Семен Экштут - Тютчев: Тайный советник и камергер

• Название: Тютчев: Тайный советник и камергер
• Автор: Семен Экштут
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03556-0

Семен Экштут, доктор философских наук, историк, неожиданно поставивший в центр жизнеописания Федора Тютчева его служебное поприще, свой оригинальный замысел объясняет так: показать, из какого житейского «сора», по слову Ахматовой, «растут стихи, не ведая стыда». Дипломат, не сумевший получить сколько-нибудь заметный пост, пророк, чья вещая сила не была оценена современниками, политический мыслитель, за долгую жизнь не нашедший времени привести в систему свои воззрения, поэт, издавший при жизни два небольших сборника, и то не по своей воле, сегодня Тютчев украшает собой первый ряд отечественных классиков. Стихи его разошлись на цитаты, а пророчества актуальны и ныне. Не обходит автор вниманием и семейные драмы, и сердечные перипетии поэта, как нельзя выразительнее подтверждающие его знаменитые строки: «Не верь, не верь поэту, дева; / Его своим ты не зови — / И пуще пламенного гнева / Страшись поэтовой любви!» Почему? Об этом и многом другом читатель узнает в книге.

---

Дорогой мундир не мог быть быстро пошит — портной потребовал трехнедельный срок. Пришлось смириться. Это какое-то время мешало Федору Ивановичу присутствовать на торжественных церемониях во дворце, где мундир был обязателен. Император Александр II, подобно усопшему родителю, был исключительно щепетилен, когда речь шла об униформе, да так, что даже почтенному генералу мог выразить свое неудовольствие, обнаружив малейший недочет. Впрочем, для Тютчева государь однажды сделал исключение из правил. Федор Иванович появился во дворце в сильно поношенном камергерском мундире, император заметил это, меланхолически посмотрел — и ничего не сказал. Однако наш герой понимал, что было бы неприлично вновь явиться во дворец в старом мундире, и острил по этому поводу: «Следственно, мне представляется случай закрепить в уме его величества императора впечатление юродивого, которое я на него произвел»{254}.

Представляться министру по случаю получения нового чина Тютчев поехал еще в старом мундире, ибо не принадлежал к тем честолюбцам, которые, предвкушая получение генеральского чина и не опасаясь сглазить, еще до официального пожалования заранее заказывали мундир портному. Итак, благодарить министра чиновник поехал в старом мундире, но князь Александр Михайлович был выше подобных условностей и любезно обошелся с поэтом. Прошло чуть более месяца, и 25 мая его превосходительство в письме жене так отозвался о его сиятельстве, своем новом патроне: «Он незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности»{255}.

Мундир, наконец, был готов. Действительный статский советник облачился в это произведение портновского искусства и отправился на придворное торжество в Царском Селе. О том, что же произошло дальше, мы можем узнать из его письма жене от 1 июня 1857 года. «А теперь, упомянув о Царском, перейду прямо к рассказу о появлении моего нового мундира во всем его девственном и непорочном блеске под великолепными потолками дворца Великой Императрицы. Да, в самом деле, эти чудные своды должны были благосклонно улыбнуться при этом блестящем явлении, которого им еще недоставало и которого они так долго ждали. Что же касается безмозглой толпы, двигавшейся вокруг меня, то я не очень уверен, что она заметила это чудесное появление»{256}.

* * *

В это время освобождалось множество весьма завидных должностей. Однако Эрнестина Федоровна пессимистически смотрела в будущее и полагала, что у ее мужа нет никаких служебных перспектив и что ему не суждено стать ни посланником, ни товарищем министра. Она понимала, что в этом виноват только один человек — сам Федор Иванович. «Его лень поистине ужасает. Он никогда ничего не пишет; он, можно сказать, ничего не делает, ибо цензурование газет — это дело, которое можно выполнять на скорую руку, затрачивая на него не более получаса в день, к тому из каждых двух недель он занимается этим только одну. Кн. Горчаков хотел бы, чтобы он писал статьи для газеты “Le Nord”, но муж мой уверяет, что мог бы говорить там только такие вещи, которые говорить нельзя, и, следовательно, воздерживается, а потому с этим министром иностранных дел у него не самые лучшие отношения, не лучшие, чем были прежде с графом Нессельроде. Надеяться на повышение по службе ему нечего; единственное, о чем можно мечтать, это чтобы у него не отняли занимаемую должность, как-никак приносящую ему 2400 рублей»{257}.

Этот пессимистический прогноз не оправдался. Князь Александр Михайлович Горчаков высоко ценил как поэтический талант, так и интеллект своего подчиненного и снисходительно относился к отсутствию у него служебного рвения. Министр предложил ему быть «редактором газеты или нечто в этом роде»{258}. Тютчев отказался, ибо предвидел неизбежные препятствия в своей будущей деятельности: неумолимые трудности были обусловлены наличием цензуры. Свои мысли о цензуре в России Федор Иванович изложил в специальной записке, завершенной в ноябре 1857 года. Записка, естественно на французском языке, была написана в виде личного письма князю Александру Михайловичу. Министр представил ее государю, автор ознакомил с ней своих друзей. Наступили новые времена, и слово «гласность» вошло во всеобщее употребление и получило права гражданства.

* * *

Вот некоторые фрагменты записки: «Нам было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнёт, без существенного вреда для всего общественного организма. Видно, всякое ослабление и заметное умаление умственной жизни в обществе неизбежно влечет за собою усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов…

…Для того, чтобы приобрести над умами, достигшими зрелости, то нравственное влияние, без которого нельзя помышлять о возможности руководить ими, следовало бы прежде всего вселить в них уверенность, что по всем великим вопросам, которые озабочивают и волнуют ныне страну, в высших слоях правительства существуют если и не совсем готовые решения, то по крайней мере строго-сознанные убеждения и свод правил, во всех своих частях согласный и последовательный.

…Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход.

…Нужно ли в сотый раз повторять следующее столь очевидное положение: что в наше время везде, где свобода прений не существует в довольно обширных размерах, ничто невозможно, решительно ничто в нравственном и умственном смыслах…

…До тех пор, покуда правительство у нас не изменит совершенно, во всем складе своих мыслей, своего взгляда на отношение к нему печати, покуда оно, так сказать, не отрешится от этого окончательно, до тех пор ничто поистине действительное не может быть предпринято с некоторыми основаниями успеха; и надежда приобрести влияние на умы с помощью печати, таким образом направляемой, оставалась бы постоянным заблуждением»{259}.

Миновал ровно год после получения нового чина. 17/29 апреля 1858 года действительный статский советник Тютчев был назначен на соответствующую его чину должность и стал председателем Комитета цензуры иностранной, при этом его не перевели в Министерство народного просвещения, которому формально подчинялась цензура, а оставили в ведомстве Министерства иностранных дел{260}. Первое время он охотно занимался своими новыми служебными обязанностями, но уже через несколько месяцев заметно к ним охладел, благо место, которое он занял, легко позволило ему так поступить. Эта привилегированная должность представляла собой «род синекуры и замещалась всегда лицами, имевшими связи и протекцию в высших сферах»[25]. На должность председателя Комитета Тютчев был назначен именным высочайшим указом, следовательно, и сместить его мог только император. Последнее обстоятельство делало служебное положение нашего героя исключительно прочным. Действительно, в течение пятнадцати лет, вплоть до самой смерти, он удерживал за собой этот для многих завидный пост и успешно противостоял интригам, нацеленным против вверенного ему ведомства.

Штат Комитета был невелик и состоял из трех старших цензоров, руководивших работой отделений (немецко-итальянского, англо-французского, славянского), трех младших цензоров, трех помощников старших цензоров, библиотекаря и секретаря. Это была архаичная и дорогостоящая организация, финансирование которой шло отдельной строкой в государственном бюджете. Комитет имел свою канцелярию и располагался в старинном здании — доме Шольца на Обуховском проспекте, вблизи Сенной площади. Здесь же находилась казенная квартира секретаря, которому приходилось трудиться буквально день и ночь из-за огромного делопроизводства. Ни сам председатель, ни его ведомство не были юридически подчинены ни Главному управлению цензуры Министерства народного просвещения, ни позже, после цензурной реформы 1865 года, Главному управлению по делам печати Министерства внутренних дел.

Независимое положение как самого Комитета цензуры иностранной, так и его председателя вызывало нескрываемое раздражение сановных бюрократов, особенно министра внутренних дел Валуева. Министр, жонглируя либерально-реформаторской фразеологией, настойчиво интриговал и безуспешно пытался добиться ликвидации Комитета. Тютчев умело противостоял интригам и непрекращавшимся попыткам усилить мелочный контроль над его ведомством, но так и не смог добиться отмены неизбежной канцелярской волокиты. Ежемесячно министру народного просвещения посылались обширные ведомости и выписки о ежедневных занятиях чиновников. Разумеется, министр не имел возможности даже бегло просматривать эти бумаги, и действительный статский советник Тютчев, последовательно отстаивавший независимость своего ведомства, полагал, что в его Комитете «письмоводство значительно может быть сокращено, без нарушения сущности самого дела»{261}.