Александр Тавровский - Исповедь пофигиста

• Название: Исповедь пофигиста
• Автор: Александр Тавровский
• Издательство: Пионер, Астрель, ACT
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-006285-0

Игорь Лукацкий — он же Лука, он же Рыжий — личность катастрофическая. В недавнем прошлом — личный шофер племянника Папы одной из мощных киевских группировок, а нынче житель известного во всей Европе немецкого курортного городка Бад Пюрмонт. Бывший сирота, перевозчик наркотиков, временный муж «гэбистки», поджигатель собственной дачи и организатор покушения на жизнь родного отца — он все делает шутя. Слушать его интересно, жить с ним — невыносимо. Познакомьтесь с ним, и вы весело проведете несколько часов, но не больше. Потому что он — бомба замедленного действия, кнопка на стуле, конец света в «отдельно взятой стране»…

Как быть, если Родина там, куда тебя уже не тянет? Подумаешь! Сделал «райзе-аусвайс», доставил себе маленькое удовольствие — стал гражданином мира. Лукацкий — гражданин мира! Не смешно. Но теперь меня на Украину не пустят: я для них изменник Родины, хуже москаля. Как же я теперь со своими бандитами видеться буду? Ну накрутил, Рыжий, не распутаешь! Так! Спокойно, еще спокойнее. Успокоился… упокоился. Хэлло, Рыжий!

---

— Раз вы родственник, сами и хороните. Собес занимается только одинокими. Вот вам квитанция, идите в кассу, получите двадцать рублей материальной помощи. Следующий!

Куда же еще идти? Никому ты, Лука, не нужен — ни мертвый, ни живой. Бандитам, что ли, на органы отдаться? В Турцию съезжу. Хорошо на шару в Турцию съездить! Нет, то, что там лежит, они не возьмут: бандиты падалью не питаются. Им свежатинку подавай. Настреляют за день или живым, самоносом, в Турцию зашлют. Сам несешь свои органы в Турцию на сдачу, да там еще не все и примут. А у меня и ноги вечно старым сыром пахнут. Откуда я знаю почему. Но пахнут сыром бри. Такой товар бандитам не нужен, не ресторан.

Я снова во дворе. Тело лежит, где лежало, в простыню кутается. Жарко.

Пацаны вокруг расселись, семечки грызут. Кошка подошла, понюхала. Серая, пушистая: сибирская или русская голубая. Кошек я люблю. Или любил. Кошка всегда пожалеет, ее бы душу да этим скотам — давно бы меня похоронили.

А чего это я стал греком? Древние греки, древние евреи… Почему не говорят: древние русские? Обижают народ! Чего та соседка опять бежит, руками машет?

— Нашла, нашла!

— Кого нашла?

— Деньги нашла, у покойника в комнате. Не допил бедняга! Теперь заживем, Невроди! Заберут тебя, хоть к ночи, а заберут.

— Кто заберет? Рабочий день уже кончается.

— Я в газете читала… Есть такая фирма «Танатос», тоже в честь его покойного греческого бога названа, она и забирает всех состоятельных покойников, круглосуточно. Спи спокойно, Невроди. Не съедят тебя голодные русские людоеды.

Глава двадцать шестая

Мы проснулись — ни лыжни, ни зарубок, ни вьюги. Как в той таинственной стране: куда ни пойдешь, сплошное счастье. Ходили, бродили, нюхали снег, искали мох, вспоминали, где север, где юг. Зачем нам в Стрежевом компас, когда звезд на небе столько, а дорог из города всего две? Его у нас и не купишь нигде.

Долазались. Напали на какое-то озеро — двести на двести. Где мы, не знаем, но уверены, что не там, где нужно. Когда нет пути, очень жрать хочется, а мы рыбам всю жратву скормили. Ну, раскопали камыши, съели белые корешки. Они сладкие, холодные. Разогреешь их в ладонях, обдуешь, протрешь — завтрак рыбака.

Развели костерок, погрелись. Из последних сил набрели на охотничий домик километрах в двадцати от дороги. Мужик-охотник сжалился: накормил, по рации вызвал вертолет. Три дня нас уже дома не было, все успели соскучиться, всем городом искали, а батя даже прослезился:

— Чтоб ты сдох, скотина! Никуда больше не пойдешь!

Странно. Мы что ж с ним, один сон видели? К чему это снятся покойники? Спрошу у мамы Ани.

Глава двадцать седьмая

Я живу на чужбине. Допустим, меня тянет на родину. Теперь уже не знаю, на какую. Родина раздвоилась, размножилась, распочковалась, и каждая новая родина хочет быть моей матерью. Или уже не хочет? Но лопочет со мной на своем национальном языке.

Присмотрелся я и к Германии. Кого, думаю, она мне напоминает? Встану утром в Бад Пюрмонте, выйду на балкон — сосны вокруг, ели, даже березы местами и горы вроде Уральских. Птички поют на своем родном языке. О господи! — кричу. — Родина-мать! — Всех соседей перепугал.

— Вас ист лес? — спрашивают спросонок друг друга. — Ах, опять этот сумасшедший русский так рано проснулся! Так волком и воет. Шайсе!

Сяду я на балконе в шротное, но до меня очень дорогое кресло, курю и тоскую.

— И воздух здесь соленый, и шишками немного пахнет, и тишина весь день — оглохнуть можно, и пособие больше моей дальнобойной получки, а все-таки дома лучше… Или хуже?

Хуже-лучше, лучше-хуже… Рыжий, говорю себе, нужно срочно съездить на родину, хотя бы на самую ближнюю. На Ближний Восток. И во всем спокойно разобраться. И если станет там совсем невмоготу, остаться навсегда. Пока батя жив, пока мама Аня еще сибирские пельмени варганит, пока в Киеве еще бандиты знакомые…

Собрался я быстро. Че тут собираться в Германии, когда кругом все уже давно собрано? Все девять видов мусора под окном в кульках стоят. Эту идею я тоже хочу на Украине толкнуть, хотя… как же они там свой единый и неделимый мусор на девять куч делить будут? Но это уже ихние проблемы.

До границы с Польшей доехал без приключений и без фюрершайна. У меня его еще на Украине отняли, на память. А потом я его во Франции как бы потерял, то есть если бы он у меня во Франции был, то я б его там и потерял вместе со штанами, кинокамерой и слепой верой в Европу.

В Польше проблемы были житейские. Теперь у меня там даже рэкетиры знакомые есть — Вацик и Мацик.

Вот и украинская граница. Твердыня! Передовой рубеж! Таможня — одно слово. Сперва меня там обложили украинскими матюгами с вопросами:

— Вы звидкиля?

— Да звидтиля же!

— А куды?

— А туды!

— А до кого?

— Я должен отвечать?

— Обязаны!

— Предположим, до Иванова.

— До кого, до кого?

— Ну, до Иваненко…

— Тоди можэте ихать! Тудыть-растудыть!

Но, увидев мои немецкие номера, шеф сразу же успокоился, подобрался как-то, даже извинился:

— Пан меня простит, я здесь полночи стою. Змэрз, холодный-голодный и тому трошки скаженный. Прошу пана на Вкраину!

— А я, — говорю, — от бывших родственников ничего другого и не ждал. Зато все по-старому, ни к чему такому привыкать не нужно.

Только отъехал от таможни, подбегают два погранца. Или три? Мне так показалось, шо целый взвод! Окружили машину:

— Пан, пожрать шось е? А курнуть?

Я испугался. Но каждому в отдельности попытался объяснить:

— Пан — бедный, совсем бедный русский немец, понимаете? Ну нет у меня для всех вас милостыни сегодня! Вот, берите все, что есть.

И сую им под нос свои кредитные карточки.

— Нате, ешьте, гады, грызите!

Границу перешел благополучно. А дальше куда? Вообще-то мне на Киев. О, указатель! Читаю: «Из сэла». О, вот другой: «В сэло». Через десять километров нашел-таки указатель «на Львiв», а еще через пятьдесят снова «на Львiв», но в противоположную сторону. Все ясно, это после войны для врагов поставили, пускай поплутают!

Хорошо, что дорога не скоростная, больше двадцати-тридцати километров не дашь. И можно быть абсолютно уверенным, что больше указателей городов не будет.

Но есть указатель «главная дорога». Я водитель опытный, знаю, что главная дорога в село не заведет, только… А это шо такэ? Главная дорога прямо на глазах раздваивается, растраивается, расчетверяется, и всюду появляется тот же знак: «главная дорога».

Все! Все дороги — главные. Страна главных дорог! Кого бы спросить, какая дорога самая главная? Еду, еду. Глядь, идет какой-то поселянин. В два часа ночи. Впереди за пятьдесят километров село и сзади за двадцать. Откуда он взялся? И топает, сволочь, в кромешной мгле, и с дороги не сбивается. Как журавель, птица перелетная.

А вот якась жинка ночью на обочине голосует. Куда ей приспичило? Все блядки давно кончились, все бляди давно разобраны и спят. Остановиться? Узнать дорогу? О не, дуже стара для того! Нехай щэ постоить.

Колдобины — не заснешь! Въезжаю по главной дороге в какое-то село. Идет старушка, больная… бессонницей. Я ее спрашиваю по-русски:

— Что за деревня, бабка?

— Я пана нэ розумию!

Ах ты, господи Исусе! Та цэ ж Западна Украина. Тут же русских до сих пор сокирою рубають. Русский — москаль, восточный украинец — запроданец.

— Шо цэ за сэло, бабулю?

— Якэ сэло, москалю! Цэ — вэлыкэ мисто Новоград Волынськый! Шо в тэбэ очы позалэпыло?

А улочки узкие, кривые, все в ямах и все — главные! Конечно, город, столица. Бабулю, я тебя люблю!

На заправке, на выезде из этого… города… заправка там стоит ночная, как корчма…

— Мне, — говорю, — полный бак.

А заправщик не торопится. Куда ему торопиться, он же дома!

— Пусть пан спэрва заплатит грошы.

— У нас, — обижаюсь, — в Германии, воровать бензин не принято.

— А у нас принято, пан.

— И что, часто воруют?

— Частэнько. Инши благожелатели, те хоть сигналють перед тем, як удрать, а инши даже не предупреждають.

Я ему заплатил сполна.

— Так пойдет, пан!

— А как же мне теперь на Ровно попасть?

— Есть две дороги, пан. Одна идет вот так, а другая вот этак. Эта на сто километров длиннее, но по ней пан точно доедет. А эта покороче, но ехать по ней никак нельзя, то есть ехать можно, но доехать нельзя. Ее только недавно сделали, там ямы и мост недостроенный. А на старой все ямы давно укатали.

Въезжаю в Ровно. Еду-еду, главная дорога то направо, то налево, то вверх, то вниз, то в стороны. А указателя на Киев нет. Смотрю, гаишники стоят за светофором, а светофор мигает зеленым. Счас я у них спрошу, у полицаев, где Киев. Я столько лет тут не ездил, я уже все позабыл, где что. Я — к ним, а они меня уже и палочкой приглашают к себе. О, радуюсь, какой сервис на Украине развелся. Я коротко спрашиваю: