Татьяна Кузовлева - Одна любовь

• Название: Одна любовь
• Автор: Татьяна Кузовлева
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9691-071

Лирика Татьяны Кузовлевой балансирует на грани яви и памяти, жизни и смерти, дневниковой откровенности и эпистолярных признаний. Любовь в этой книге едина и единственна ко всему сущему – к человеку и к природе, к слову и к тишине, к земле и небу, к миру и времени. Жизнь, Любовь, Смерть – всё это связано в стихах естественным узлом. Татьяна Кузовлева никогда не была «модной» поэтессой, не спешила прямолинейно отвечать на каверзные вопросы быстроменяющегося времени, делясь с читателями своими раздумьями о прочувствованном и пережитом. Может быть, поэтому ей удалось надолго сохранить чистоту голоса, пронзительность интонации, неподдельную искренность. Сохранить свой мир и свою душу – то, что на протяжении многих лет привлекает к ней читательское внимание.

---

Татьяна Кузовлева Одна любовь

А вы – Серебряного века

Такие разные певцы,

Чьих строк серебряное эхо

Сквозь пограничные столбцы

Летело, по сердцам рассеясь.

И так захватывало дух,

И восклицалось: «Ходасевич!»,

«Иванов!» – выдыхалось вслух.

На что и как вы жили-были,

Какие боли, беды, были

Вмещались в ваши зеркала?

И родина или чужбина —

Кто бил точней из-за угла?

Вы все по тропке леденелой

Теперь ушли за горизонт —

Бесстрастный Блок,

Безумный Белый

И шляпой машущий Бальмонт.

И я черчу, сосредоточась,

Над Временем незримый мост

Среди великих одиночеств

К ночному блеску ваших звёзд.

I ДНЕВНИК

* * *

Живём, не разнимая рук,

Благословляя боль объятья:

Очерчен заповедный круг

Ещё до таинства зачатья.

В нём осязаем каждый звук,

Священны имена и даты,

И чем теснее этот круг,

Тем нестерпимее утраты.

И потому в пути, в дому,

В лихие дни, в ночные праздники

Я не отдам вас никому —

Земного круга соучастники.* * *

Всё начиналось ярко.

Всё впитывалось быстро.

Стучало сердце жарко,

Выбрасывая искры.

Влюбляясь и ликуя,

Повсюду рифмы слыша,

Училась я вслепую

Ходить по краю крыши.

Дрожа, и замирая,

И от бесстрашья плача,

Но всё же понимая,

Что не могу иначе.

Что мне – напропалую, Над пропастью – всё выше.

…Я до сих пор вслепую Иду по краю крыши.

СНЕЖИНКА

Обжигаясь, тая, умирая

Бабочкой, стремящейся в огонь,

От любви и нежности сгорая,

Упадёшь ты на мою ладонь.

О восьмиконечная, резная,

Хрупкая, почти что неземная,

Падчерица вечной мерзлоты, —

Как сбежать от стаи ты решилась,

Невесомой, как тебе кружилось,

Как тебе срывалось с высоты?

Сколько от дождя до снегопада

Странствовала ты, моя отрада,

Капелька, хрусталинка, душа?

Как смогла в перерожденье вечном

Сердце от распада уберечь ты,

Воздухом разреженным дыша?

Где ещё меж тем и этим светом,

От земли взлетающие летом

И к земле летящие зимой,

Вдруг сойдутся в точке изначальной

Два пути несхожих и случайных,

Два летящих встречно – твой и мой:

Яркой вспышкой, нестерпимой болью

Расставанье мне проколет грудь.

…Я боюсь пошевелить ладонью,

Чтобы эту близость не спугнуть.

ГРОЗА В БРАТИСЛАВЕ

Послушай: под кровом чердачным

Свет лампы ходил ходуном,

И ливень выплясывал смачно,

По жести стуча каблуком.

В каком-то безумном экстазе

Рвал ветер полночную мглу,

И души князей Эстерхази

Роптали, столпившись в углу.

Я спутала век. Одиноко

Мне было в храмине чужой,

И сломанный зонт однобоко

Топорщился рядом со мной.

Не мог он сдержать эту силу,

Угрюмо ущербность тая, —

Такой же, как я – однокрылый,

И лишний такой же, как я.* * *

Ольге Заботкиной

Из сумрака запущенной квартиры

Сквозь зеркала, сквозь стены, сквозь гардины

Он проступает – призрак, образ, дух

Той женщины – красавицы, танцорки,

Которой и партеры, и галёрки

Рукоплескали, не жалея рук.

В балетной стати, в чуть лукавом взгляде,

В испанском ли, в цыганском ли наряде —

Во всём петербуржанка. И во всём —

То сдержанна, то вспыльчива, то вздорна.

И тайно кровь барона Бенкендорфа

Блуждала в ней и жгла своим огнём.

Наследница изысканных портретов,

Детдомовка, блокадница, балетом

Лишённая тепла, одна как перст,

Она в любви искала лишь защиты.

Её мужчины были знамениты,

И каждый для неё был – тяжкий крест.

А может, всё же крылась в том пружина,

Что с ней жесток был любящий мужчина

Затем, что он не понимал одно

И гневался на женщину напрасно:

Бывает так, что красота бесстрастна,

А разбудить – не всякому дано.* * *

В сумерках утренних на подмосковном шоссе

Там, где сугробы застыли, синея и горбясь,

Жду, замерзая, когда по моей полосе

В гору поднимется медленно сонный автобус.

Вот он покажется, тусклые пяля глаза,

Шумно вздохнёт и замедлит свой бег по привычке.

Возле меня остановят его тормоза.

Лязгнув и кашлянув, он заспешит к электричке.

Я отогреюсь среди полушубков и шуб,

Куревом и чесноком надышусь до тошноты.

Уши заложит мотора усталого шум,

Однообразно заспорит с кондукторшей кто-то.

Вечная книга зачитана будет до дыр.

Сумерки эти едва ли в ней главное смыли:

Как не реален и призрачен утренний мир,

Как не реален и призрачен ты в этом мире.

Хрупок ледок, по которому жизнь моя вновь

Утром легко к твоему устремляется взгляду...

Жалостью я называла когда-то любовь.

Нежностью – надо.

ВЕТЕР НАД ГУДЗОНОМ

Зачем ты случайному зову

Навстречу рванулась, строка?

Здесь ветер гудит над Гудзоном,

Гоня по воде облака.

Вот так и тебя он погонит,

Срываясь внезапно на свист,

Подхватит, закружит, обронит,

Забудет, как высохший лист.

Вернись! Твой роман с ним не вечен,

Вам вместе не быть никогда.

Он лишь со скитаньем повенчан

И рвётся незнамо куда.

К бумаге его не приколешь,

У ветра – особый резон.

Ты хрупкою рифмой всего лишь

Заденешь свинцовый Гудзон.

* * *

В преддверье лета, в предвкушении сирени,

В высоких сумерках, где молча гибнут тени,

Где зверь готов смахнуть остатки лени

Ритмичными ударами хвоста;

Где в чащах спит голодный дух охоты,

Где так опасны рек водовороты

И дробная кукушкина икота

Отсчитывает годы неспроста, —

Там воздух над деревьями слоится,

Там всё острее проступают лица

Всех тех, кто так мучительно любим.

От нас совсем немного надо им:

Упоминанье имени, когда На небе всходит первая звезда.

И, трогая свечи живое пламя, Почувствовать, что нет границ меж нами.

* * *

Возвращаются ветры на круги своя,

И с востока на запад летит колея

И без пауз – к востоку, по кругу.

Ах, как кольца свиваются туго!

И космический холод касается лба,

По касательной рвётся и тает судьба.

Сколько ей – сколько мне до исхода?

Всё дарю, чем ещё поделиться могу,

И отсюда, где мы друг у друга в долгу, —

Всё раздав, налегке, на свободу...* * *

Меж каньонов, карьеров, откосов сыпучих,

Где, царапая дно, ветер гонит песок,

Где нависли жилища, как гнёзда, на кручах,

Где таинственной птицы звенит голосок;

Где нанизано небо на шпиль кипариса,

Где берёза роняет листву к декабрю,

Где листается книга цветочных капризов,

С лепестковым лепечущим лёгким «люблю» —

Там моя, не привыкшая к вечному лету,

Оживёт, отогреется, дрогнет душа,

Этот путь, это время и эту планету

В триединстве вобрать безоглядно спеша.

Я как будто забуду студёные ночи,

Нежность снега и вьюги настой колдовской,

Но окажется слишком короток и прочен

Поводок.

Он всегда у меня за спиной.

Потому и мечусь между тех, кто любимы, Где две суши одним океаном свело...

В нашей жизни, наверное, всё совместимо.

Но у каждого – время и место своё.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес * * *

Памяти Риммы Казаковой

Всю жизнь – как по лезвию бритвы.

Назад отводя локотки,

Ломала привычные ритмы,

Ловила движенье строки.

И в страстном сражении с ложью,

Её угадав за версту,

Одна, без страховки, без лонжи

Искала свою высоту.

И жизнь свою неудержимо

Сжигала, пока не сожгла.

Любима была, нелюбима.

Но главное всё же – была.

Но главное – не изменила

Ни сути, ни цели своей.

И всех, кто обидел, – простила.

И всё раздала из вещей.

И там, у Святого порога,

От плоти освобождена,

«Грешна ли?» – услышав от Бога,

Покорно ответит: «Грешна».

И прежде, чем снова вернётся,

Иные освоит пути.

А нам ещё только придётся

Всё это однажды пройти.

А нам ещё словом и взглядом

Искать на земле её след,

И видеть, и чувствовать рядом

Живой и немеркнущий свет.

НЕ НАДО ЗАЖИГАТЬ ОГНЯ…

Тамаре Жирмунской

1

…В пальто распахнутом по улице

Идёшь, подхваченная маем,

И лишь у горловины пуговица

Раскрылья лёгкие сжимает.

Короткой оттепели крестники,

Мы жили строчками крылатыми, —

Влюблённые, почти ровесники,

Сплочённые шестидесятыми.

Там вновь – весенняя распутица,

Вокруг то солнечно, то сумрачно,

Там ты опять идёшь по улице,

Слегка помахивая сумочкой, —

Несёшь средь говора московского

Лица рисунок романтический,

Как с полотна Боровиковского

Сошедшая в наш век космический.

2

Скупей улыбки, встречи реже,

Но всё же в сокровенный час

В кругу ровесников мы те же

И те же голоса у нас.

Мы пьём неспешными глотками

За то, что снова мы не врозь,