Борис Цытович - Праздник побежденных: Роман. Рассказы

• Название: Праздник побежденных: Роман. Рассказы
• Автор: Борис Цытович
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02596-2

У романа «Праздник побежденных» трудная судьба. В годы застоя он был объявлен вне закона и изъят. Имя Цытовича «прогремело» внезапно, когда журнал «Апрель», орган Союза писателей России, выдвинул его роман на соискание престижной литературной премии «Букер-дебют» и он вошел в лучшую десятку номинантов. Сюжет романа сложен и многослоен, и повествование развивается в двух планах — прошедшем и настоящем, которые переплетаются в сознании и воспоминаниях героя, бывшего военного летчика и зэка, а теперь работяги и писателя. Это роман о войне, о трудном пути героя к Богу, к Любви, к самому себе.

---

— Начинайте, — распорядился кубышка и повернулся к политруку: — Проведите идеологическую работу с народом, только приведите себя в надлежащий вид.

Политрук надел китель и, встав на могильный камень, обвел взглядом серьезные лица и рубанул рукой.

— Товарищи бойцы, есть несознательные, которые осудят нас за то, что мы раскапываем могилы, — плюньте в их буржуазные лица, товарищи! — разве мы можем допустить, чтобы золото, награбленное у народа, гнило в земле. Вспомните великие слова нашего вождя и учителя товарища Сталина: стране нужен рабоче-крестьянский красный флот, и от имени вас, товарищи, и от себя лично, — заходился в ораторском энтузиазме политрук, — рапортую вам, дорогой наш товарищ Сталин, мы построим рабоче-крестьянский флот! А теперь, товарищи, за работу. Предлагаю социалистическое соревнование между караулами — каждому караулу по могиле.

Замелькали кувалды в дюжих руках, грохнули, полетели осколки, треснули плиты, и уже горка черного камня высилась под стеной. Огненно-отточенные лопаты с боевых машин с хрустом вгрызались в краснозем; работали с огоньком, с прибаутками, бесом вертелся политрук, пришел его звездный час, и он зажигал народ личным примером. А тут под ноги подвернулся я.

— Марш! — скомандовал политрук. Но хрипатый, который с отцом и Ингалычевым наблюдал у конюшни, поманил пальцем, присел на корточки, прижал пластинку, захрипел:

— Как зовут?

Я ответил.

— Молодец. Пионер?

— Уже полгода.

— Молодец. А почему галстук не носишь?

— Бабушка постирала.

Все рассмеялись.

— А испанка у тебя есть?

— Есть. С красной кисточкой.

Хрипатый погладил по голове, приказал:

— Надеть галстук! Надеть испанку! — И этим было узаконено мое пребывание.

Когда я вернулся в галстуке и в красной испанке с кисточкой, землекопы были уже по плечи в ямах. Наконец лопата гулко ударила в доску, и все затихли. Политрук зааплодировал.

— Первый караул победил! — объявил он и с канатом в руках прыгнул в яму. Шестеро пожарных дружно потянули канаты, и шоколадно-лаковый гроб показался из могилы, покачиваясь, проплыл над горой земли и лег у сарая, затем и остальные гробы опустились рядом.

Дезинфектор в синем халате надел перчатки и противогаз. Политрук взял лом, повертелся, повыплясывал над гробом, треснула, пронзительно заскрипела и отвалилась крышка. Телефонистки ахнули, и наступила тишина. Я пролез между ног, и время и картины увиденного потекли фрагментами. Близко пергаментное лицо в шапке седых волос, норки вместо глаз, борода облепила грудь. Шипел опрыскиватель, вонь удушала. Я боролся с тошнотой. Противогазная рожа наклонилась, рука в резиновой перчатке оторвала бороду, обнажив желтые кости. Рожа, как с того света, пробубнила:

— Челюсть пуста, золота нет.

И резиновая рука отбросила бороду к ногам, зашарила по груди, и одежда осела, превратившись в прах.

Я попятился, стал под крышей навеса, бормоча:

— Бабушка? бабушка? как же бессмертие? как же небо? и эта яма все? это и есть конец?!

И все были так спокойны: и отец, и Ингалычев, и хрипатый. Так же стояли у конюшни и пожарные, кольцом, но отступив, и телефонистки с ужасом в глазах, с платочками у рта.

Над вторым гробом склонился дезинфектор, сатаной вертелся политрук, помогал, наставлял, пальчиком указывал.

— Кольцо обручальное одно, перстень с изумрудом золотой один! — выкрикивал и записывал аптекарь.

— Нет, товарищи, вы только посмотрите, вы только вдумайтесь! — исходил восторгом политрук. — Какое богатство зарыли в землю от народа!

Начальство проследовало на склад, коротышка распорядился — кости в ящик и свезти в саповые ямы, гробы сжечь — и тоже скрылся на складе. В окно я видел, как аптекарь взвешивал и все присутствующие глядели на весы и что-то подписывали. А во дворе командовал политрук: гробы снесли в дровяной сарай, ящик с останками погрузили в кузов. Затем высокая комиссия пошла на площадь к храму. Прямо ко входу по ступеням въехал и грузовичок.

Начальство обошло церковь, постояло над гранитными плитами на цвинтаре, посокрушалось, что вокруг народ. Народ разогнали, но тут же другая толпа натекла с кривых улочек — копать при народе — «политическая близорукость». Начальство пожурило:

— Эх, Моисеев, Моисеев, задница ты, а не политрук. Не нашел фанеры ограду обшить, — и направилось в церковь.

Коротышка сорвал пломбу, замок сбили ломом, и в фуражках вошли в сумеречную тишину. Молчали, оглядывая и привыкая.

— Вонь-то какая, — наконец сказал коротышка, переставив свои толстоикрые ноги, — устройте-ка, товарищи, сквознячок.

Лом прошелся по стеклам, работа закипела.

Аптекарь сгреб со стола на пол свечи и жертвенные кружки, установил весы. Срывали иконы, выламывали оклады, несли к аптекарю, он разглядывал в лупу и бросал на пол. С ломом в руках политрук срывал, сбивал, крушил. В непонятно откуда косо проникающем пыльном свете мелькали фигуры с книгами, тазами, звенела церковная посуда, опрокидывались шкафы, трещали хоругви.

— Серебро не брать, золото, только золото, — командовал коротышка, и его толстоикрые ноги топтались и поворачивались как бы одна безотносительно другой, и даже сапог, как мне казалось, оборачивался вполкруга и смотрел назад.

Слева от входа был мраморный саркофаг. Над ним трудился политрук. Крышка, скрепленная медными скобами, не поддавалась. Ее разбили кувалдой, и наступила тишина. Зашипел опрыскиватель, запахло креозотом, и бубнящий голос из противогаза произнес:

— Крест нательный золотой на золотой цепи, крест церковный золотой большой.

Начальство вышло из храма, щурясь на свет, и позволило себе расслабиться, кто-то закурил, кубышка промокнул платочком лысину и тампонировал фуражку. Под ясным голубым небом лежал солнечный город, косо летали стрижи, цвели каштаны.

— Скоро с новой банькой будем, — сказал политрук. Все посмотрели — над дальними крышами поднималась строящаяся труба. — Да-да, с парком будем, да-да.

— Трубу поднимаем по полметра в день, — уточнил кубышка, — а ведь кирпич из Донецка возим. Это подарок нам пролетарского Донбасса.

— Да-да! — закивали, подтверждая.

— А вы знаете новость, товарищи? Наш герой летчик Коккинаки установил мировой рекорд высоты — вот уж порадуется мировая буржуазия. — Шутку оценили, рассмеялись. И я отличился, поднял руку в пионерском салюте, гордо продекламировал:

— Если надо, Коккинаки долетит до Нагасаки и покажет он Араки, где у нас зимуют раки. — Посмеялись, похлопали по спине, похвалили.

— Однако, товарищи, — кубышка надел фуражку, — делу — время, потехе — час, — и обратился к народу: — Большое вам спасибо, товарищи, за успешное проведение мероприятия, каждому будет поставлено «отлично» по политподготовке. Согласны, товарищ политрук?

Политрук, конечно, был согласен. Все заулыбались, зааплодировали, уважающее народ начальство попрощалось за руку с каждым бойцом, село в машину, откозыряло и отбыло вниз по Октябрьской вместе с санитаром и аптекарем. Мешок с останками забросили в грузовичок, стоявший на ступенях, и он с двумя бойцами в кузове поехал в другую сторону.

А я отправился домой.

* * *

На кухне жужжал примус, плакала, обнимала меня и расспрашивала бабушка.

— Иконы?

— И иконы, — отвечал я, — их сбивали ломом, но только золота там не было.

— И книги?

— И книги выворачивали на пол, и ковшики, и кастрюли, и тазы какие-то, и кружки.

— И отец твой тоже?

— Отец стоял с палочкой и расписывался в книге у аптекаря.

— Слава тебе, Господи, — перекрестилась бабушка.

— Бабушка, а что такое саповые ямы? — спрашивал я.

— Там, за городом, за свалкой, выкопаны ямы. Там закапывают погибших от сапа лошадей. В церкви лежал основатель храма. Проклятые, они не ведают, что творят. Да как же будет велика кара Господня!

* * *

Храм осиротел, мы гроздьями катались на воротах.

Однажды, когда площадь опустела под солнцепеком и лишь дневальный маялся в тени акаций, меня посетила дерзкая идея. Я поднялся по ступеням, потянул тяжелую дверь, и она без скрипа поддалась. С бьющимся сердцем вступил я в сумеречную тишину храма. Я был один. Сквозь верхние оконца на поверженные иконы, книги, утварь падал слабый свет. Преодолевая страх, на цыпочках прошел я к саркофагу, куски мрамора с сахарно-землистым надломом валялись среди утвари, а в уцелевшей половине, как в ванне, лежал цинковый гроб. Страх перерос в ужас, я попятился, но с маленькой иконки на полу глядело на меня лицо спокойное и неосуждающее. Икона совсем как у бабушки, и страх ушел — она ничейная. Пол завален книгами: красными, синими, окованными серебром, красивенькие, они тоже ничьи, и я подарю их бабушке. Я поднял икону и несколько самых красивых книг в кожаном переплете, с тисненым крестом. Книги и икону я спрятал под рубашкой, но часовой, когда я входил, даже не взглянул, томясь в толстенном рубище. Ключ лежал под ковриком, я открыл квартиру. Сложил книги в шкаф в столовой. Бабушка обрадуется, подумал я, и мне захотелось подарить ей еще больше, еще лучших книг. Я опорожнил ученический портфель и уже без опаски пронес книги. В третий раз я ворошил, сортировал, складывал книги, пока не отыскал большую, тяжелую, кожаную, с выпуклым крестом и картинками. Я долго любовался ею книга мне понравилась, и я положил ее в портфель. На улице, под окнами канцелярии, стоял фордик Ингалычева, дневальный не томился в тени, а был внимателен и распрямлен, темный коридор был освещен, а дверь нашей квартиры распахнута. Меня встретили трое: Ингалычев, политрук и парторг. Отец стоял на фоне венецианского окна, отвернувшись. Парторг забрал портфель и извлек книгу.