Жорж Сименон - Малампэн

• Название: Малампэн
• Автор: Жорж Сименон
• Жанр: Классический детектив

---

Как бы я мог объяснить моей жене, которая время от времени просыпается и поднимает голову с подушки, как мог бы я заставить ее понять, что если я посещал квартиру на бульваре Бомарше, прекрасно зная сложившуюся там ситуацию, если я слушал трогательную историю Жанны о ее незавершившейся любви, если я с комической торжественностью обещал ей никогда не намекать на это и помочь ей забыть ее разочарование, то это как-то связано с тетей Элизой и ее сестрой? Мне было бы трудно признаться даже мужчине, что для меня слова «заниматься любовью» автоматически вызывают представление о белокуро-розовом теле, пышном и теплом, быть может немного слишком мягком, – теле моей тети.

Но что тут же возникает карикатурная Ева, которую в действительности я видел только мельком, но которая запечатлелась в моей памяти так же резко, как рисунок Фелисьена Рожа? И даже майор...

И вот я уже теряюсь в догадках, какую Элизу, какую Еву могла знать и моя жена, точнее, какую Элизу в мужском воплощении" какую Еву мужского рода?

Так что, по всей вероятности, хотя мы говорим на одном языке, живем вместе в такой близости, как это только возможно, спим в одной кровати, воспитываем одних и тех же детей, мы не можем передать друг другу то, что в действительности лежит глубоко за нашими поступками.

Мой отец был крестьянин, он с четырнадцати лет работал батраком на ферме. Ее отец был известный врач. Ее мать умерла от кровоизлияния совсем молодой, и Жанна сохранила в душе образ нежной и хрупкой мамы. Моя мать живет на улице Шампионне и прибегает ко всевозможным хитростям, чтобы заставить меня помогать моему брату Гильому деньгами или моим скромным влиянием.

Даже понятие дождя... Сегодня утром, незадолго до рассвета, пошел дождь, и я один, несмотря на то, что я в Париже и что у нас июнь, вызываю в памяти бочонки с уложенными на них досками.

Я ничего не принимаю трагически. Доказательство – то, что я сейчас направился к холодильнику и поел. Это хитрость. Животное кормят, и вскоре равновесие восстанавливается, равновесие более или менее хрупкое, за которым в дальнейшем достаточно наблюдать, чтобы оно не нарушилось. Это не мешает иногда не выдержать, прожить один какой-нибудь день в ускоренном ритме, как этот, например... И вот я уже едва могу сказать, было ли это вчера, позавчера или еще на день раньше! Вас как бы охватывает порыв ветра, он создает иллюзию, что вы устремляетесь к чему-то новому, красивому, к чему-то...

Но в глубине души я прекрасно знал, что это не так, и что недостаточно купить новую машину и затеять поездку на юг. И потому я даже не удивился, когда Жанна сказала мне, что Било заболел.

Ее изумляет мое всегдашнее спокойствие, безмятежность, снисходительность. Изумляет, что я ем через несколько минут после того, как чуть не потерял сына. Проснувшись, она с изумлением видит, как я спокойно пишу что-то в школьной тетради.

Она не сомневается, что это маленькие хитрости, которым я научился в детстве, чтобы обмануть судьбу. Она видит мое большое мягкое тело, мою большую голову и, думая, что мысли в ней немного неясные, ошибается так же, как моя мать, до сих пор считающая, что самый умный человек в нашей семье – это Гильом.

V

Не знаю, что я ожидал увидеть, но я был удивлен покоем, царившим в кухне, где напевал кипятильник. Давно уже я не наслаждался мирным теплом кухни, с ее тщательно начищенной плитой и другой печью, поленьями и их запахом, буфетом с расписной фаянсовой посудой, наконец, стульями, мельчайшие соломинки которых я знал лучше, чем кто-либо, потому что, опираясь на эти стулья, я научился ходить.

Взрослые, должно быть, с удивлением смотрели на медленно открывавшуюся дверь; им пришлось опустить глаза, чтобы обнаружить человечка с большой головой, который стоял, не смея ни войти, ни отступить обратно в комнату. Мать взяла меня за руку, не глядя, не говоря ни слова, с тем непререкаемым авторитетом, который мы наблюдаем у матери, когда она, например, ведет за руку, не оборачиваясь, ребенка, а он упирается, но все-таки тащится за ней. Дверь была затворена. Тепло восстановилось. Дыры закрылись.

Один из жандармов сидел за столом, немного расставив ноги, сдвинув кепи на затылок; перед ним на вощеном столе стояла рюмка; мать очистила для нее место, сдвинув свою медную посуду на другой конец стола, в этот день недели она всегда чистила медные кастрюли.

Другой полицейский тоже расставил ноги, но так как перед ним не было стола, руки его висели, и в пальцах он держал дымящуюся сигарету.

– Вы говорите, что видели его в последний раз...

Мать, все еще стоя, была спокойна ровно настолько, насколько это требовалось, и отвечала, глядя на толстую записную книжку, в которой полицейский начал писать лиловым карандашом: – Это было в прошлую среду. Я точно помню дату, потому что Жамине, мой зять, заходил сюда немного позже...

Я видел, как жандарм добросовестно записывает.

"... я точно помню эту дату... "

Мать спокойно ожидала. Не помню, открыл ли я рот, чтобы протестовать. Первой моей мыслью было, что она ошибается, но мать почувствовала, что я шевельнулся, повернулась ко мне, посмотрела на меня...

– Это точно было в среду, – повторила она.

Я не стану утверждать, что она отдала мне немое приказание, что она как-то особенно пристально посмотрела на меня. Я не почувствовал, что она боится. Ее глаза не умоляли меня. Нет! Повторяю, она была спокойна, уверена в себе, зато я очень сильно покраснел.

«... заходил сюда немного позже...» – произносил полицейский, записывая.

Я был словно раздавлен. Мать в этот момент казалась мне огромной, существом чудовищной силы и безмятежности. Думал ли я в какой-то момент, что она путает из-за того, что Жамине заходил два раза?

С тех пор как она посмотрела на меня, я знал, что она не путает. Ее ошибка была намеренной.

– Он не говорил вам ни о каких своих планах? Он не сказал, что собирается куда-нибудь ехать? Как просто она ответила:

– Нет!

– Я полагаю, вы с ним ни о чем не спорили? Мать слегка улыбнулась; она прощала ему этот вопрос.

– Никогда.

А я чувствовал, как вокруг меня, маленького человечка, возникает сложнейшее сплетение обстоятельств. Мысли мои так же распухли, как и пальцы, как все мое тело, как одеяло и подушка, когда у меня начинался жар.

В среду были именины Валери, это был день, когда к нам приходил Жамине, приходил в первый раз. Второе его посещение, то именно, которое интересовало полицейских, имело место несколько дней спустя, самое раннее в пятницу, и в этот день он пришел как раз тогда, когда дядя Тессон только что вышел от нас и в кухне никого не было.

Так вот, если Тессон приходил в среду, то он потом вернулся к себе домой и его исчезновение нас совершенно не касалось. А если, случайно, он вообще не выходил в среду, если тетя Элиза заявит, что он тогда весь день сидел дома?

– Ну вот, пожалуй, и все, – вздохнул полицейский, которому наполнили рюмку.

– Постойте... – он поглядел на меня. – Я полагаю, вы не знаете, есть ли у него связи?.. Вы понимаете, что я имею в виду...

Он осушил рюмку, поправил свой пояс, натянул резинку на записную книжку, а второй полицейский молча поднялся.

– До свидания, мадам Малампэн... Привет вашему мужу...

Мать закрыла за ними дверь, помешала в печке, налила воды из кипятильника в кастрюлю. Она мне ничего не сказала. Не задала никаких вопросов.

Сейчас я напишу нечто очень преувеличенное, но между тем не такое неточное, каким оно может показаться: с этой минуты мать перестала на меня смотреть.

А я со своей стороны, хотя я не могу утверждать, что причиной этому были рассказанные мною события, всегда считал свою мать чужой.

В тот день, в присутствии полицейских, в кухне, где каждый кубический миллиметр был как бы склеен с моей жизнью, между женщиной тридцати двух лет и мальчишкой, еще не совсем пришедшим в себя от сильного жара, родилась тайна.

С тех пор мать состарилась. Я стал мужчиной. У меня есть дети. В течение долгих лет я каждый день ходил на улицу Щампионне. Я пойду туда завтра или послезавтра. Каждый месяц я плачу матери пособие, на которое она может жить.

Никогда ни я, ни она не произносили ни одного слова о посещении нас Тессоном.

Она знает, что я знаю. Мы разговариваем о том и о другом, как люди, пришедшие с визитом. Она даже считает себя обязанной, как только я прихожу, достать из буфета рюмку и дать мне чего-нибудь выпить. Если я пытаюсь анализировать чувства, возникшие у меня с того дня по отношению к матери, мне кажется, что в них присутствует восхищение. Но восхищение холодное, чисто интеллектуальное.

В тот период я еще не знал всего. Да и сейчас только урывками знаю историю нашей семьи, потому что у нас всегда было правилом целомудренно умалчивать о самом важном. Так, например, мне говорили:

– Твой дедушка был очень богат, но у него в жизни случились несчастья, а твоя мать была мужественной. Я принимал это мужество на веру тем более потому, что оно соответствовало внешнему виду моей матери, но я был бы неспособен уточнить, в чем сказалось ее мужество.