Даниель Нони - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Даниель Нони
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-222-00700-6

Почему именно Калигула, а не кто-то иной получил верховную власть? Какую роль при этом играла семья Калигулы, включая его сестер и их мужей? Каковы были рамки взаимоотношений между новым принцепсом и сенатом? Был ли Калигула обязан сенату своим назначением? Что стало при этом с римским народом, к тому времени фактически отстраненным от власти Тиберием? Какую роль он играл в воцарении Калигулы? Большие надежды, возлагаемые на нового принцепса, придавали ему уверенность, однако никто не мог предугадать, сможет ли он их оправдать. Как бы то ни было, начиналась новая эпоха.

Жизнь Калигулы подтверждает справедливость афоризма, который гласит, что абсолютная власть развращает абсолютно. Этот единственный урок извлекли из его короткого правления (37-41 гг. н.э.) римляне, жившие в I веке. Правитель «принципата», получивший должность по наследству, а не назначенный народом, был кровожадным и безрассудным деспотом. Несомненно, Калигула был нужен: действуя смело, хотя и во многом неосознанно, он окончательно победил сенат. Наступил век автократии.

Две семьи — Юлиев и Клавдиев — отныне будут вершить дела в Риме.

Родившийся в 1937 г., доктор исторических наук и бывший член Дома Веласкеса, Даниель Нони заведует кафедрой Истории Рима в университете Париж-Пантеон — Сорбонна. Соавтор книги, вместе с М. Кристоль, «От возникновения Рима до вторжения варваров» (1974), он также работал под руководством Клода Николе над книгой «Рим и завоевание мира Средиземноморья» (1978).

Нони Д. Калигула. — Ростов на Дону : Феникс, — 1998. — 350 с. — (След в истории). Тираж 5000 экз.

---

«Отцы сенаторы, после того, как они лишились родителя, я поручил их попечению дяди и попросил его, чтобы, имея своих детей, он лелеял и этих не иначе, чем кровных отпрысков, возвысил и воспитал их на радость себе и потомству. И теперь, когда смерть похитила Друза, я умоляю и заклинаю вас перед богами и родиной: примите под свое покровительство правнуков Августа, потомков славнейших предков, руководите ими, выполните свой и мой долг. Отныне они будут вам, Нерон и Друз, вместо родителей. Так предопределено вашим рождением: ваше благоденствие и ваши невзгоды неотделимы от благоденствия и невзгод Римского государства» (Тацит, Анналы, IV, 8).

Эти слова выявляют философию стоицизма, они записаны во время слушания дела на заседании сената: преданность государству сочетается с верой в предназначение, записанное по звездам. Очевидно, Тиберий много ожидал от своих внуков, так как они были представлены как наследники, которые должны были стать первыми лицами государства и быть достойными своей судьбы. Тиберий выразил, без сомнения, настоящую проницательность по поводу механизма наследования его власти: хотел он этого или нет, это было предназначено детям Германика по причине общего желания и, возможно, из-за отсутствия другого решения. Смерть его сына в то время, как его родные внуки еще учились ходить, а ему самому было семьдесят, стала дополнительным знаком судьбы. Он его принял и попытался позаботиться о сложившейся ситуации, организовав воспитание новых наследников.

Но эти два молодых принцепса не были одиноки, вокруг них вращалось немало честолюбцев, которые надеялись многого достичь, сопровождая их восхождение к верховной власти; их мать Агриппина стала, после прабабки Ливии, первой дамой нобилитета. На похоронах Друза II, несколько дней после речей в сенате, сенаторы и граждане начали радоваться тому, что дом Германика вернулся на первое место, и в последующее 3 января в начале 24 года жрецы и другие священники дали торжественное обещание оберегать принцепса, предлагая в то же время присягнуть Нерону и Друзу III.

Группировка Сеяна, который отныне захватил дом Друза II, противостояла группировке Агриппины, которая защищала интересы своих детей и боролась за признание их прав.

В 22 и 23 годах выпуск денег нового образца на римском монетном дворе дает более четкие указания, чем те, которые предоставлены Тацитом, о сути официальной системы. Первой очевидной чертой была усиленная династическая пропаганда в пользу Друза II: его имя и его портреты были широко представлены без всякой двусмысленности (Германик никогда не получал такой чести и не занимал такого места); его имя связывают с образом бога (под видом отношения к богам, к родине и к его отцу), а его близнецы были представлены на большом сестерции, где, с одной стороны, написан его титул, а с другой — изображен рог изобилия и двое его детей. Здесь же был изображен портрет Тиберия и написан его титул. Его родители Август и Ливия также изображены с титулом, Август держит лавровую ветвь и скипетр с надписью Divus Augustus Pater (божественный отец Август); на одной стороне сестерция представлена почетная колесница, которая предназначена для сената с надписью «Сенат и римский народ Юлия Августа», на другой — представлен его портрет, но нет его имени, а только подпись Salus Augusta («за здоровье Августа»), что отмечает его выздоровление после непродолжительной болезни и означает крепость императорской семьи, ветви от Друза II, на четыре поколения. Рядом с этим династическим выпуском монет есть две монеты, которые не были точно датированы, но которые прославляли «достоинства» Тиберия и говорят о его двух качествах — об умеренности и милосердии.

XII. «Пятилетие» Нерона и Друза III

Пятилетие после смерти сына Тиберия можно назвать временем новых «молодых принцепсов» — Нерона и Друза III, старших детей Германика и братьев Калигулы. Как писал Тацит, ретроспективно эти годы могли предстать как время, когда Сеян замышлял свои заговоры. Но точнее будет сказать, что то были годы, когда молодые принцепсы, лишь недавно получившие мужские тоги и обрученные, воспринимались как важные должностные лица и им оказывались многочисленные почести как римскими гражданами, так и городами, колониями и провинциальными муниципиями. Большинство записей, свидетельствующих об этом, утрачено, однако дошедшие до нас источники, в том числе и монеты, свидетельствуют об их популярности, которая признавалась и Тиберием. Так, в Пренесте, Формии, Брешии, Аквинии они были избраны в местные магистратуры, когда осуществляли свои обязанности префектов; сюда же следует причислить Сарагосу, Карфаген, Танжер, Антиохию, а также различные муниципии и колонии. Их имена были известны повсюду, им воздвигали статуи, о них гремела слава. Эти двое приобрели более значительную популярность, чем скончавшиеся к тому времени наследники Гай и Луций, внуки Августа, и даже чем Германик и Друз II, сыновья Тиберия. Недаром в январе 24 рода понтифики высказались, что Нерона и Друза III следует оберегать. В ответ на это Тиберий пригласил к себе понтификов и спросил, сделали ли они это в соответствии с просьбой Агриппины или из-за ее угроз. Понтифики в ответ сказали, что оба наследника — первые лица государства и родственники императора. В итоге Тиберий обратился к сенату с просьбой, чтобы молодым людям не оказывали чрезмерных почестей, поскольку они могут возгордиться и переступить закон.

Стоял ли Сеян за этими словами Тиберия? Тацит отвечает на это утвердительно, однако Тиберий вполне мог прийти к этой мысли и сам. Как бы то ни было, здесь вновь проявилось то беспокойство Тиберия по поводу соблюдения законов, которое раньше заставляло его укорять Германика за то, что тот сам собирал останки солдат легионов Вара в Германии, и за то, что тот самовольно посетил Египет. Это же заставило его упрекать Агриппину за неподобающее поведение на Рейне. И все же этот презирающий толпу старец, даже если он имел собственные нравственные принципы, производил впечатление человека бессердечного, не способного на добро и великодушие, хотя его политика имела целью сохранить баланс между кланом молодых принцепсов и их матери Агриппины, с одной стороны, и их противниками — с другой.

Группировка Сеяна выиграла первый раунд, когда в 24 году добилась осуждения двух друзей Германика и настояла на том, чтобы был отвергнут запланированный триумф Публия Корнелия Долабеллы, подавившего восстание Такфарината, что затмило бы славу Квинта Юния Блеза, дяди Сеяна, также успешно сражавшегося ранее с Такфаринатом и получившего за это отличия.

Сеян стремился к увеличению своей власти и попросил Тиберия разрешить помолвку с вдовой Друза II, Ливиллой. Тацит датировал этот поступок 25 годом и дал краткое изложение этой письменной просьбы Сеяна, которая осталась в императорских архивах: «Вследствие благосклонности отца Тиберия Августа, а затем многократно им самим явленных ему, Сеяну, знаков расположения он привык обращаться со своими надеждами и желаньями сперва к принцепсам и только потом к богам; он предпочитает трудную службу воина, несущего стражу ради безопасности императора. И тем не менее ему оказан величайший почет, поскольку его признали достойным породниться с семьей Цезаря; это и заронило в нем надежду. И так как он слышал, что Август, подумывая о замужестве дочери, намечал ей в мужья даже римских всадников, он просит, если для Ливиллы станут подыскивать мужа, иметь в виду друга, который не будет искать от такого родства иных выгод, кроме славы. Он не слагает с себя возложенных на него обязанностей и вполне довольствуется тем, что такой брак оградит его семью от враждебности Агриппины, да и к этому он стремится ради детей, ибо сколько бы ему ни было дано жизни, для него будет достаточно, раз он прожил ее при таком принцепсе» (Тацит, Анналы, IV, 39).

Ответ Тиберия Тацит полностью не привел. Принцепс расхваливал привязанность Сеяна, сдержанно напоминая об услугах, которые ему предоставили, и попросил отсрочки для размышления, потому что речь идет о государственном деле, решение которого не просто зависело от ответа Ливиллы, ее матери Антонии и ее бабушки Ливии. «Но он склонен был поступить проще и повести речь прежде всего о враждебности Агриппины, которая разгорится еще с большей силой, если замужество Ливиллы разделит дом Цезаря на два противостоящих друг другу лагеря. Ведь и без того между женщинами прорывается соперничество, и от этого раздора страдают и его внуки. Что, если этот брак еще больше обострит распрю? «Ты, Сеян, заблуждаешься, если думаешь, что останешься в своем прежнем сословии и что Ливилла, состоявшая в супружестве сначала с Гаем Цезарем, а потом с Друзом, смирится с мыслью, что ей предстоит состариться в супружестве с римским всадником. Если бы я и допустил это, то неужели ты веришь, что те, кто видел ее брата и отца наших предков на высших государственных должностях, потерпят такое? [...] Впрочем, я не стану противиться ни твоим намерениям, ни намерениям Ливиллы. А о том, над чем я про себя размышляю, какими узами собираюсь связать тебя неразрывно со мной, об этом я сейчас распространяться не стану; скажу лишь одно: нет ничего столь высокого, чего бы не заслужили твои добродетели и твоя верность, и когда придет время, я не умолчу об этом ни в сенате, ни перед народом» (Тацит, Анналы, IV, 40).