Борис Цытович - Праздник побежденных: Роман. Рассказы

• Название: Праздник побежденных: Роман. Рассказы
• Автор: Борис Цытович
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02596-2

У романа «Праздник побежденных» трудная судьба. В годы застоя он был объявлен вне закона и изъят. Имя Цытовича «прогремело» внезапно, когда журнал «Апрель», орган Союза писателей России, выдвинул его роман на соискание престижной литературной премии «Букер-дебют» и он вошел в лучшую десятку номинантов. Сюжет романа сложен и многослоен, и повествование развивается в двух планах — прошедшем и настоящем, которые переплетаются в сознании и воспоминаниях героя, бывшего военного летчика и зэка, а теперь работяги и писателя. Это роман о войне, о трудном пути героя к Богу, к Любви, к самому себе.

---

— Расскажи еще про девочку — ведь все не просто кончилось? Правда?

На Феликса наползала тень прошлого и отгоняла его радость. Зачем он вспомнил про девочку? Но ощутил и другое — между девочкой, давно ушедшей, между его вымышленной Адой Юрьевной и теперешней Натали, а главное, как ни странно, — Верой? именно Верой! — есть связь, и он не мог молчать. Он сел, потянул со стола папку, отыскав главу, сказал:

— Читай, здесь все написано.

Натали положила на колени листы и вслух прочла заглавие: — ФЕЛИКС, ПОЧУЯВШИЙ ЗАПАХ, — МОЛОДОЙ ЩЕНОК.

Она поглядела на Феликса, поразмышляла и, уже беззвучно шевеля губами, ушла в чтение.

* * *

Я страстно ждал авиационного праздника, и наконец пришло его солнечное, полное духовых маршей утро. Вокруг только и говорили, что ветра нет, что барометр поднимается и будут бросать парашютистов. Все горожане, задрав головы, глядели в небо.

В отутюженной рубашечке я то и дело выбегал на балкон и сквозь цветущий каштан высматривал на улице синий «линкольн» отца.

Наконец внизу заурчал мотор. Я от радости чуть не спрыгнул: машина пришла, и главное — верх был поднят, а на крыле развевался голубой авиационный флажок.

Отец допил чай, надел портупею и строго сказал:

— На самолетах, Феликс, ничего не трогать, не крутить, в авиации есть закон: от оторванной пуговицы до аварии — один шаг. Поехали!

Я сидел рядом с шофером и был счастлив. Попыхивая гарью, сопел мотор, и рука шофера в кожаной краге то и дело соскальзывала с деревянной баранки, чтобы то выключить рычаг, то подтянуть подсос, то постучать по моей коленке, чтоб я убрал ногу и не мешал.

А за стеклом белая дорога, ныряя, скользила под капот, под никелевую фару, под крыло. Поникшие от пыли кусты и поросли папоротника тоже неслись сбоку. Вокруг в белоцвете раскинулись сады, и только мы равнялись, как яблоневые деревья, да еще на тонких ножках, припускали в перегонки, ну, словно школьницы на переменке.

Когда же машина всползла на зеленый холм, то во всю ширь распахнулись небеса над ней, и виднелись горы в облаках, и лицо мое вздевалось, и я боялся, что упаду туда, в голубую бездну. Грудь распирал восторг.

— Не улетай, — смеялся за спиной отец.

Если мама уводила в мечту, то отец всегда осаживал на землю, пусть грязную, как он говорил, но твердую и реальную, и мне это тогда нравилось.

Я послушно опустил взор на пол: в щели белой массой неслась дорога, а на повороте из-за крыла вылезало колесо, расплескивало тяжелую белую пыль, крутило в хороводе гайки и несло меня туда, на мой первый авиационный праздник.

* * *

В этот полный счастья, духовых маршей и сияющего солнца день я потерял представление о времени, но, просверкав праздничной каруселью, он остался запечатленным во мне на всю мою жизнь. Народу на летном поле было все еще невпроворот, хоть и откувыркались в небе красные тупоносые самолетики, из четырехмоторной машины уже высыпали парашютисты, и день клонился к вечеру.

Я осип от съеденного мороженого, а глазах резало от весеннего солнца, сияющих оркестровых труб и белизны костюмов. Но все ожидали дирижабль, стоял и я у проволоки перед летным полем. В тот день я твердо решил стать летчиком, не отводил взгляда от самолетов, а людей в шлемах и очках считал божествами, спустившимися с неба. Но неожиданно за моей спиной зазвучал на удивление обвораживающий женский смех и приоткрыл во мне какие-то таинственные, доныне неизведанные створки. Я прислушался, а смех уж приглушил гомон толпы и жужжание рулившего по полю самолета и безраздельно завладел моим вниманием. Я оглянулся и у буфета, торговавшего прямо под открытым небом со стола, увидел совсем еще молодых младших лейтенантов летчиков и девочку в синей матроске, короткой юбке и стаканом в руке. Это была Лелька. Я не встречал Лельку два года, забыл о ней и был ошарашен, увидев ее повзрослевшей, с дерзким, знающим нечто мне неизвестное взглядом из-под белой челки и на удивление большим, ярким и красивым ртом. Во всех ее плавных движениях проскальзывала красота, уверенность в себе, и эта уверенность сделала меня маленьким, напомнила, что я в тюбетейке и приехал за ручку с папой на папином автомобиле. Когда ж на поле развернулся самолет, обдав зрителей тугим ветром, и взметнул Лельке юбку, я увидел ноги и зад в зеленых трусиках и обалдел. Я остолбенело не мог отвести взгляд, ибо Лелька, моя детская любовь, исчезала из моего воображения и тут, на глазах, перерастала в существо иное, таинственное, и я видел, как плавны ее руки и как топорщится на груди ее блуза, скрывая нечто загадочное, а взгляд долгий и насмешливый. Ноздри мои дрогнули, и я тут же учуял: мир пахнет иначе, сложнее и ярче, и цвет стал разительно живописнее и будоражил меня. Ишь, как шелковисто причесывает пропеллер траву за хвостом, как алеют звезды на зелени, как струятся красно-золотисто-голубые флаги и шуршат тополя над прудом, как удивительно сладко, словно духи, пахнут бензогарь и мятые колесами травы.

Опьяненный и обвороженный, я упивался запахами и, казалось, плавал в их эфирных слоях, ну, словно воздушный шарик. Я неожиданно понял, что в мире есть не только сказки и бессмертие, а есть и смерть, а рядом со смертью нечто таинственное и прекрасное, о чем знает только Лелька. Кровь зашумела в голове, и, забыв о дирижабле, я шептал лишь одно — «Лелька, Лелька, самая красивая женщина». Я готов был двинуться к ней, но разум сдержал и разъяснил: «С ней командиры, летчики с голубыми петлицами и красными кубиками на них, с настоящими пистолетами на бедрах, а кто ты? Пионерчик с сандалиями на босу ногу? А на голове и вовсе тюбетейка с кисточкой, которую связала бабушка». Я закрыл глаза и со слезами, ущербный, так и стоял, ненавидя и в то же время любя весь мир. Но почему-то страстно желал смерти, тут, сейчас, на Лелькиных глазах.

Наконец прилетел дирижабль и в лучах заходящего солнца повис над полем медно-красным боком, толпа качнулась, возопила, перекрывая оркестр, бросилась ловить листовки. Поймал и я и прочел: «Товарищ, вступил ли ты в ряды МОПРа?» И это была удачная причина, чтобы подойти и вручить листовку Лельке; неведомая сила понесла к ней, но Лельки у буфета не было. Я гонял, словно борзая, расталкивал людей и увидел ее на том берегу пруда под тополями. Она с теми же двумя летчиками направилась по тропинке вдоль каменной изгороди на кладбище, и только они, подавая друг другу руки, перелезли в пролом в стене, как я забыл о грязных сандалиях и, убеждая себя, что вовсе и не за ней, а просто так, тайком понесся следом.

Вскоре в кустах сирени раздались голоса и Лелькин смех, и я слушал и не мог наслушаться — так он был музыкален. Я сорвал с головы тюбетейку и зашвырнул ее в кусты. Переполненный великой радостью, я лег на теплую могилу и был недвижим. Перед лицом в траве ползали в красных панцирях жучки-солдатики, и я желал, чтобы так было вечно. Не знаю, долго ли я пролежал, когда раздался выстрел. Я поднял голову и на солнцепеке у кладбищенской стены увидел Лельку. Она целилась из пистолета, летчик наводил из-за ее спины руку. Выстрелы следовали часто, а когда щелкнул последний, раздался звон сбитой с креста банки, хлопанье в ладоши и счастливый Лелькин смех. Летчик обнял Лельку, мою Лельку, и она не отстранилась. Потом он предложил Лельке папироску, и она закурила, держа на отлете руку.

«Так вот ты какая? Вот!» — я ругал ее и казнился сам, и решил — ты падшая, но я не отвернусь, я объясню тебе, объясню, что так нельзя, но в то же время я страстно желал, чтобы она обнималась со мной, и это не было бы падением, и даже более того — я пожелал ее и уверовал, что она будет именно со мной.

Грудь мне распирало рыдание, готовое вот-вот вырваться, но они то скрываясь вовсе, то по пояс над кустами шли обратно, и я сдержал себя. Заикаясь от запаха цветущей акации, я шептал единственное: «Лелька! Моя Лелька!» — и прячась лег лицом в сухую землю. Голос лейтенанта приближался и наставлял, что, нажимая спуск, производя выстрел, нельзя закрывать глаза.

Шаги прошуршали и остановились над моей головой. Наступила катастрофа.

— Эй, пацан! — раздался тот же голос. — Ты что, сексот? Что крадешься и высматриваешь?

Они все трое стояли над оградой.

— Он просто хвостик, — сказала Лелька с долгой, обворожительной и порочной улыбкой, пустила дым и прибавила: — Где твоя тюбетейка с кисточкой — папа не отшлепает?

Они рассмеялись и пошли, а я бормотал:

— Я ищу могилу мамы, слышите? Мамин камень.

Но они не слышали, и я разрыдался. В тот день я дурел от запаха цветущей акации и до сумерек бродил по кладбищу, пытаясь отыскать могилу мамы и желая умереть, а в глазах стояла Лелька, ее долгий взгляд, ее порочный смешок. В тот день я и не подозревал, что пришла со своими бессонными ночами жгучая, ревнивая и прекрасная, моя единственная любовь.