Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

• Название: Тайна золотой реки (сборник)
• Автор: Владимир Афанасьев
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2006
• ISBN: 5-7117-0148-7

Владимир Николаевич Афанасьев — полярник, журналист, историк. Как принято говорить, человек интересной судьбы. Детство и юность прошли в древнем городе Кашира. Набирался силушки, рыбачил на реке Оке. Потом — Мариупольское мореходное училище: дали морей и заморские страны… Во имя благородных целей много лет посвятил загадочной Арктике. Романтика арктических экспедиций, суровая красота Тундры заворожили. Литературным сотрудником «районки» «ради нескольких строчек в газете» исколесил Алазейскую, Индигирскую, Колымскую Великую Сендуху (тундра), Горную Чукотку.

На его глазах поднималась Билибинская атомная электростанция — Чукотская «Атомка». Прикоснулся к секретам старательства. Тесные деловые отношения сблизили с «дальнейщиками» — водителями большегрузных автомобилей. Принимал участие в прокладке автозимников Колымского края, сидя за баранкой. Его встречали теплом оленеводы-кочевники, рыбаки, охотники, авиаторы — вся Великая Тундра, куда он приходил с добрым словом правды и вниманием…

Годы увлекательных странствий, изысканий, учебы переполнили копилку мудрости великого труженика. И теперь писатель открывает смекалистому читателю свои тайные заначки в исторических повествованиях.

---

Владимир Афанасьев ТАЙНА ЗОЛОТОЙ РЕКИ (сборник)

Тайна золотой реки Повесть

От автора

Из районного центра до кочующих со стадами в долинах Алмазеи оленеводов я добирался на попутном вертолёте. Июльская Чукотка не отпускала от иллюминатора базальтовым царством гор… Когда вдалеке засверкал зеленовато-голубым изумрудом поток стремительной реки, дерзко рассекающий Золотой хребет, мой попутчик — оленевод по имени Кукай произнёс многозначительно:

— Шаманка!

По преданию, Шаманка очаровывала людей, ищущих приключений. По кружевным лабиринтам она уводила в свои богатые владения, откуда возвращался с её дарами только смекалистый, знающий меру и честь.

Залитое солнцем небо вогнулось в просторную чашу распадка, по оранжевой кромке которой брели каменные великаны с игловидными шлемами вершин. Со стороны дацитового разлома, как из каменного мешка, Шаманка бросалась водопадом, с грохотом разбивая голубые воды об отпрядыши.

Вертолёт круто заложил крен на правый борт и коршуном устремился вниз.

— На косу Сэйры опустимся, — не глядя в иллюминатор, сказал Кукай и засопел погасшей трубкой. — Заночуем.

Сэйрова коса вынырнула ягельным ковром из молчаливых морен спокойного приречья. Вертолёт сделал размашистый разворот над редколесьем. Едва не цепляясь шасси за розовеющий цветением багульник, сел на мягкой поляне.

Вечерело. Береговые тени покачивались на зеркальной глади реки… Вскорости запахло жарким костром, заваренным чаем, хлебом. Долго чаёвничали, курили душистые сигареты и говорили, говорили… Только к полуночи вертолётчики влезли в спальные мешки. Мы с Кукаем остались у костра. Он много курил, думал о чём-то своём. Тонким чутьём тундровика он уловил моё настроение. Разговорился. Его растянутый до певучести голос поначалу не принимался на слух. Но спокойные рассказы о жизни оленеводов в тундре раскрывались своей непридуманностью, простотой. Я слушал его, не перебивая.

Короткая повесть о близких Кукаю людях занимательна ещё и потому, что приоткрывает страничку теперь уже далёкого крутонравого времени, проявляя интерес к романтике природы Севера…

* * *

На закате чукотского лета, когда крикливые птичьи стаи собирались к перелёту на юг, нижнереченские рыбаки высадили на крутой берег протоки Лесоковки молодого светловолосого мужика. Поделились кое-каким провиантом, оставили нехитрый плотницкий инструмент, берданку с пороховым припасом и, после короткого отдыха, подались вниз по чистому Малому Анюю на Колыму.

Благодарным взглядом провожал Аким Булавин караван. А как скрылась за дальним речным изворотом последняя байдара, прочитал молитву, перекрестился и принялся за работу. К первому снегу на бойком перекрёстке столбовой дороги русских землепроходцев поднялась добротная изба. Засветился в окнах тёплый свет. К приветливому камельку стали наведываться кочующие по Великой Тундре. Появилась в доме статная Мотрона из ламутского поселения Осетровое. Не одинок стал человек. В радости земных забот да сытости мчалось время. Через год у Акима и Мотроны народился первенец. Нарекли Иваном. Булавин души не чаял в жене и сыне.

Как-то зимой Аким возвращался домой из местечка Островное, куда на факторию добытую пушнину свозил. Вечерело. Сгущалась стужа. Оленья упряжка притомилась. Решил Аким завернуть к родичам Мотроны. Поселение Осетровое крохотное, к лесистому склону вертлявой речушки Еленки приткнутое, а мимо не проедешь. Завсегда сладковатым дымком от жилья этого тянет.

Вошёл Аким с мороза под низкий тёплый свод тордоха, глянул в передний угол и обомлел. На лавках-оронах сидел урядник Тимофей Коноплёв из старинного казачьего села Маркова.

Прошлой весной на торжище в Анюйске урядник намекал о старателях из артели благовещенского предводителя Ермилы Оглоблина. Однако разговора не получилось по причине пристрастия Коноплёва к водке.

— На ловца, как говорится, и зверь бежит! — ухмыльнулся урядник, выпустив изо рта едкий дымок самокрутки. — Я к тебе на Лесоковку добираюсь.

Аким снял с плеч меховую малицу, пыжиковый малахай, сложил на краю лавки, сел напротив Коноплёва, спросил:

— Дело какое?

— Летом на речке Чулковая в заброшенной горной выработке обнаружен оглоблинский колодник Семён Локтев. Ведётся расследование. Ты знал убиенного?!

На последнем слове представитель власти сделал металлическое ударение.

— Как не знать… — с досадной болью выдохнул Аким. — Вот те крест!

Повернувшись к освещённой яркой лампадой иконе, играющей мягкой позолотой в переднем углу, убедительно положил крест, задержав тяжёлые персты на левом плече, сказал:

— Не очень-то приятно болячку ковырять, Тимофей Кириллович, но коль надобно, скажу как на духу… Сиротская доля увела меня из голодушной деревеньки Ситенки на уральские шахты. В Туринске схлестнулся я с благовещенскими мужиками. Они старательскую артель сколачивали. Соблазн мне показался стоящий. Добрались до Колымы. Артель разделили на две бригады. В первой верховодил Ермила Оглоблин. Я с ним на речку Чулковую подался. Вторую Семён Локтев на Сухой ручей увёл. В тот год весна выдалась дружная. Земля оттаяла рано. Воды много. Как только в пробных отмывках на берестяных лотках засветилась золотая крупчатка, начали мыть. Золото шло большое. Я, грешным делом, тут и обжёгся об него. Начал было прикидывать свою долю заработка. Уж больно фартило! Но, неспроста в народе поговорка живучая: «Зачем бедному полтина, если у него карманы дырявые?» Захворал я, занедужил… Очухался, а вокруг никого. Бросили меня оглоблинские копачи, ограбили… Долго бродил я по распадкам, искал, однако следы их затерялись. Правда, на реке Олой повстречался мне такой же бедолага, как сам. Его тоже Ермила крепко обидел: пригрозил расправиться, если тот к властям с доносом обратится. Расставаясь, бедняга поведал, что Оглоблин со своей братией разбойничает, у копачей-одиночек фарт отбирает, некоторые артели обобрал начисто… Набрёл я на Сухом ручье на вторую бригаду. Семён Локтев сжалился, оставил меня при себе. Дела в бригаде шли бойко. Семён старательскую грамоту до тонкостей знал. Поисковой наукой владел. У него на металл особое чутьё было. Ткнёт пальцем — есть! И всё россыпи кустовые. Понял я тогда, что холодный металл обладает силой власти над человеком. Семён почувствовал недоброе. Остановил промывку. Дал мужикам отдых. А сам, налегке, никого не предупредив, ушёл вверх по ручью, вроде бы как на разведку. День проходит, другой… Семёна нет и нет. Заволновалась бригада… Да, видно, с золотом не только богатство приходит. На утро четвертого дня переполох. Артельного стряпчего Мишку Шурыгина обнаружили в контрольном шурфе. Золотишко при нём было — не взяли или не нашли… После похорон решили уходить из Сухого ручья. Все бригадное золото поделили по совести. По пути на реку Стыра, в её среднем течении, встретили нас оглоблинские дружки с обрезами. Ермилы с ними не было. Благовещенцы обошлись без грызни, но поговорили крепко — как ни говори, они все земляки. Почти вся артель собралась. Так что-то обидно стало на душе, Тимофей Кириллович, и за себя, и за всех этих мытарей… Распрощался я с ними. В жизни, видно, так всё выстроено, что «не угадаешь, где упадешь, а где встанешь». Повезло мне во второй раз. Пристал я к богатому кочевью и с оленеводами закочевал по великой тундре.

— Ты, видать, в рубашке родился, Булавин, — после небольшой паузы произнёс урядник, неторопливо развязывая кисет и скручивая «козью ножку». — А какой мужик был Семён Локтев? Помнишь?

— С виду щуплый, гнутый, душа вывёртывается в бесцветных жёстких глазах. Быстрый и зоркий, как чёрный сокол, открытый. Зыркнет, по спине холодок лизнёт. За воровство и обман башку мог оторвать. Среди копачей шёпот ползал, что Семён и Ермила беглые каторжники.

— Всё сходится, — закивал головой Коноплёв. — Локтева убил Ермила. Это он вынес приговор приятелю по каторге за то, что тот отказался от дел грабительских. Оглоблин боялся Семёна.

— Значит, и до Мишки Щурыгина дотянулась его паскудная рука? — вырвалось у Акима.

— Ошибочка, Аким, — засветился хитрый взгляд урядника, — у Мишки сердце было слабое. Надорвался. По всему, стало плохо, жара стояла, — залез в спасительный прохладный шурф, заснул и не проснулся. Это точно, — подтвердил свои слова Коноплёв. Однако есть свежие сведения. Ермила может объявиться в окрестностях Анюя, Лесоковки… Он намеревается с надёжными людьми двинуть по Хмурому распадку на Шаманку.

— Там же большое золото! — вырвалось у Акима.

— Вот и смекай… — неопределённо бросил марковский урядник.

Покидал Аким Осетровое в душевном смятении. Всю дорогу до самого дома терзался мыслью как и чем отвести негодяев от Шаманки и от золота распадка Хмурого. Он знал, что на горной строптивице золото трудное — это его успокаивало, а вот о залежах и золотых ручьях распадка кочевали слухи неожиданные и противоречивые. Были утверждения, что будто бы сокровища хмуринские лежат на поверхности. Распускались и устрашения. Однако Акиму думалось, что это всё была трепотня людей завистливых, привыкших к теплу и лени.