Борис Цытович - Праздник побежденных: Роман. Рассказы

• Название: Праздник побежденных: Роман. Рассказы
• Автор: Борис Цытович
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02596-2

У романа «Праздник побежденных» трудная судьба. В годы застоя он был объявлен вне закона и изъят. Имя Цытовича «прогремело» внезапно, когда журнал «Апрель», орган Союза писателей России, выдвинул его роман на соискание престижной литературной премии «Букер-дебют» и он вошел в лучшую десятку номинантов. Сюжет романа сложен и многослоен, и повествование развивается в двух планах — прошедшем и настоящем, которые переплетаются в сознании и воспоминаниях героя, бывшего военного летчика и зэка, а теперь работяги и писателя. Это роман о войне, о трудном пути героя к Богу, к Любви, к самому себе.

---

Фа-те-ич! Это в нем твой зад тонет в ковровых креслах. Это твой дом. А где же кабинет? Где твое оконце, из которого ты глядишь на крыши, хмуря бровь?

Я скользил взглядом по казенным окнам, а на меня из клумбы роз, заложив медную руку за медный борт, проницательно глядел мой тезка — медный Феликс.

Надо убираться — Фатеич может увидеть, и тогда все сложнее. Я подчинился разуму и сел на первый автобус. Пришло время подумать, отдохнуть и действовать.

Я сошел на окраине, на пустыре, поросшем лебедой. Автобус развернулся и ушел в город. Вокруг домики по окна в земле и в жухлой от смога и жары зелени. За ними мост и полуразрушенный забор, прокопченная труба, пирамиды бочкотары, рассыхающейся на солнце. За последним домиком-развалюхой я спустился с обрывистого берега к реке. Вода журчала в черных камышах, кривя на волне мазутные блины. В тени ракиты я расстелил пиджак подкладкой по теплой траве. Под голову положил чемодан и сразу же заснул.

Меня разбудили топот и крик. С обрыва, вспарывая каблуками суглинок, сбежали милиционер с наганом в руке и эмвэдэшный старшина в выгоревшей гимнастерке и с автоматом на плече.

— Документы! — свирепо выкрикнул мальчик-милиционер.

— Наш, стриженый… Веди! — смеялись сверху. И я увидел стайку амнистированных и двух солдат с автоматами наготове.

Милиционер погрозил им кулаком и принялся читать мою справку. Чемодан!.. Обыщут! Я поспешно, так, что ордена брякнули и сверкнули на солнце, достал пачку орденских документов и что-то угодливо забормотал о гостинице, в которой не оказалось мест. Ордена возымели успех. Мальчик-милиционер, восторженно стрельнув глазами, вернул справку и извинился.

— Закурить не найдется? — уже мирно попросил старшина. Я протянул пачку.

— Веди! — крикнул наверх милиционер. — Догоним!

Они сели на траву, разулись, и старшина, шевеля скрюченными, будто корневище, пальцами ног, спросил:

— Летчик?

Я кивнул.

— В плену был?

Я опять кивнул. Он, хмуря брови, выпустил целый куст дыма, разом выкурил до картона папироску и, напустив в мундштук слюны, шлепнул в воду. Вдали, по пояс над кустами, тянулись цепочкой арестанты.

— Куда их? — спросил я.

— Которых по делу — так опять за решетку, а остальных — на 500-веселый и айда без остановки из области. Но они на первой же станции сорвут стоп-кран и разбегутся, бандитье сволочное! Нянчатся с ними, в баиньки играют, — и свирепым взглядом из-под нахмуренных бровей проводил красную фуражку, еще долго маячившую над зеленью ракит. — В войну за буханку голодного расстреливали, а с этими… — он сплюнул. — Нет на них Мордвинова!

— Мордвинов?! — Моя голова оцепенела, будто на стальном холодном стержне. — А какой Мордвинов?

— Был… человечек один. По национальности мордвин.

«Был! Был!» — забилось в мозгу. Но я знал — нужно молчать, и старшина продолжал:

— Редкая сволочь был этот Мордвинов. Но башка у него… — Старшина даже зачмокал и восторженно покачал головой. — Самовольно амнистию объявил: тем, кто оружие сдаст, — прощен, и паспорт не нужен, и живи себе в горах. Ну, бандит и пошел. Сперва старики муллы. Берданку и кинжал положат и ждут, когда в книгу писать будут. А Мордвинов его за шиворот — и вон пинком под зад: иди, гуляй. Потом и молодой бандит попер. Горы всяких шмайсеров нанесли, гранат горы. «Все сдали?» — «Все». — «Хорошо!» А через день прочес. Оружия у них нет — и конец. Их муллы бороды обрезали, раздирали ногтями лица, землю ели и в пропасть кидались… Я конвоировал трех, — продолжал старшина. — Мордвинов кричит: «Твои бегут?» — «Никак нет, порядок!» — «Гони назад, в Шатой, чтобы бежали!» Так они полегли «при попытке к бегству».

— Ну а где же он сейчас? — спросил я.

— Где-то на Сахалине, — ответил старшина.

— На Сахалине?! — выкрикнул я. Они подняли головы и посмотрели удивленно. Но я уже совладал с собой и спокойно прибавил: — Далеко забрался!

— Какой там! Рядом, на слободе. От голода подыхает. И пусть радуется, что не расстреляли, как Родоса или Штепу… — Они обулись.

Старшина поднял автомат с травы и, глядя на реку, сказал:

— Ты, парень, тово, зла не держи. Власть наша Советская гуманная, сколько вон радости людям, сколько вон в семьи повозвращалось. Трудиться честно будут, да и тебя отпустили… Ордена вернули… Война ведь была, пока разобрались, — мальчик-милиционер застенчиво протянул руку, я ее пожал.

Они взбежали на откос, и уже сверху крикнул старшина:

— Ты, парень, тут не пребывай! Разная сволочь по кустам кроется. А тебя с нами видели. Смекаешь?

Я улыбнулся. Он был опытный фронтовик, но не видел незримой нити, натянутой высшей силой. Она начиналась от Фатеича в каземате в Киеве, петляла по Сибири, тянулась по рельсам Азии вдоль Арала и Каспия, опутала меня с седоголовым и с ним, эмвэдэшным старшиной, чтобы я недоступным для человеческого разума чувством улавливал ее феерическое сияние и шел к неизбежному: к Фатеичу.

Я знал, что никому — ни болезни, ни уголовнику с берегов этой речки Сунжи, ни автомобильному колесу не пересечь ее. И нет у меня страха, всю жизнь пульсирующего в горле. Я улыбнулся старшине и кивнул, соглашаясь.

* * *

По объявлению на заборе я пришел к хозяину-староверу. Он долго пялил мутный взгляд на мою остриженную голову.

— Нет у меня отказа божьему человеку, но бандит в хате — страх, — наконец сказал он.

— Что ты, дедушка! За плен я. И бумага есть.

Он не взял справку, а строго спросил:

— В Бога веруешь? — Я промолчал. — А хату не сожжешь? — Я молчал. — Из чашки чтобы пил своей и ложкой чтоб ел своей, а цигарки чтобы свои вонючие в саду дымил.

Так я и снял полуразрушенную времянку за домом в саду. Сгреб в угол кукурузу, что сушилась на полу, и закидал тряпьем, взбил солому в кочковатом матрасе и, уже сидя на перекошенной кровати, вдыхая прель и мышиную вонь, подумал: так и должно быть. Пришло мое время. Сходится все во времени надежно и наверняка!

Утром, побритый, влажно зачесав ежик, я поехал в центр в «Горсправку». Долго стоял у окошка, сжимая перила, не решаясь вслух назвать ненавистное имя. Стоял бы и еще в треске морзянки и сургучной вони, в страхе упасть в обморок, но шоколадно-крашеная копна волос шевельнулась в оконце, и женщина спросила:

— Вам что?

— Я… я… Мне Мордвинова адрес, — чувствуя, что бледнею, спросил я.

Карандаш перестал вращаться в ее холеных, но коротких пальцах, взгляд цепко скользнул по моей остриженной голове.

— Какого Мордвинова? — вкрадчиво спросила она и выкрикнула: — Имя, отчество, год рождения?

Я назвал. Она прижала трубку ухом к милицейскому погону и, не сводя холодного изучающего взгляда с моего лица, набрала номер:

— Тут Мордвинова спрашивают. Адрес давать? — в трубке заклокотало, и она добавила: — Да, да. Именно того.

«Бежать», мелькнула мысль, но руки будто прикипели к перилам-трубе, ноги свинцовые. Я остался, омываемый потом, поняв, что наследил, да как! Все равно! — вместе с решением пришла уверенность, и я спокойно встретил ее взгляд.

— Адреса сотрудников, хоть и бывших, мы даем по предъявлении паспорта.

Я достал целую стопку орденских книжек и заспешил:

— Я, знаете ли, ищу сослуживца, вместе воевали. Он генерал и поможет устроиться.

Услышав «генерал», она брезгливо улыбнулась, глянула на ордена и выписала справку.

В сквере я прочел на бланке: «Мордвинов Иван Фатеич…» и год рождения. Я задохнулся, не в силах читать далее. Больное воображение нарисовало и другую дату: дату смерти. Я постоял зажмурясь и прочитал далее: «Проживает г. Грозный, Больничный пер., 6».

«Вот он! Вот он! — кричало безумие. — В кулаке у тебя. Быстрей, быстрей, бегом!» Я с такой силой сжал бумажку, будто и впрямь это был Фатеич. Сердце колотилось в горле, я опустился на скамью под платаном и решил ничего не разведывать, не уточнять, а взять «то» (я не мог даже мысленно назвать «то» ножом) и вечером идти к Фатеичу.

Я вернулся домой в одиннадцать, не раздеваясь, лег животом на кровать и лежал, лежал, дыша в кисло пахнущую подушку, отсчитывая секунды, чтобы время шло быстрей. За окном светило солнце, мирно покудахтывали куры. Ласточки косым полетом расчесывали высь, я же лежал, стиснутый безумием. «Нужно что-то сделать!» — «А что? — ликовало безумие. — Все есть!» — «Нужно надеть тапочки на войлочном ходу». — «Зачем?» — «Чтоб тихо, чтоб подкрасться». — «Хорош и в туфлях». Я заставил себя думать о женщине, моей австралийке. Она не шла. Стук ходиков то звонко отсекал секунды, то таял в ватной глухоте. Я теряю слух? Нет, это подушка закрыла ухо. В голове поворачивался жернов с единственно понятным: «Сегодня, сегодня в шесть… Осталось немного». Я глянул на часы и ужаснулся — прошло всего лишь полчаса. Истерично зажужжала муха, все тоньше, все надрывнее. И прекратила звон резко, будто оборвала. Я приоткрыл глаз. Паук в оконце деловито опутывал ее. Мысли поползли обрывками: «Что-то помешает, торопись!.. Он не доживет до шести. Он пойдет в магазин и попадет под колесо!» — Эта мысль была настолько убедительной, что я рывком сел и с этой секунды не принадлежал себе. Голову морозило, я обвел взглядом комнату, что-то отыскивая. На кукурузной горке средь тряпья лежала побитая молью синяя казацкая фуражка с оборванным до половины козырьком. Вот оно, вот это! Я надел ее, и голову перестало морозить. Тотчас выдвинул чемодан и достал «то». Долго разглядывал огненное отточенное лезвие. Даже сбрил волосики на руке. Затем прорезал карман в пиджаке и просунул в разрез лезвие, чтобы в кармане оставалась мягкая рукоять. Я не стал надевать тапочки, не свинтил ордена, а оглядел комнату, залитую солнцем, початки в золотом оскале зерен и подумал, что это последнее реальное видение. С этого мгновения я перестал принадлежать разуму, а был в незримом куполе, и слышал, и видел лишь то, что попадало в него, не далее пяти шагов, а мысли проскакивали обрывками. Я ступал по грядкам. В купол проник хозяин с лопатой в руке, с изумленным взглядом на пыльную казацкую фуражку. Что-то нужно сделать!.. Ах да!