Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии

• Название: Капитан полевой артиллерии
• Автор: Сергей Карпущенко
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00752-8, 5-300-00753-6 (т. 1)

В романе «Капитан полевой артиллерии» описывается один из почти забытых эпизодов времен первой мировой войны: оборона неприступной крепости Новогеоргиевск. Главный герой, капитан полевой артиллерии Лихунов, попадает в немецкий плен, где начинает вести дневник, в котором находят отражение не только картины обороны крепости и жизни русского офицера в плену, но и размышления о смысле жизни, о вере, о том, что же такое война и кому она нужна…

---

Но наперекор всем этим мыслям, не со стороны рассудка, а от сердца поднималось что-то черное, большое, как бы заслонявшее все мелкотравчатые рассуждения его, и имя этой черной, беспросветной мгле, мгновенно объясняющей все виденное Лихуновым за последние несколько месяцев, расставляющей все знаки препинания в длинной, запутанной, корявой фразе, произнесенной неизвестно кем, наверное, Судьбой или Историей, было ВОЙНА.

И Лихунов уже прекрасно знал, что бороться с войной ее же средствами нельзя, но средств иных ему пока что придумать не удавалось, и это угнетало, терзало его, и он был замкнут, холоден и неспокоен.

ГЛАВА 27

«25 декабря мы сотворили молебен. Пропели гимн. Как трогают звуки его на чужбине и в неволе! У всех нас были слезы на глазах. Рождество пленное офицерство отпраздновало тем, что собрало около 4000 марок на посильную помощь больным пленным нижним чинам соседнего лагеря Гаммерштейн. Там числилось 80000 нижних чинов, но налицо было всего 16000, остальные на работах. Из этих 16000 около 4000 больных. Врачи просили чем-нибудь помочь этим больным, почему и устроили подписку. И раньше офицеры нередко отказывались в пользу нижних чинов от изредка (крайне редко) получаемых из России хлеба, сухарей, теплых вещей. Для себя и нижних чинов своего лагеря устроен был концерт…»

В феврале 1916 года в Нейсе особая медицинская комиссия вновь пересмотрела всех претендующих на обмен инвалидов и из сотни с небольшим человек отобрала всего пять. Лихунов был в их числе. Когда ему объявили совершенно опредленно, что он отправится на Родину, Лихунову, давно потерявшему надежду увидеть Россию, Петроград, вдруг все представилось столь реально, такой ощутимо-плотской стала давно лелеемая мечта пройти по набережной Невы, вновь побывать в квартире на Васильевском, где он когда-то жил счастливо с женой и дочкой, что прежнее чувство, чувство узника, возвращающегося домой после долгой разлуки, вспыхнуло в холодном сердце Лихунова ярко и горячо. И еще он подумал о возможности увидеть Машу, и встреча с ней, такая нереальная еще совсем недавно, из манящего миража превратилась в сильную надежду.

Но эти пятеро ждали отправки целый месяц. Наконец 25 марта, вечером, их вызвал комендант и объявил, что они отправятся через два часа. Предупредил, что будет подробнейший, тщательнейший обыск и что ни писем, ни документов с собой везти нельзя. Их отпустили по баракам, и для многих пленных было неприятной неожиданностью узнать, что письма их, готовившиеся для отправки с нарочным, придется отослать обычной почтой, то есть через немцев.

– Ну, что за свиньи, эти пруссаки! – возмущался кто-то. – Боятся, видимо, что при бесцензурной почте мир узнает об их бесчинствах в лагерях!

– А вы что думали? – откликнулся другой. – У германцев достаточно древняя культура, чтобы не стесняться дурных поступков, но слишком молодая, чтобы их не совершать.

Через два часа Лихунов и четверо его спутников-инвалидов уже стояли в кабинете коменданта. Аккуратный, чистенький старичок майор подал им квитанции с окончательным финансовым расчетом, предлагая убедиться самим, что за время нахождения в лагере Нейсе они все получали согласно норме, установленной правительством, которое теперь снимает с себя заботу по их обеспечению. Здесь же комендант нашел нужным сообщить, что он принял решение не унижать достоинство господ русских офицеров полагавшимся по правилам обыском. Потом старичок сказал проникновенно:

– Господа, сейчас вы отправляетесь в свое отечество, с которым наша держава все еще ведет войну.

Мы полагаем, что ваше пребывание в лагере Нейсе, признанном даже деятелями Красного Креста самым благоустроенным из всех германских лагерей, не оставит у вас неприятных воспоминаний и даже, льщу себя надеждой, принесет в будущем и известную выгоду, если вы попытаетесь воспользоваться приобретенными здесь навыками в организации практической, бытовой стороны вашей жизни. Всего вам самого наилучшего, господа. Пусть ваша отправка в Россию станет для вашего правительства хорошим примером того, как следует относиться к военнопленным.

Комендант закончил речь и резко дернул головой, изображая поклон. Аудиенция была закончена, хотя Лихунова так и подмывало спросить у коменданта, какие же конкретно навыки в организации практических житейских проблем он смог бы с пользой для себя почерпнуть из памяти потом, в России, но не успел спросить – им приказали выйти в коридор, где находились их вещи, и Лихунов сразу же заметил, что в его мешке уже успели порыться.

Все пленные, радуясь отправлению пятерых товарищей в Россию, высыпали из бараков на улицу, но инвалидов к ним уже не подпускали. Только священник из военнопленных подошел к отправляемым с крестом и благословил их. Еще за воротами лагеря Лихунову слышались крики:

– Господа! Передайте русскому правительству, чтобы позаботились о нас!

– Самому государю попытайтесь доложить! Пусть знает, что не предатели мы, а попросту несчастные, за Родину, за Отчизну пострадавшие!

– Пусть делают обмен! Драться, драться хотим! Передайте, господа!

Но как только эти крики перестали быть слышны, Лихунова уже не занимало то, что осталось у него за спиной. Он смотрел только вперед, где маячило что-то неопределенное и зыбкое, неуверенное и ненадежное, но все-таки желанное, то, ради чего еще можно было идти, чего можно было добиться, – свобода.

Их посадили в поезд, к удивлению Лихунова, даже вторым классом, и повезли. В дороге конвойные, уверенные в том, что люди, которым обещана свобода, и не подумают бежать, охраняли пленных совсем небдительно, так что на какой-то станции им долго пришлось будить одного стража, которого немецкое начальство вызвало зачем-то. В дороге Лихунов держался несколько в стороне от своих товарищей, с которыми прежде он был незнаком. И вовсе не потому, что тяготился общеньем с ними, – просто ему очень не хотелось сходиться близко с теми, кого судьба, он был уверен, скоро навсегда оторвет от него. Он попросту устал от расставаний. В различных немецких городках в поезд сажали других военнопленных инвалидов, радостных, уверенных в том, что к Пасхе они будут уже на Родине.

Как-то раз на остановке Лихунов, сидевший в купе у открытого окна, услышал разговор невидимых собеседников – русские военнопленные дожидались посадки в поезд. Был теплый весенний вечер, навевавший лирическое, очень невоенное настроение, поэтому, должно быть, голоса звучали приглушенно-мягко и совсем не соответствовали содержанию рассказа.

– А вы как, простите, в плен попали? – спрашивал один.

– Да как… обыкновенно. В октябре четырнадцатого гнали немцев от Варшавы, и я был ранен, но в спешке нашими забыт. Пролежал в поле несколько дней… наших нет, смотрю, идут немцы. Обратился за помощью к офицеру немецкому. «Знаем мы вас, – говорит, – подойду, а вы выстрелите. Отбросьте в сторону револьвер, тогда помогу». С великим трудом вытаскиваю револьвер, бросаю в сторону, тогда немецкий рыцарь забирает его, а заодно и мои часы и кошелек в придачу, и, посмеиваясь, уходит. Подходит немецкий врач. «Ну, этот, – думаю, – поможет», и прошу его помочь. «У нас нет для вас бинтов, – отвечает врач, – для своих едва хватает». – У меня есть перевязочные пакеты», – говорю ему. «Ах, есть? Ну-ка, давайте их скорее!» Отдал я ему пакеты, он их взял и ушел, да еще напоследок русской свиньей обругал. Только на третий день стащили меня в какой-то хлев, где уже были раненые пленные. Они-то и помогли перевязаться мне, разорвав какую-то рубаху.

А Лихунов слушал этот рассказ и не мог понять, зачем вспоминает этот человек то, что хорошо бы забыть и никогда больше не вспоминать, по крайней мере теперь, по дороге домой.

В Штральзунд, портовый город в Померании, на самом берегу Балтийского моря, их привезли через три дня, и, когда приказали освободить вагоны, никто не мог понять, зачем их привезли сюда, а не в Россию, куда и направлялся поезд. Но никто из конвоиров не мог им ничего сказать. Их выстроили в колонну и повели по городу, и немцы-горожане, видя эту нестройную колонну лишенных рук и даже ног больных, истерзанных войной и пленом людей, совсем не походивших на врагов, к удивлению Лихунова, ждавшего ругательств, насмешек, оскорблений, не ругали и не оскорбляли пленных, потому что война, измучившая и их самих, хоть и не смягчила, но просто утомила их сердца каждодневной ненавистью к врагу, убивавшему их знакомых и родных, лишавшему их хорошей пищи, покоя и надежды. А над узкими улочками старинного городка проносились яростно, пронзительно горланившие чайки, они летели прямо над колонной, и пленным казалось, что крик этот жуткий пророчит им жалкий, позорный конец. Зачем их привезли сюда?

Концентрационный лагерь Штральзунд-Дэнгольм располагался на двух островках в Балтийском море, носивших название Дэнгольм, как раз напротив города Штральзунда, поэтому и был назван немцами бесхитростно этим двойным именем – Штральзунд-Дэнгольм. Состоял он из трех каменных казарм и нескольких деревянных бараков. Здания стояли на приличном расстоянии друг от друга, а на свободном пространстве устроены были садики и цветнички, которые, правда, ко времени прибытия новой партии пленных инвалидов еще не успели зазеленеть и чернели смоченной дождями землей.