Семен Экштут - Тютчев: Тайный советник и камергер

• Название: Тютчев: Тайный советник и камергер
• Автор: Семен Экштут
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03556-0

Семен Экштут, доктор философских наук, историк, неожиданно поставивший в центр жизнеописания Федора Тютчева его служебное поприще, свой оригинальный замысел объясняет так: показать, из какого житейского «сора», по слову Ахматовой, «растут стихи, не ведая стыда». Дипломат, не сумевший получить сколько-нибудь заметный пост, пророк, чья вещая сила не была оценена современниками, политический мыслитель, за долгую жизнь не нашедший времени привести в систему свои воззрения, поэт, издавший при жизни два небольших сборника, и то не по своей воле, сегодня Тютчев украшает собой первый ряд отечественных классиков. Стихи его разошлись на цитаты, а пророчества актуальны и ныне. Не обходит автор вниманием и семейные драмы, и сердечные перипетии поэта, как нельзя выразительнее подтверждающие его знаменитые строки: «Не верь, не верь поэту, дева; / Его своим ты не зови — / И пуще пламенного гнева / Страшись поэтовой любви!» Почему? Об этом и многом другом читатель узнает в книге.

---

После кончины младшей дочери Федор Иванович сразу же очень сдал и с осени стал испытывать постоянные недомогания. Сильно болела голова, левая рука перестала ему повиноваться, и Тютчев ронял взятые ею предметы, ему стало трудно читать. Поэт, всегда довольно легкомысленно относившийся к своему здоровью, был сильно напуган. Обострение болезней пришлось на вторую годовщину со дня смерти брата, которая, как и смерть отца, случилась на семидесятом году жизни. Это роковое совпадение сильно тревожило Федора Ивановича, только что вступившего в семидесятый год своей жизни. Какое-то время он по-прежнему выезжал в свет и на недоуменные вопросы знакомых по поводу своей болезни отвечал: «О, это ничего не значит, я бы умер, если бы еще не выезжал постоянно»{348}.

Утром 1 января 1873 года с Тютчевым случился удар. У него парализовало левую сторону и была нарушена речь. Прямо из дворца по поручению императрицы к больному приехал лейб-медик Сергей Петрович Боткин. Доктор предупредил: приступ может повториться и за жизнь больного отвечать нельзя. Ему запретили говорить и рекомендовали стараться не думать, но его ясный и блестящий ум интересовался всем происходящим. Близкие читали больному газеты. В это время Российская империя активно продвигалась в Средней Азии, и Тютчев интересовался, как происходит Хивинский поход русской армии и каковы последние политические новости. «Это ум, подобного которому нет на свете, — живое пламя, продолжающее ярко пылать на развалинах его тела, его хрупкой физической организации»{349}. Но и тело продолжало бороться с недугом. Весной Федору Ивановичу стало немного лучше, и тогда врачи разрешили ему прогулки в карете. Тютчев заезжал за госпожой Богдановой и, к нескрываемому возмущению своих родных, в обществе этой дамы совершал выезды.

Император Александр II изъявил желание навестить своего камергера. Наш герой уклонился от царской милости и заметил с иронией, что августейший визит накладывает на него непременное обязательство отойти в лучший из миров на следующий же день после монаршего посещения{350}.

В конце весны больного перевезли на дачу в Царское Село, где его удручали не столько физические, сколько нравственные страдания. Он не привык к столь продолжительному одиночеству, а начавшееся лето разбросало всех его друзей и знакомых. 26 мая Тютчев в обществе сиделки и слуги Силантия неожиданно покинул дачу и появился в Петербурге. Он приехал попрощаться с Еленой Карловной Богдановой, уезжавшей за границу, и через день вернулся в Царское Село.

Начались недели жестоких страданий. После одного продолжительного приступа Федора Ивановича сочли чуть ли не умершим и по телеграфу срочно вызвали из Петербурга его духовника. Через четыре часа приступ прошел, Тютчев заметно ожил. В эту минуту в комнату вошел духовник, чтобы напутствовать его к смерти. Поэт предварил его вопросом: «Какие подробности о взятии Хивы?»{351}

Наступило тихое угасание — без страданий, без жалоб, без слез. Эрнестина Федоровна не отходила от мужа ни днем ни ночью и 15 июля 1873 года приняла его последний вздох. Она пережила его на два десятилетия, разобрала тютчевские рукописи, собрала его стихи, среди которых было немало неизданных, — всё это достаточно разборчиво переписала собственной рукой и осознанно увенчала свою жизнь подготовкой и изданием собрания сочинений Любимого.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

ПАМЯТИ Ф. И. ТЮТЧЕВА
Ни у домашнего, простого камелька,
Ни в шуме светских фраз и суеты салонной
Нам не забыть его, седого старика,
С улыбкой едкою, с душою благосклонной!
Ленивой поступью прошел он жизни путь,
Но мыслью обнял всё, что на пути заметил,
И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,
Он был как голубь чист и как младенец светел.
Искусства, знания, событья наших дней —
Всё отклик верный в нем будило неизбежно,
И словом, брошенным на факты и людей,
Он клейма вечные накладывал небрежно…
Вы помните его в кругу его друзей?
Как мысли сыпались нежданные, живые,
Как забывали мы под звук его речей
И вечер длившийся, и годы прожитые!
В нем злобы не было. Когда ж он говорил,
Язвительно смеясь, над жизнью или веком,
То самый смех его нас с жизнию мирил,
А светлый лик его мирил нас с человеком!

Между 1873 и 1875 Алексей Апухтин
АФОРИЗМЫ И ОСТРОТЫ ФЕДОРА ТЮТЧЕВА

При Тютчеве как-то говорили о Китае, и кто-то изъявил желание посмотреть на этот край. «Что до меня, — сказал поэт, — я отнюдь не поклонник этой страны: мне постоянно кажется, что где-то я уже видел нечто подобное».

* * *

Князь В. П. Мещерский, издатель газеты «Гражданин», посвятил одну из своих бесчисленных и малограмотных статей «дурному влиянию среды». «Не ему бы дурно говорить о дурном влиянии среды, — сказал Тютчев, — он забывает, что его собственные среды заедают посетителей». Князь Мещерский принимал по средам.

* * *

Когда канцлер князь Горчаков сделал камер-юнкером Акинфьева (в жену которого был влюблен), Тютчев сказал: «Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв».

* * *

Когда князь Горчаков прочел Тютчеву черновик депеши по поводу вмешательства иностранных кабинетов министров во время последнего Польского мятежа, Тютчев, находя ее недостаточно энергичной, сказал ему следующие слова:«Князь, благодаря тому, что вы говорите по-французски с Европой, вы начинаете мыслить, как француз».

* * *

Про русских дипломатов и иностранную их политику Тютчев отзывался так: «Вся наша иностранная политика подобна русскому языку, на котором говорят эти господа: это лишь перевод с французского».

* * *

Об императоре Николае I Тютчев как-то сказал: «По внешности — он великий человек».

* * *

Меткое слово Тютчева про Владимира Павловича Титова, человека очень методичного: «Подумаешь, что Господь Бог поручил ему составить инвентарь мироздания».

* * *

Тютчев утверждал, что единственная заповедь, которой французы крепко держатся, есть третья: «Не приемли имени Господа Бога твоего всуе». Для большей верности они вовсе не произносят его.

* * *

Княгиня Трубецкая говорила без умолку по-французски при Тютчеве, и он сказал: «Полное злоупотребление иностранным языком; она никогда не посмела бы говорить столько глупостей по-русски».

* * *

Слабой стороной графа Д. Н. Блудова (председателя Государственного совета) был его характер, раздражительный и желчный. Известный остряк и поэт Ф. И. Тютчев говорил про него: «Надо сознаться, что граф Блудов образец христианина: никто так, как он, не следует заповеди о забвении обид… нанесенных им самим».

* * *

Про Муханова, товарища министра народного просвещения, Тютчев говорил: «Это бесспорно самый пустой из напыщенных людей».

* * *

Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины».

* * *

Про канцлера князя Горчакова Тютчев говорит: «Он незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности».

* * *

Однажды осенью, сообщая, что светский Петербург очень еще безлюден, Тютчев пишет: «Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе».

* * *

Некую госпожу Андриан Тютчев называет: «Неутомимая, но очень утомительная».

* * *

Описывая семейное счастье одного из своих родственников, Тютчев замечает: «Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из нее выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду».

* * *

По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 г.) он пишет: «Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла…»

* * *

Некто, очень светский, был по службе своей близок к министру далеко не светскому. Вследствие положения своего, обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. «Что же он там делает?» — спрашивают Ф. И. Тютчева. «Ведет себя очень прилично, — отвечает он, — как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник: он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное, ласковое слово, а там, при первом удобном случае, сделает пируэт и исчезает».