Кеннет Балмер - Пробуждение Чародея: Накануне Судного дня. Пробуждение Чародея. Планета кочующих городов

• Название: Пробуждение Чародея: Накануне Судного дня. Пробуждение Чародея. Планета кочующих городов
• Автор: Кеннет Балмер
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0290-3

Издательство «Северо-Запад» предлагает познакомиться с творчеством английского писателя Кеннета Балмера, до сих пор не переводившегося на русский язык.

Нашим любителям фантастики его имя знакомо лишь понаслышке. Известный фантаст, редактор и издатель, писавший под разными псевдонимами, он всегда удивлял читателя разнообразием своей тематики.

---

— Да это адская мельница! — завопил Уолли, отчаянно сопротивляясь. Что-то чрезвычайно холодное легло на его плечи, словно тонкая шелковая паутинка, и в следующее мгновение ее нити вспыхнули, как будто через них пропустили ток с напряжением в миллионы вольт. — А-а-а! — заорал Джек, как только снова обрел дар речи.

Он почувствовал, как чья-то рука играючи приподняла его над полом и встряхнула. Перед ним стоял звериного вида мужчина с кнутом, тот самый, который и приветствовал его по прибытии.

— Ты будешь шагать и шагать, пока не свалишься, топтун! — Широкая, грязная, совершенно бандитского вида физиономия проплыла перед Джеком. — Ползи на свои ступеньки, скотина! Топ! Топ! Топ! Ты будешь шевелить ногами — это так же верно, как то, что мой кнут может запросто содрать с тебя кожу! Или я выпущу из тебя кишки, вышибу мозги, уничтожу!..

И Уолли был вынужден шагать, шагать, шагать…

Куда девались мечты о могучей мускулистой спине? О удалой силе рук? О широченных плечах, позволяющих вытащить из грязи застрявший там автомобиль? Где теперь недавние грезы о великом восстании?

Бег — единственное, для чего можно было тренировать мышцы в этой беличьей клетке. Тренировать мышцы для побега.

По его бедрам стекала расплавленная лава. Лодыжки трещали. Ступни распухли и покрылись волдырями, которые затем полопались и начали кровоточить. Колени тряслись, издавая отчаянный скрип. Но он продолжал шагать — топ, топ, топ…

Гребное колесо вращалось, хлопая по воде и вздымая белую пену. Галера, покачиваясь на волнах, продвигалась вперед. А гребцы в своих каторжных клетках все шагали и шагали — топ, топ, топ.

Все семь дней мучений Уолли думал только о том, как бы повыше поднимать ноги и побыстрее ставить их на очередную опускающуюся ступеньку, чтобы не получить крайне болезненный удар шершавой доской по коленям. Даже в краткие минуты отдыха Джек не мог избавиться от этих мыслей, поскольку жуткая мельница снова и снова возвращалась к нему в кошмарных видениях.

Зверюга с кнутом — грязный, волосатый, ненавистный великан и мучитель — регулировал ритм их каторжного труда. В рукоятке его кнута находилось небольшое устройство, возвещавшее о начале очередною этапа мучений веселым надтреснутым «динь-динь».

«Динь-динь» — звенел колокольчик, и завербованные на работу вскакивали со своих мест, пробуждаясь от полубезумного сна, спотыкаясь ползли к клеткам и взбирались на вечно вращающееся колесо, подгоняемые ударами похожего на змеиный язык кнута. Зверюгу звали Хлыстом — имечко весьма ему подходившее, которым он к тому же очень гордился, весело гогоча и показывая черные гнилые зубы. «Динь-динь» — звякала рукоятка, «вжик-вжик» — свистел кнут, и сломленные, стонущие люди, словно загнанные крысы, расползались по местам для принятия очередной порции мучений.

— Я больше не могу двигаться, — тяжело выдохнул Уолли утром седьмого дня. — Мое тело совершенно одеревенело. Хлыст…

— Зови меня «господин Хлыст», ты, пузатое ведро вонючих помоев! Ха, он не может двигаться! Что ж, сейчас я помогу тебе встать, топтун! Шагай, ты, никчемная крыса! Шагай, килька безмозглая! Шагай, грязная скотина!

Вжик — взвизгнул кнут. «Шагай!» — Вжик. — «Шагай!» — Вжик. — «Шагай!» Три полосы из огня и льда обрушились на обнаженную изрубцованную спину Уолли. Взвыв, как побитая дворняжка, и отчаянно хрустя конечностями, он бросился в клетку, взобрался на ступени и зашагал…

Господин Хлыст зазвенел рукояткой своего кнута и, хохоча во всю глотку, принялся десятками отсчитывать шаги гребцов.

В любое время — днем и ночью, утром и вечером — весело разносилось это ужасное «динь-динь».

«Динь-динь» — звенел колокольчик, «вжик-вжик» — свистел кнут, «топ-топ-топ» — раздавался топот гребцов…

Деревянные брусья, непрерывно вращаясь, проплывали мимо головы Джека, мимо его груди, мимо бедер, мимо бедных, распухших и покрытых нарывами ног, мимо онемевших, израненных и потерявших чувствительность ступней. Бесконечно вращающиеся брусья, динь-динь, вжик-вжик, топ-топ-топ…

Но он был еще жив.

Пока.

Спустя две недели Джек, чувствуя себя человеком, бредущим в темноте по незнакомому опасному переулку, обнаружил, что он уже способен думать о чем-то помимо ужасного колеса. Кормили пленников хорошо — сила их ног была ценным товаром для хозяина корабля. Однажды, когда ступни Джека совершенно разболелись, корабельный доктор — полный круглый мужчина с женскими руками — вскрыл нарывы скальпелем, протер тампоном поврежденные места и перебинтовал их чистыми желтыми тряпками.

Итак, теперь, совершая свое бесконечное восхождение по ступеням, Уолли думал.

Он думал. Господин Хлыст щелкал кнутом, и узкая палуба отражалась золотыми искрами в его глазах. Море ритмично ухало, когда широкие сверкающие лопасти поднимались из глубины, с шумом рассекая воду.

Он думал и думал.

Бомба.

Это был единственный выход.

Бомба. Такая миленькая симпатичная бомбочка — грохочущий сноп огня и дыма, который разнесет днище «Лунного цветка».

Уолли не знал, да и не желал знать, в честь какой из лун было названо это судно. У данной планеты их было по меньшей мере шесть, но поскольку никто из тех, с кем Джеку доводилось общаться, похоже, не знал, что они живут на чем-то, что являлось планетой, — как правило, ему рассказывали всякую чепуху типа историй о плоском блине на спинах черепах и слонов — но он не хотел искушать судьбу и рисковать быть сожженным на костре во имя торжества законов Вселенной. Итак, бомба. Да.

Когда их выпустили из клеток, он забрался в свой обычный угол ненавистного трюма и вскоре стал обладателем горки пыли, нескольких волосков, одной-двух щепок и кучки ногтей, обгрызенных с собственных пальцев. На ноги он даже не решился смотреть…

Собирая и припрятывая свое богатство, Джек все время думал о неудачной попытке получить от Пи-Айчена межзвездный передатчик и боялся худшего. Надсмотрщики — уменьшенные копии господина Хлыста — без устали рыскали повсюду, бдительно прислушиваясь, не произнесет ли кто имя Пи-Айчена.

Джек не искал союзников. Ему хотелось знать, что, когда днище этого отвратительного дьявольского судна разлетится вдребезги, он и только он будет тому причиной…

О, самонадеянный Джек Уолли…

Смена языка не оказала воздействия на таинство превращения, исполняемое Пи-Айченом, — просьба на галактическом наречии оказалась столь же действенной, как и обращения на керимском. Мысль преодолевала языковой барьер.

Никто не вправе держать ближнего в рабстве… Эта бессмысленная расхожая фраза, без конца повторявшаяся во всех уголках межзвездного сообщества, к которому принадлежал Джек, вызывала лишь раздраженную презрительную усмешку, поскольку все знали, что в каком-то смысле один человек всегда является рабом другого… Так, Джек Уолли, рожденный свободным на Земле, был рабом своего желудка, а заодно и солидных дядей из крупной фирмы, которые могли способствовать его наполнению. Жизнь порождала рабство самим фактом своего существования.

Но все это были завуалированные, скрытые и облеченные в приличную форму разновидности рабства. Что-нибудь вроде: «На этой неделе ваш заработок придется урезать на десять процентов, Джек. Впрочем, если вы не согласны, то сами знаете, что можете сделать…» На Земле и в других Солтерранских мирах это звучало даже несколько грубовато, но здесь подобная вещь казалась комариным укусом по сравнению с мучениями, выпадавшими на долю узников. Здесь люди превращались в рабов ударами кнута и прекрасно знали при этом, что они — именно рабы. На этой планете люди действительно были рабами, и факт их рабства никак не маскировался, хотя и облекалось оно в лицемерную форму «договора».

Да, Джек Уолли был рабом…

«По крайней мере, — с горечью говорил он самому себе, пока надсмотрщики с кнутами разносили жидкую кашу и порции мяса с хлебом — обильные, хотя и слишком грубые, — я теперь смогу сам выбирать для себя форму рабства!»

Он попросил Пи-Айчена сотворить вторую округлую металлическую миску, которую затем ловко запрягал, затолкав наполовину в щель в деревянной палубе и прикрыв сверху соломой, служившей им единственным одеялом. Вот когда эта солома действительно смогла пригодиться…

Если бы кто-нибудь нашел миску, он так и решил бы, что это — просто миска для еды, брошенная кем-то и забытая…

Хозяева судна беспрестанно шастали туда-сюда, подобострастно поглядывая на господина Хлыста с его повелительно позвякивающим кнутом и прислушиваясь, ради своей же собственной безопасности, не нашептывает ли кто-нибудь украдкой имя Пи-Айчена.

Подвыпившие, надушенные пассажиры нежились на корме под шелковым тентом, подчеркнут вежливо беседуя друг с другом, весело поблескивали вращающиеся лопасти гребного колеса, рабы скорбно шагали по бесконечным ступеням, наполняя клетки жалобными стонами, похожими на придушенные крики морских чаек, — галера «Лунный цветок» во всей своей элегантной и сдержанной красе сверкающего на солнце судна величественно входила в белокаменную гавань Фирея…