Нина Соломон - Незамужняя жена

• Название: Незамужняя жена
• Автор: Нина Соломон
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-48300029-3

Накануне празднования пятой годовщины свадьбы у Грейс исчезает муж. Такое случалось и раньше, и Грейс привычно создает эффект его присутствия: вешает галстук на ручку двери, сдает его рубашки в стирку, заказывает ужины на двоих… Призрачный муж, призрачное супружество, призрачная беременность — но где же собственная, настоящая жизнь Грейс? Почти детективная интрига превращается в глубокое размышление о свободе и самоидентификации женщины.

---

Нина Соломон Незамужняя жена

Натаниелю

Я отдаю долг бесконечной благодарности тем людям — моим ангелам-хранителям, учителям и друзьям, — которые дали мне силы выбрать эту стезю. Благодарю моих ведущих редакторов, Андру Оленик и Элизабет Скарлатт, за их воодушевление и веру в эту книгу; Патрицию Боцца за ее живое внимание к деталям; моего агента, Ирену Скольник, за то, что она сделала эту книгу возможной. Выражаю свое восхищение и уважение Кайли Джонс за поддержку и понимание и Бетси Крейн за ее дружбу и пример.

Множество благодарностей моим постоянным читателям и советчикам: Тиму Маклафлину, Ренетте Зиммерли, Джанин Велто, Памеле Брандт Джексон, Адаму Левину, Кристоферу Ротко и Тэйн Розенбаум. Бетси и Ричарду Шустерам, лучшим из друзей, спасибо за то, что позволили мне повсюду таскать Грейс с собой, даже на вечера покера. Благодарю Майкла Флейшера за то, что помог мне увидеть многие вещи; Джона Липперта, Дженнифер Рейчер, Кэрол Ридли и Ричарда Забела за то, что всегда были со мной.

И с любовью посвящаю эту книгу моим матери и отцу.

1 «Дюро-лайт»

Когда Грейс и Лэз поженились, ее родители подарили им двенадцать лампочек «дюро-лайт» — для столовой. «Будут гореть до двадцать пятой годовщины вашей свадьбы», — пообещала мать Грейс, поцеловав дочь в щеку. При подобных проявлениях нежности, выходивших за рамки сценария, Грейс внутренне сжималась. «Ставлю на лампочки», — подмигнул отец. Грейс понимала, что сказанное относится скорее к неколебимой вере отца в продукцию «дюро-лайт», чем к какому-нибудь изъяну в ее брачном союзе.

В ноябре должны были отмечать пятую годовщину. Грейс и Лэз были одной из тех парочек с апломбом, которые назначают свадьбу на конец недели после Дня Благодарения, вынуждая всех ближайших друзей и родственников, объевшихся накануне пирогами с начинкой из каштанов и орехов-пекан, явиться при полном параде. «Теперь меня можно катить, как бочку», — шутил, распуская ремень, Кейн, самый давний друг Лэза, однако и он воспарял духом после нескольких «космополитенов». Зато дату их свадьбы трудно было забыть. И оставалось-то до нее всего три недели.

Лэз не показывался с самого Хэллоуина. Уже не впервые он уезжал без всяких объяснений, но раньше то было на ночь, на пару дней, самое большее — на неделю.

Она помнила день, когда он уехал — то, как внимательно он изучал стоявшую перед ним тарелку с кукурузными хлопьями, словно хотел что-то там вычитать. «Грейси, я скоро вернусь». Он ушел так, будто собирался зайти в банк, купить «Санди тайме» (хотя у них и была подписка) или выгулять собаку (которой у них не было). Обычные «пока-пока».

— А сеньор Брукмен уехал? — спросила у Грейс Марисоль, их служанка, в пятницу после исчезновения Лэза.

— Да, — ответила Грейс. До этого она всегда покрывала его: звонила его издателю, переносила назначенную на вторник игру в сквош, отказывалась от приглашений, которые сыпались как из ведра именно в те дни, когда он отсутствовал. Однажды она даже издала какую-то из его статей, про которую позже издатель сказал ему, что это одна из лучших его работ. Возвращаясь, Лэз бывал всегда таким милым; он на руках относил ее в спальню и заставлял забыть о своей отлучке.

И Грейс без колебаний добавила:

— Но он вернется в воскресенье.

— Тогда к его возвращению я приготовлю крем, который он так любит.

— Уверена, ему это понравится, — машинально ответила Грейс. Марисоль готовила потрясающий крем с карамелью. Лэз любил уплетать его ложками еще теплым, прямо из миски.

— Теперь можно и умереть спокойно, — говорил он Марисоль, целуя ей руку.

Грейс не собиралась притворяться так долго. Она полагала, что Лэз вернется через несколько дней и все снова войдет в нормальное русло.

Но настало воскресенье, а Лэза все не было. Грейс устроилась в гостиной, прихватив сырники с кремом Марисоль и большую ложку, и поставила один из самых любимых дисков Лэза. Она врубила музыку на полную громкость, как сделал бы это ее муж, и музыка играла, пока не начал вибрировать кофейный столик и портье не позвонил сказать, что соседи жалуются. Отец Грейс как-то подарил Лэзу наушники, думая таким образом решить проблему, но Лэз никогда ими не пользовался. Сказал, что предпочитает со всех сторон быть окруженным музыкой, будто в центре торнадо.

С мелочей все и началось. В понедельник она оставила в раковине нож со следами орехового масла и пустой стакан из-под апельсинового сока. Во вторник положила его неизданную рукопись на кофейный столик. В среду поставила букетик душистого горошка на подоконник за роялем и рассыпала немного мелочи на столике в холле. В четверг появились сигаретный окурок в служившей пепельницей морской раковине, которую они привезли из свадебного путешествия в Белизе, и мятая рубашка на ручке кресла.

— Вот хорошо-то, что он снова дома — прямо сердце радуется, — сказала Марисоль, сметая просыпавшийся пепел.

Присутствие Лэза мало-помалу становилось осязаемым. Так было проще, чем пытаться рассказывать кому бы то ни было, что Лэз уехал и она не знает, где он и когда вернется. Все дело было в деталях. Лэз виделся ей теперь как скопление привычек и антипатий, упущенных возможностей, всего наполовину сделанного, нагроможденного в беспорядке.

Каждый вечер Грейс клала пару его носок и нижнее белье в прачечную корзину. Иногда она спала в его ночных рубашках, чтобы они сохраняли тепло живого тела. И каждое утро доставала из стенного шкафа одну из его выходных рубашек, раздергивала молнию на целлофановом чехле, который, как считал Лэз, не дает одежде мяться (тогда как Грейс считала, что в целлофане материал не дышит), несколько раз проводила под мышками «Олд спайсом» и выбрасывала в мусор бумагу. Труднее всего ей было научиться поднимать стульчак во второй ванной, но, в конце концов, и это вошло в привычку. Ей казалось, что она совершит страшное преступление, если забудет сделать это.

Лэз часто возвращался поздно, когда ночной портье уже давно успевал смениться, и обычно уходил раньше, чем Хосе появлялся по утрам. Временами сон казался ему ошибкой природы; он любил повторять, что никогда не бывает слишком поздно и слишком жарко, но иногда был способен проспать двое суток кряду, и ничто не могло его разбудить. Теперь Грейс начала вставать рано — обыкновение, идущее вразрез с ее натурой, потому что на самом деле ей надо было хорошенько выспаться, чтобы почувствовать себя в норме (сейчас это удавалось ей только к полудню), — так, чтобы успеть сбегать в магазин и принести Хосе чашку кофе, который Лэз всегда оставлял ему на стойке.

Чем дальше, тем больше все эти детали приводили Грейс в состояние ошеломления, однако она продолжала свое дело с неотвратимой целеустремленностью. Чтобы упорядочить свой утренний ритуал, она купила набор кофейных чашек с надписью «Мы рады служить вам» и теперь варила кофе сама. Она опасалась, что Хосе заметит разницу, поэтому первые несколько дней устраивала ему маленькие допросы.

— Как кофе? — интересовалась Грейс.

— В точности какой мне нравится, — отвечал Хосе. — Мистер Брукмен такой заботливый.

Лэза любили все. Не просто симпатизировали — скорее, считали себя его ближайшими друзьями. На одной из встреч однокашников Грейс по меньшей мере дюжина человек окружила Лэза, и каждый был уверен в том, что он одного с ними выпуска. Когда Лэз сказал, что просто сопровождает Грейс, все дружно посмотрели на нее, словно пытаясь ее идентифицировать. «Вы, случайно, не перешли в другой колледж?», или: «А может, вы учились годом раньше?», или: «Вы ведь были блондинкой, верно?». После нескольких неловких попыток завязать с ней беседу они вернулись к Лэзу. Возможно, дело было в том, что он умел слушать людей, или в его способности уверить их в том, что он делится с ними своими задушевными мыслями, или в том, что он помнил мельчайшие детали из прошлого, или в том, как он веселил окружающих.

В одно промозглое, дождливое воскресенье, уже целую неделю не имея от него никаких вестей, Грейс наткнулась на золотое обручальное кольцо с чеканкой — они купили его во Флоренции — за ржавым баллоном из-под бритвенного крема (в то утро на нее нашел один из редких приступов «чистолюбия», и, протерев серебро и смахнув пыль с лепных украшений, она решила, что в аптечке тоже следует навести порядок). Она никак не ожидала, что Лэз не носит обручального кольца.

Грейс присела на край ванны. Она вспомнила, как Лэз торговался во Флоренции с ювелиром до тех пор, пока они не договорились о справедливой цене, да еще торгаш пригласил их к себе на обед с брушетта и телячьими отбивными, а напоследок подарил три бутылки «кьянти классико» и путевку назавтра в Сан-Джиминьяно.

Нетрудно было заметить, что кольцо пролежало в аптечке уже несколько месяцев. Грейс никогда не считала себя исключительно наблюдательным человеком (иногда она с опозданием в несколько недель обращала внимание на то, что какая-то лавка в их квартале закрылась, а вместо нее появились косметический салон или кофейня). Но кольцо? Тут все обстояло проще. Лэз наверняка оставил кольцо также, как оставил ее, — по крайней мере на время. Она застыла, сидя на краю ванны. Ее мысли, вращаясь по спирали, метались между двумя крайностями: то она жаждала возвращения Лэза, то ей хотелось, чтобы это возвращение как можно дольше не наступало. Она положила на ладонь кольцо, сверкавшее своей неровной поверхностью. Как нечто столь легкое могло оказаться таким весомым? Символический золотой обруч, теперь брошенный у аэрозольного баллона.