Юрий Козлов - Кайнокъ

• Название: Кайнокъ
• Автор: Юрий Козлов
• Издательство: Анна Поом и К
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1993
• ISBN: 5-85363-010-5

Повесть лауреата литературного конкурса МВД и Союза писателей СССР Козлова Ю. Я. рассказывает о работе милиции в годы Отечественной войны. Книга занимательна, имеет все классические признаки детектива, а сверх того исполнена мастерски. Два местных и московское издания разошлись в восьмидесятые годы, минуя прилавки магазинов. Автор и издательская фирма «АннаПоом и К°» обещают читателям, как взрослым, так и подросткам, истинное удовольствие от чтения повести.

---

— В мошнах прятали?

— Где придется. Кто в мошнах, кто в чулках, кто в подушке… Проходите. Гостем будете. Сообразим… Перекусим с дороги.

— Я завтракал. Спасибо. Идемте лучше в сельсовет.

— Понятно. Я — сам момент.

Он убежал в дом, сказать ли, куда и с кем идет или одеться. Несмотря на близкий к полудню час, он был в застиранной нательной рубахе. Пирогов зачерпнул ладонью воды из бочки, ополоснул руки, потом снял фуражку, расстегнул ворот гимнастерки, вывернул подворотничок наружу, освежил лицо и шею.

Князькин застал его утирающимся носовым платком. Заволновался: ох, ах, пошто так-то. Сообразил:

— Я — сам момент.

— Не надо, — остановил Пирогов. — Я привычный.

— Да, да. Вы ж военный человек.

Пока Князькин отпирал замок на сельсоветской двери, внутри длинно и безутешно заливался телефон. Пирогов занервничал. Это могли разыскивать его. Шел второй день его отлучки. Как там дела у девчат?

Князькин дверь наконец распахнул, в два прыжка одолел просторную прихожую, как пожарный, ворвался в кабинет, схватил трубку.

— Алл-с, Алл-с!.. Я… Я те не отчет!.. Да! Дать ему?..

Протянул трубку Пирогову.

— Смердов потерял вас.

Иван Никитич спросил, как доехал. Пожаловался на дурную связь: три часа потратил, чтоб дозвониться. «Чего уж там связь, когда Совет на замке», — подумал Пирогов. Спросил:

— От моих никаких вестей нет?

— Я звонил дежурной, предупредил, что ты в Коченеве.

Князькин принял из его руки трубку, повесил на рычаг осторожно, будто боялся, как бы из нее не посыпались драгоценные слова недавнего разговора, и остался стоять у аппарата то ли давая понять, что время горячее, военное, рассиживаться некогда, то ли не зная, как вести себя.

Пирогов поискал глазами вешалку, увидел три деревянные колка у двери, повесил на средний фуражку. Сел. И Князькину предложил.

— Нам обсудить надо кое-что.

Князькин на ходики глаза вскинул. Стрелки стояли на месте, показывали шесть без трех минут. Чешуйчатая, как большая еловая шишка, гиря полулежала, полувисела, уперевшись одним концом в плаху длинной лавки вдоль стены. Князькин чертыхнулся, подтянул гирю.

«А стрелки не подвел, — отмстил Пирогов, удивленно глядя на преда, возвращающегося на место. — Они тут по солнцу живут, что ли?» Спросил, едва Князькин сел за стол:

— Как бы нам быстро собрать людей? Ну не всех, я понимаю, всех не собрать. Но что возможно. Хотя бы человек тридцать. Надо передать благодарность за средства. И успеть засветло в Покровку. Их мешок прихватить.

Князькин ногтем большого пальца почесал кончик носа.

— Если поискать, то собрать можно. А кто деньги повезет?

— Вы сами. А я провожу.

— Я? Сам? — Выдвинул ящик стола, заглянул туда, сильно сгибаясь, почти ложась на бок, снова задвинул. — Я не против. Но… Куш велик, а охраны…

— Что вас беспокоит?

— Балует кто-то последнее время. Воруют в деревне. А про деньги такие кто ж не знает?

— Много краж?

— Во! — Провел рукой на уровне глаз. Показалось, не убедил. Повторил движение, но уже выше головы.

— Странно. — Пирогов выдержал паузу, наблюдая за Князькиным. — Странно то, что ничего подобного неизвестно нам. Милиции. Вы зарегистрировали все случаи? У вас есть журнал происшествий?

— Тут они все. — Князькин постучал по лбу согнутым пальцем.

— Ненадежное это хранилище, — сказал и вспомнил Ударцева. Тот тоже полагался на память. Не доверял бумаге. Но если Михаила можно понять и простить, — такова его профессиональная лаборатория — то этот-то чего?.. Лодырь ты, гражданин Князькин. Лодырь царя небесного.

— А этот… Что до вас… Он все выспросил. Месяц тому назад. Да, месяц… Приезжал и выспрашивал. Но тогда еще ничего было. Теперь — хоть лазаря пой.

Пирогов прошелся по комнате. Почувствовал вдруг усталость, будто воз дров распилил и расколол. Да что воз! Десять возов. Бывают же такие собеседники: за полчаса все соки из тебя вытянут.

— Напишите для меня все случаи, что… у вас в памяти.

— Так мне время надо.

— Пишите сейчас. Чем вам не время?

Князькин кивнул с готовностью, точно только и ожидал этого предложения, перебрал в столе какие-то листки, нашел ручку, заглянул в чернильницу.

— Эк ты! Тоже ведь… Прошу, прошу в исполкоме чернил прислать, так ведь — куда! — некогда. Дела у них.

Потыкал пером, пригляделся к кончику.

— Сухо? — удивился Пирогов.

— Немножко е-е… Я ж этой-то, Нинке, паутовской секретарше сто раз говорил: обеспечь. Где в лесу-то чернила взять?

— Пишите карандашом.

— Так а если карандаш, он что, на кедре растет? — Снова ткнул пером в чернильницу. Пирогов, чтоб не видеть всего этого, вышел из домика на крыльцо. Улочка была пуста. Лишь Буран стоял в тени высокой ивы, привязанный к изгрызанной коновязи.

«Такое отдаленное село, глухомань, медвежий угол… И такой председатель сельсовета. Советская власть в его лице! А лицо — ни рыба ни мясо. Кишка гундячая».

Он обошел коня, осмотрел, нет ли у него потертостей под седлом, ссадин на бабках. Он знал, что ничего такого нет, потому что любил и берег лошадей по врожденной крестьянской уважительности к ним. Мысли его вертелись вокруг Князькина. Как он неприятен ему! И жирная, как у борова, холка, и густая шерсть из ворота рубахи, и нетерпеливый бегающий взгляд…

«Что имел в виду Паутов, когда просил приглядеться к этому кадру? Что тут разглядывать? Обычная тля. Сидит на шее у Советской власти и разрушает ее посильней Гитлера… Да, именно посильней Гитлера, потому что война с ним сплачивает народ, а Князькин его рознит, унижает, в грязь пихает… Именем власти…»

Высоко над головой прокричала ворона: кра-а. Пирогов поискал ее глазами, едва разглядел между ветвями. Посмотрел вдоль улицы. Стало на душе неуютно, беспокойно. Безмолвная открытая деревня лежала перед ним и вокруг. Ворона, жеребец Буран и он, начрайотдела, — три живых существа на все Коченево. Даже старух не видать перед домами. Даже мальчишки, что встретили его по приезде, куда-то умчались. Тихо кругом, как в пустоте необжитой, необитаемой. Как в зловещем царстве Кощея: ни дымка из труб, ни бельишка на веревках не видать. Целая, но мертвая деревня.

Кра-а…

Корней Павлович оглянулся на окна сельсовета. Сквозь стекло разглядел Князькина. В правой руке у него перо, левая то затылок скребет, то подбородок теребит, то в нос лезет. Тьфу!

Сплюнул брезгливо и пошел неторопливо улицей, заглядывая через низкие изгороди во дворы, холодея при виде бедности кричащей, запустения: грязь, навоз, солома, хворост, зловонная жижа, ломаные телеги, куроченные сани… Ни дерева, ни кустика. Лишь за стайками, поленницами, в глубине дворов зеленели грядки с огурцами, батуном, морковью.

Далеко протянула лапы война. Под Сталинградом стреляют. А здесь без мужских хозяйских рук избы, дворы рушатся, беднеет народ.

На околице он все-таки встретил деда. В рваненьком тулупчике, в безразмерных, толсто подшитых пимах, он шаркал по пыли и был так же безжизнен, как и вся деревня.

— Здравствуй, отец, — окликнул его Пирогов. Старик остановился, невидяще повернул к нему голову. — Куда народ-то подевался?

— Народ-то? Так на работе-ить, сдастся.

— Далеко?

— Так кто где. Кто при скотине управляется, кто сено готовит, кто на лесосеке. Много делов, дна не видать.

— Все, что ли, на работе? Как один?

— Не все. Я от — шатун пустой.

«Да тот, в сельсовете», — неприязненно подумал Корней Павлович.

— А ты-то — чужой, сдается, — спросил дед, моргая влажными, слезящимися глазами.

— Из района я, отец. Из милиции.

— Вона, — сказал уважительно. — Како дело иль затак?

— Да вот услышал — неспокойно у вас. Ворует кто-то.

— Осмелели, поганцы. Осмелели… Раньше-то боялись. Раньше суд скорый был: задницей об стену… И жить будет, и жизни не рад. А ноне, сдастся, осмелели. Страху нет. Ни бога, ни людей не боятся.

— Вы знаете таких смелых? Как их зовут?

— Из-за куста и свинья остра. — Шевельнул морщинистыми кистями рук, наверное, хотел руки развести: мол, кабы знать. — Не сказывается.

Перекинувшись с дедом еще парой слов, Корней Павлович повернул назад. Сделав неприступное официальное лицо, он быстро вошел к Князькину. Тот вскинул голову, дольше, чем следовало, смотрел на Пирогова. Его напугал и озадачил решительный вид начрайотдела. Он сжался, как виноватый кот перед затрещиной.

— Пишите?

— Сидит Елеся, ноги свсся, — заискивающе пошутил Князькин. — Вроде как все у меня.

— Так быстро? Вы ж говорили хоть лазаря пой.

— Петь бы еще, да на животе тощо. — Это была неправда. Живот у Князькина тоже был кругленький. Сытый.

Корней Павлович взял из его рук большой нестандартный лист (потом это оказалось половиной плаката ОСВОДа), пробежал глазами список: теленок, три овцы, одеяло, тулуп без рукавов, овца, латунный трехведерный котел, вилы и две лопаты, опять овца, старая шинель, сапоги. Обратил внимание, что против половины названных предметов нет ни месяцев, ни дней, когда произошли кражи. Нет и имен пострадавших. Сказал об этом.