Юрий Козлов - Кайнокъ

• Название: Кайнокъ
• Автор: Юрий Козлов
• Издательство: Анна Поом и К
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1993
• ISBN: 5-85363-010-5

Повесть лауреата литературного конкурса МВД и Союза писателей СССР Козлова Ю. Я. рассказывает о работе милиции в годы Отечественной войны. Книга занимательна, имеет все классические признаки детектива, а сверх того исполнена мастерски. Два местных и московское издания разошлись в восьмидесятые годы, минуя прилавки магазинов. Автор и издательская фирма «АннаПоом и К°» обещают читателям, как взрослым, так и подросткам, истинное удовольствие от чтения повести.

---

Якитов сделал вид, что ничего не слышал. Чем больше запутывался он, тем жестче и беспощадней становился страх, перехлестнувший и волю, и разум.

Однажды вечером в дом постучали. Якитов нырнул за печь, заслонился шубой. Вошли двое. Судя по тяжелым шагам — в сапогах, спросили, нет ли в доме посторонних. Женщина молчала секунду. Но Федору показалось, что она молчала вечность. Он даже представил ее острое книзу лицо со вскинутым подбородком, повернутое в его сторону, и выразительный взгляд, который точнее слов поясняет, где и кого надо искать.

Ночью он ушел из города. Взял на берегу чужую лодку, перемахнул через реку. Идти по мосту не решился. Платный понтонный мост охранялся круглосуточно…

— Сколько вас таких в горах? — спросил Пирогов, чиркая сухим пером по крышке стола.

— Это кого же?

— Неясно говорю? Сколько вас, дезертиров, трусов, прячется там, где были вы?

— Один я.

— Oii ли?

— Честное слово.

— Ваше слово немного стоит.

— Один я был, — с мрачной решимостью повторил Якитов, поднял на Пирогова глаза.

— Значит, вы один увели корову?

— Какую еще корову?

— Вашу собственную.

Якитов наморщил лоб, не совсем понимая, о чем говорит этот человек, закутанный в шинель по самые уши.

«Лукавит? Притворяется? Ваньку валяет? — подумал Корней Павлович. — Но уж больно хорошо выходит это у него. Будто не первый раз… А между тем — первый. Раньше не привлекался…»

Порылся в столе, не нашел, что искал, позвал дежурную.

— Заявление о хищении коровы мне.

Она принесла согнутый пополам лист. Пирогов расправил его, положит на стол перед Якитовым.

— Почерк знаете такой?

Лист качнулся на сгибе, как весы, наконец улегся, вскинул вверх легкую половинку. Якитов вытянул шею. Задранная середка загораживала текст.

— Возьмите в руки, читайте.

Он никогда не видел почерк жены. До замужества она три года ходила в школу, он знал об этом по ее проказливым рассказам, к писанине не тянулась, и если случалось посылать открытки родным, просила писать его, а сама садилась рядом или напротив, подпирала кулаком щеку и старательно следила, как он выводит буквы. Чаше она вспоминалась ему в последнее время именно такой. Сидящей напротив — щеку на ладонь, отдыхающая, здоровая, красивая и нежная.

Он знал каждую ее привычку, с закрытыми глазами мог обрисовать позу, когда сидит она напротив или, орудуя у плиты, замирает, чтобы, не разгибая спины, повернуться к нему вполоборота, выслушать, ответить.

Он знал каждую ее родинку, мелкую, как весенняя паутинка, морщинку у глаз, даже жесткий волосок, что упрямо вырастал у нее на плече, хотя она старательно и украдкой состригала его.

Но он не знал ее почерка. Он не получал от нее ни одного письма, ибо за пять лет не разлучался с нею больше чем на неделю. А письма, которые она должна была написать ему в армию и которые написала, наверное, он не успел получить.

Ему пришлось прочесть заявление, прежде чем взгляд его уперся в подпись. Он вспомнил, как учил Василису расписываться его фамилией: целый клубок спиралей на подставной ножке «Я»…

— Разобрались?

Якитов положил заявление. Опустил голову. Бледность растекалась от висков по щекам, на шею. Это было видно сквозь густую щетину и грязь.

— Итак, уточним, брали вы со своего двора корову?

— На меня что угодно грузить… безответно. Я виноват перед вами… Перед народом стыда не оберусь… Но я не был гадом… Гадом перед своими детьми.

— Зачем так сильно. Да или нет?

— Товарищ командир…

— Ваш командир на фронте воюет. А вы на Элек-Елани.

— Я же сказал вам… Не трогал я… Не трогал.

— Допустим, — Пирогов продолжал чиркать пером по столу. — В Сарапке давно были?

Якитов подумал. Повел плечами.

— В начале войны. А так пути не было.

— А нынче? В июле?

— Я ж говорю, в начале войны.

— А в Муртайке?

— Мне туда нельзя. Отец там.

— Что у вас с ним произошло?

— Вам-то зачем знать? Это к делу не относится.

— Хорошо. А в Покровке, в Коченеве давно были?

— Не заходил я ни в одну деревню. Меня ж тут всякая собака знает.

— Однако вы не побежали куда-то. Поближе к дому прижались. Видимо, рассчитывали на встречи со знакомыми, родней.

— Куда ж мне бежать было? Здесь я знаю каждую дырку в ограде. Где пучка, где орех растет, где козел ходит… Здесь не так одиноко… Вы никогда не попадали так…

— И надеюсь в дальнейшем.

— В народе говорят: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Я тоже считал, слава богу… Да черт не спит.

— Вы действительно знаете здесь каждую дырку в ограде?

— Я ж здесь родился и вырос.

Помолчали. Якитов — глядя в пол перед собой, Пирогов — будто изучая его. «Тяжелое это состояние — понимать свое падение, понимать, что нет тебе оправдания».

Пирогов не испытывал облегчения от того, что одно из дел, накопившихся у него, можно считать законченным. Он даже поймал себя на мысли, что сочувствует немного Якитову, думая, что для полной справедливости неплохо посадить бы на скамью подсудимых и того брата или свата.

— Ладно. — Корней Павлович плотнее запахнул шинель. Его немного знобило. — Подведем итоги на сегодня. Следите за моими словами, и если я что-то не так скажу, поправьте. Тут же поправьте. — Обмакнул ручку в чернила, набросал на листе первый вопрос, протяжно произнося его при этом. — К преступлению на Элек-Елани вы не имеете отношения? (Пауза.) Корову у Якитовой вы не брали? (Пауза.) В деревни не заходили? (Пауза.) Скрывались совсем один? (Пауза.) Я ничего не перепутал?

Якитов молчал, глядя вниз.

— Я спрашиваю, ничего не перепутано в моих словах? Все, как вы говорили?

— Да.

Пирогов удовлетворенно кивнул, снова обмакнул перо.

— И ни с кем не встречались? Ни разу? Отвечайте.

— Нет.

— Подумайте.

Якитов помедлил. Ответил, не поднимая глаз.

— Я знаю, что говорю.

Корней Павлович отбросил в сердцах ручку.

— Откуда у вас свежий табак? — Вынул кисет, отобранный еще Брюсовым. — Табак-то недавно нарублен. Недавно засыпан в кисет… Будете уверять, что под кедром нашли? Или у того, с Элек-Елани, позаимствовали?

Ниточка эта, с кисетом, была тоньше человеческого волоса. Скажи Якитов, что нашел, под тем самым кедром нашел, и не докажешь, что это не так. Ведь на горе близ Элек-Елани побывали те, которые машину остановили. Мог же преступник в сутолоке обронить курево.

— Я жду ясного ответа, Якитов.

— Дайте попить.

Корней Павлович неторопливо снял гранатообразную стеклянную пробку с горлышка графина, не выпуская ее из ладони, налил стакан воды, подвинул его Якитову.

— Значит, встречались, — сказал негромко, уверенно. — С кем?

Якитов, не глотая, вылил воду в рот.

— Не знаю, — ответил.

— Вот как? То вас все районные собаки знают…

Якитов снова скосился на графин. Пирогов налил еще половину стакана, придержал в руке.

— Так я очень надеюсь на вас, Федор Григорьевич.

Он ожидал истерики или что-то вроде: а-а, забодай тебя комар! И рубаху на груди — в клочья. Но лицо Якитова оставалось таким же бесстрастным, как и на протяжении всего допроса. Лишь в самом начале, оговаривая невиновность жены и детей, он чуть-чуть зажегся было, но с той минуты одеревенел, не проявлял даже тревоги за свою судьбу.

«Гордый страсть какой, — вспомнил Пирогов. — Пожалуй, что-то есть… Не юлит, не выкручивается… Сам себя, похоже, казнит.»

— Я жду, — напомнил Пирогов.

— Под Сыпучим Елбаном. — Не сказал, а выдавил из себя Якитов, потянулся за стаканом. Корней Павлович долил его до краев. Но Федор не стал пить много, только коснулся губами воды, поставил на место. — Я спал. Он подошел… Стыдил… Пугал… Потом хлеба дал. Картошки… Табак оставил. И ушел.

— Так и ушел? Все оставил и ушел? И не обещал еще встретиться? И не спросил, как звать? Или спросил?

— Нет.

— Что ж ему спрашивать. Вы и так давно знакомы.

Якитов не отрицал, но и не соглашался. Сидел недвижно, уставясь в пол.

— Начав, говорите до конца.

— Пуганая ворона куста боится.

— Но вы не испугались явиться сюда. А это не сулит вам полной безопасности. Трибунал суров.

Якитов молчал, не мигая глядя в одну точку. Пирогов поднялся, кутаясь в шинель, прошелся босиком вдоль стола, снова сел. Сказал, не скрывая своего сожаления:

— Не понимаю людей, которые, теряя голову, плачут по волосам.

— У меня двое маленьких.

— Вот даже как! — построжел Корней Павлович и решил тут же, что для первого раза хватит.

За окном серым пятном проступало раннее утро. Пирогов выглянул в приемную. За барьером поднялась Каулина, вопросительно уставилась навстречу. С внешней стороны барьера, как сторожевой пес, сидя чутко дремал Брюсов.