Паскаль Киньяр - Тайная жизнь

• Название: Тайная жизнь
• Автор: Паскаль Киньяр
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03185-2

Паскаль Киньяр — блистательный французский прозаик, эссеист, переводчик, лауреат Гонкуровской премии. Каждую его книгу, начиная с нашумевшего эссе «Секс и страх», французские интеллектуалы воспринимают как откровение. Этому живому классику посвящают статьи и монографии, его творчество не раз становилось центральной темой международных симпозиумов. Книга Киньяра «Тайная жизнь» — это своеобразная сексуальная антропология, сотворенная мастером в волшебном пространстве между романом, эссе и медитацией.

Впервые на русском языке!

---

По-прежнему идет дождь.

Прошло две тысячи триста лет.

А дождь все так же размывает овраг.

Я почтительно улыбаюсь. Я склоняюсь столько раз, сколько положено, но больше в это не верю. Я верю в инсценировку притчи, которая определенно смахивает на даосскую или, если уж говорить всю правду до конца, буддистскую.

Как бы то ни было, я уже давно вслепую иду по лесу. Я промок. Группа селян поворачивает назад, меня тянут за руку.

В этом втором селении, в лесной глуши провинции Хэнань, меня, промокшего до нитки, в темноте толкают в спину, затем внезапно хватают за руку, что-то крича мне в самое ухо. Прямо у моих ног мне показывают колодец Чжуан-цзы: он на уровне земли, круглый, диаметром тридцать-сорок сантиметров, обложенный старыми обожженными кирпичами, белеющими во тьме. Мы все освещены и почти ослеплены электрическим фонариком, который держит ассистент местного фотографа, прибывшего запечатлеть западного ученого, поклонника подозрительного философа — эгоиста, релятивиста, антиобщественника и парадоксалиста, прозываемого Чжуан-цзы. Тщетно я наклоняюсь: ночь, дождь застилает глаза, дна не различить. Мне хочется бросить сигарету, чтобы разглядеть, как блестит в глубине колодца темная вода. Мне хочется. Я не осмеливаюсь из необычайной боязни проявить себя нечестивцем перед всеми этими прекрасными лицами, улыбающимися и разглядывающими этого не-японца, который не плачет над черной ямой в ночном лесу.

*

Влечение — это разрушение чар. Внезапно крайности сглаживаются. Дикая тропка — это не улочка. Дыра — не колодец. Всякий центр мира затерян в глубине первобытного леса. Все в сердце тьмы. Поздно. Льет как из ведра. Мы снова садимся в машину. Нам предстоит опять пересечь лес по направлению к народной коммуне округа Цинь Лянь Ци. Трогаемся в путь. Но нам не удается сразу покинуть Сына Хижины, поскольку мы увязли. Дождь усилился и в одно мгновение переполнил канавы. Шофер просит нас выйти из машины через верх. Мы с М. скользим, падаем, помогаем себе руками. Поднимаемся, измазанные глиной, как голые и блестящие от воды ребятишки, которые окружают нас и смеются, несмотря на несчастья, изо всех сил стараясь быть вежливыми и помогая нам своими ручонками и криками. Дождь, ночь отмывают нас. Такая безумная экскурсия — это путешествие внутрь себя. Это шаманический путь, odos. Конечно, находится петух и несколько заляпанных глиной кур, которые с презрением разглядывают нас. Они старше ребятишек, схвативших нас за руки и тянущих под ливень.

Вот оно, мое ночное озарение: ошпаренное безразличие.

Ошпаривать — как подходит этот странный глагол (не такой уж странный, когда идет дождь) для перевода санскритского слова «нирвана».

В темноте свечи или короткие фитили масляных ламп светятся внутри глинобитных избушек.

Электричества нет; радио нет; телевидения нет; телефона нет; холодильника нет; проигрывателя нет. Никого внутри земляных домов. Все снаружи, под проливным дождем, окутанные ночью, со своими черными свиньями, серыми козами, мокрыми курами, голыми ребятишками, желтыми кукурузными початками.

*

Разрушение чар, обнажение, сглаживание крайностей связаны между собой. Они влекут за собой отторжение от общества того, кто отказался подчиниться. Они призывают избавление, которого он ждет.

*

Под дождем, в лесу, я хотел поклониться этой могиле, как древние египтяне — святыням Абидоса.

Но похоже, что ни кургана, ни стелы больше нет.

Возможно, их никогда и не было (старый анахорет предписал, чтобы его тело было положено среди ветвей дерева, а плоть досталась птицам).

Внезапно все это стало не важно.

Чтобы его почтить, мне было достаточно вдыхать воздух, который он вдыхал, и идти по той же пыли, где ходил он.

Скользить по грязи, где скользил он.

Я схватил руками нечто зыбкое. Я проник в поток. Я вошел в контакт с его смертью.

На месте того, что люди, желая угодить гостю и его пристрастиям, послушно называли следами пребывания учителя на земле, я обнаружил отсутствие полюса.

Глава восемнадцатая

Тремя гениями человеческого театра были Эсхил в Афинах, Шекспир в Лондоне, Дзэами[67] в Киото.

Дзэами Мотокиё в первые годы XV века изобрел музыкальный инструмент, приспособленный для любви.

Речь идет о барабане, обтянутом не кожей, а шелком.

Это инструмент тишины.

Барабан подвешен на двух ветвях старого лунного лавра в саду дворца императора Киото.

Со временем дерево стало огромным. Некогда этот лавр был посажен на берегу озера.

Принцесса утверждает, что если ее полюбят по-настоящему, то стоит влюбленному легонько ударить в барабан, как из ткани рождается звук, который разносится и раскатывается до самой глубины гинекея. Тогда она покинет свое ложе. Выйдет из дворца. И придет, чтобы отдаться своему возлюбленному на берегу.

Тщетно садовник бьет рукой по ткани — он извлекает из нее лишь еще более глубокую тишину.

Тогда он добровольно бросается в отражение барабана, зыблющееся на поверхности озерной воды.

Озеро смыкается над ним.

На сцене воцаряется тишина.

Вода стирает свою последнюю морщину; потом, понемногу, звук барабана заполняет пространство. Он проникает в уши принцессы, та бежит, разрывая на себе одежды, она входит в транс, желает утопленника, пытается в свою очередь заставить барабан звенеть, заклиная смерть.

Глава девятнадцатая Табу любви

Я умолк. Я бросил взгляд на человека, стоящего передо мной и разглядывающего меня без единого слова. Он не моргнул глазом. Я ничего не добавил. Я покинул гостиную, полную диковин и золота. Я вернулся в дворцовый парк, где в тени меня ждала М. Она сидела в стальном садовом кресле. Она подтянула кресло в густую тень лавра. Я сказал М., что мы не останемся здесь, если ей не хочется. Она вспыхнула от радости. Она вскочила на ноги. Я любил эту молодую женщину, столь же прекрасную, сколь и необщительную, столь же пылкую, сколь и глубокую, с трудом усмирявшую свои длинные непокорные черные волосы. Вечером мы разговаривали. Мы часами просиживали на банкетках в баре отеля. Она была обостренно чувствительна. Смерть неотступно преследовала ее. Она молчала. Внезапно ее глаза без причины становились влажными. Она глотала слезы, и ее горло судорожно подергивалось. Она сдерживала рыдания, стараясь, чтобы этого никто не заметил. Так девочка, стесняясь, что у нее урчит в животе, играет линейкой, одергивает юбку, скрипит стулом, переставляет чернильницу, покашливает, роется в портфеле.

Мне никогда не узнать о ней всего. Она научила меня бессонным ночам. Есть некая невербальная лазейка во Вселенную, которая с течением времени и со все новыми ухищрениями цивилизации мало-помалу становится все уже. Между тем эта лазейка, это слабое место, этот проход, этот pessah, эта улочка, эта канава ведет в самое сердце мира. Этот проход требует разрушить языковое общение, предписывает подавить зрение, предполагает объятие без соперников, без сновидений, без сна. Закрытый рот, сомкнутые веки, бессонная ночь — вот три способа туда проникнуть. Потому-то во всех самых старинных сказках, которые издавна рассказывает себе человечество, они составляли табу любви.

Глава двадцатая Мадам де Вержи[68]

Владелица замка Вержи требует табу на речь, Клелия Конти в «Пармской обители» предписывает табу на видимое, а Азиза из «Тысячи и одной ночи» накладывает табу на сон. Начну с третьего табу. Начну с тайны, потому что уверен, что принесение в жертву речи есть самое существенное требование, организующее ритуал человеческой любви и практически полностью совпадающее с тем, чему научила меня Неми. Я говорю, что человеческая любовь — ритуал, потому что она отличается от естественного желания необходимостью жертв. Эти жертвы выражаются в строгих требованиях, осложняющих случаи соития между влюбленными. Например, владелица Вержи к требованиям объятий в уединенном месте и наготы втайне от всех добавляет еще кое-что.

Что же она добавляет?

Хозяйка замка Вержи подвергает запрету голос общества, звучащий внутри человека, то есть совесть. Она исключает всякую сделку, всякий товарообмен, всякий торг. Наконец она исключает всякое вторжение третьего лица: между влюбленными не может появиться никто, кроме собаки. Даже речь, даже Божественное исключены как посредники.

*

Чтобы достичь самозабвения, одновременно чувственного и психологического, необходимо уничтожить любую возможность речи; способность вести разговор должна раствориться в тишине. И никакого признания («Никогда не признавайтесь!»), только чудовищное молчание высовывает из тишины морду, как зверь, как божество собирательства и охоты, противопоставленное Богу городов и церквей (Verbum). Молчание перебегает от одного любовника к другому, словно собака.