтобы понравиться тебе! Вот что, сегодня мы будем кутить и гулять. И заведем новые знакомства!
– Какие еще знакомства? – прервал я поток изъявлений Фила.
– Как какие? Романтические, конечно же. Так что давай, наряжайся!
– Я и так регулярно хожу в кино, – попытался я возразить.
– Ага, конечно. Слушай, я, конечно, понимаю, что ты собрался получить Нобелевскую премию за свое страдание, но до такого я тебе дойти не дам! Слышишь меня? Не дам!
Казалось, что он вот-вот начнет метать молнии.
– Оливер, сын мой, – превратился Филипп Кавильери в преподобного отца Филиппа. – Я здесь, чтобы спасти твои душу и задницу. Внемли же моим словам. Ты внимаешь?
– Да, отец Филипп. Что же мне надлежит делать? – поддался я.
– Жениться, Оливер.
Мы похоронили Дженни ранним декабрьским утром. Очень повезло со временем, потому что к полудню циклон из Новой Англии принес с собой столько снега, что город превратился в огромного снеговика.
Родители поинтересовались, не хочу ли я вернуться в Бостон поездом вместе с ними. Я вежливо отклонил предложение, сославшись на то, что не могу оставить Фила одного. На самом деле ситуация была диаметрально противоположной: я, никогда в жизни никого не терявший, теперь собирался учиться у него, каково это – скорбеть.
– Не пропадай, пожалуйста, – попросил отец.
– Хорошо, – ответил я, пожав его руку и поцеловав маму в щеку. И поезд унес их на север.
Первое время в доме Кавильери кипела жизнь – родственники не хотели оставлять нас с Филом одних. Но постепенно все разъехались – дома их ждали семьи. Уезжая, каждый из них взял с Фила обещание, что тот займется булочной и окунется в работу – это был единственный выход. Он неизменно отвечал на эти слова кивком головы, выражавшим неопределенное «да».
И вот мы остались совершенно одни, только Фил и я. Нам даже не нужно было ходить за продуктами: уехавшие родственники снабдили нас месячным запасом провизии.
Теперь, когда не было всяких кузин и теть, которые как-то отвлекали меня от тягостных мыслей, инъекция новокаина, с которой я отождествлял церемонию похорон, переставала действовать. Вот глупый: а я до этого воображал, что уже испытываю боль, хотя на самом деле это было просто какое-то отупение. Самая жуткая пустота только теперь начинала подкатывать к горлу.
– Слушай, тебе нужно возвращаться в Нью-Йорк, – сказал Фил. Сказал так, словно сам был не очень в этом уверен. Я воздержался от комментариев по поводу того, что сам он наверняка не сразу сможет вернуться к работе. Вместо этого произнес лишь:
– Не могу. У меня еще запланирована новогодняя вечеринка в Крэнстоне.
– С кем это? – спросил он.
– С тобой! – ответил я.
– О да, будет жутко весело, – заверил Фил. – Только пообещай мне, что наутро после Нового года сядешь в поезд и поедешь домой.
– О’кей, – согласился я.
– О’кей, – ответил он.
Каждый вечер звонили родители.
– Что вы, миссис Барретт, не беспокойтесь… – мямлил в трубку Фил. Судя по всему, мама интересовалась, могут ли они нам чем-то… помочь.
– Нет, папа, все в порядке, – отвечал я в свою очередь. – Но все равно спасибо.
Фил показал мне те самые секретные фотографии, альбом с которыми Дженни когда-то строго-настрого запретила ему доставать с полки.
– Черт возьми, Фил, не хочу, чтобы Оливер видел меня в брекетах!
– Но Дженни, ты же здесь такая милая!
– Сейчас я лучше, – в своем репертуаре ответила Дженнифер. А потом добавила: – И никаких детских фото, Фил!
– Ну а это-то с чего вдруг?
– Не хочу, чтобы Оливер видел меня толстой.
Эта нелепая беседа меня страшно забавляла: к тому моменту мы уже были женаты, и вряд ли фото Дженни в брекетах могли бы стать достойным аргументом в пользу того, чтобы развестись.
– И ты что, пойдешь у нее на поводу? – бросил я Филу, подливая масла в огонь.
– А то, – ухмыльнулся тот и молча положил альбом на место.