Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 3

• Название: Собрание сочинений. Том 3
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1953

Повести и рассказы, включенные в настоящий том, охватывают более чем двадцатилетний период творчества П. А. Павленко. Из повестей вошли: «Пустыня» (1931), «Русская повесть» (1942), «Степное солнце» (1948–1949) и рассказы, написанные с 1928 по 1951 г.

---

А мысль была далеко. Он думал о разрушенном доме отца, о пожаре, о срезанных ночью деревьях, о кулаках, о том, что многое нужно будет начинать сначала и что молодым ребятам настало время работать, каждому в десять рук. Он думал, и вот, законченная, отхлынула мысль, и на ее место ввалилась другая — черви, черви живы, черви что-то едят, не туту, нет, другое.

И он подполз, как зверь, к траве, усеянной червями, и уже не глазами, а мыслью увидел и понял, что черви едят одуванчик. Подумав, что он ошибся, Анна-Мамед даже протер глаза.

Да, шелковичные черви, выброшенные из дома на двор во время ночного погрома, не умерли, а спокойно грызли листья одуванчиков, будто всегда их ели наравне с листом шелковицы — туты.

Анна-Мамед приник к земле.

Никаких сомнений не было — черви деловито пожирали одуванчики.

В голове Мамеда все завертелось.

Никто даже из самых мудрых стариков не знал, что червь питается чем-либо, кроме туты, и она почиталась единственной кормилицей его. Никто никогда не видел, чтобы червь поедал другой лист. Никто не поверит, если просто сказать об этом, а потому следует показать событие людям во всей его полноте и важности и сделать его оружием борьбы против кулаческих попыток уничтожить деревья туты и этим погубить разведение червя, разрушить рождение первых шелковичных колхозов.

Анна-Мамед любил, чтобы вещи и события служили новую службу, и сейчас в уме его родились планы, как и что надо сделать. Ах, сколько чудесных планов возникло тут у него сразу!

«Кулаки, — думал он, — будут кричать, что дело с одуванчиком — колдовство, а бедняки в душе своей скажут, что и вправду непобедимы большевики, на помощь которым приходит даже сама природа».

Сам Анна-Мамед не думал о научном смысле открытого случая. Он был только доволен, что открыл его он, Анна-Мамед, а не кто-либо другой из враждебного лагеря, и что теперь он вправе использовать случай, как нужно, в любом применении. Он полз по земле, наблюдая червей, и пел, и кричал, и смеялся.

Лодка, которая пришла за ним, долго не подходила к островку двора, и Фатьма говорила шопотом:

— Смотрите, Мамед сошел с ума. Вы слышите? Надо его связать веревками. Он поет и смеется. Вы слышите?

К приезду в Денезли комиссии для расследования событий обнаружилось множество мнений относительно того, как дальше быть. Одни стояли за то, чтобы немедля просить помощи центра в снижении налога; другие предлагали прежде всего распустить колхоз, так как, говорили они, год будет трудный, а в тяжелые дни даже пес уходит из дома и живет в одиночестве; третьи намерены были бросить все и уйти навсегда в город рабочими. Был собран с утра шумный митинг.

Еще не прибыла комиссия, а у трибуны уже шли яростные споры. Старики ссылались на божий гнев и пытались найти оправдание кулакам. Кулацкие подголоски трусливо отмалчивались, а молодежь воинственно грозилась будущим, но конкретных планов и сама не имела.

Часов в десять утра пришел Анна-Мамед. Он взошел на трибуну, и толпа смолкла, увидев его изможденную фигуру. Многие думали, что он станет просить за отца, или выскажет слова сожаления о происшедшем, или, наконец, обратится к собранию за милостыней. Но он начал свою речь так, как если бы ничего не произошло и будто люди собрались для решения трудных, но спокойных вопросов, как некогда собирались у мечети говорить о премудрости аллаховой и решать философские споры.

Он сказал, что его речь — к старикам, и начал ее с того, что коснулся событий ужасной ночи.

— Наш сосед Беги, старший кулак, так сказал, покидая аул: «Именем пророка проклинаю благополучие Денезли. Проклинаю труд денезлийцев и зову на их головы все беды, какие могут случиться, и говорю: червь погибнет здесь и шелковица перестанет расти и люди будут жить, как дикие звери, пока не кончится срок проклятья».

Уходя, Беги и его люди попортили корни многих деревьев. Пожар погубил другие. Теперь старики говорят, что вот проклятие Беги вступило в силу и что нам грозят нищета и голод. А я говорю: его проклятие ложь, нет Магометов-пророков, карающих нас, есть враги революции. Но если бы и был пророк и если бы проклял он нас, я, Анна-Мамед, вызвал бы его на соревнование и победил бы на ваших глазах.

Кто говорит, что нам нужно, подобно умирающим животным, уйти в свои логова и распустить колхоз? Кто говорит, что мы не можем платить налогов? Кто говорит, что нужно послать деньги святому человеку, чтобы он замолил проклятие?

А я скажу, что мы должны платить государству прежнее, кто же против — заплатит вдвое, и будем жить в колхозе, и жизнь наша улучшится, а кулакам и их людям утроим обложение, чтобы помнили свое зло.

Потом он открыл решето, которое во время произнесения речи держал перед собой, и показал всем, говоря:

— Сказали нам, что червь проклят и жить не будет. Но вот! Не только жив червь, но даже есть новый корм. Найти его легче легкого, и пусть никто не боится, что листа шелковицы не хватит. Не уменьшим, а увеличим выкормку — вот наш ответ пророку.

Он сошел с трибуны и показал, что у него в решете лежат сытые черви и покойно едят листья одуванчика.

— Я поеду в город, — сказал он, — и там выясню, как кормить новым кормом, чтобы было правильно.

На этом можно было бы и закончить нашу историю, если бы она не получила в скором времени своего продолжения в жизни. В прошлом году я был в Денезли. В большой шелководческой артели черви кормились по-новому: в первые возрасты одуванчиком, в старшие — листом туты. Фатьма была техноруком этой новой фабрики коконов, и в ее каморке увидел я кипу газет из разных концов Союза с портретами Анны-Мамеда.

— А где же он сам? — спросил я.

— Не знаю, — сказала Фатьма. — Сердце его стало диким, и он наверно никогда не вернется к нам.

Я пересмотрел газеты и потом, вернувшись в город, расспросил об Анне-Мамеде нескольких человек. Вот что я прочел и услышал о нем:

«То, что червь питается не только листьями шелковицы, но и листьями скорцопера (ковельца, ежевики, сладкого корня), козлобородника и одуванчика, известно давно, — сказал мне как-то инструктор по шелководству. — Кое-где в Китае шелководы кормят червей в первых двух возрастах одуванчиком, а затем до конца выкормки дают лист шелковицы. У нас к использованию суррогатов шелковицы не приступали потому, что у нас еще нет перепроизводства червей и листа шелковицы вполне хватало, но как только мы взялись за выполнение шелковой пятилетки и увеличили планы выкормки, стало ясно, что при наших методах хозяйствования шелковицы, конечно, не хватит и надо подумать о суррогатах. Да ведь в чем беда! Дехканин еще пока человек темный. Если у него дело с одуванчиком не выйдет, он никогда за него не возьмется вновь.

И вот Анну-Мамеда заело: надо ввести суррогаты, одуванчики, говорит. Стал объезжать аулы, держать речи к комсомольцам. «Давайте, говорит, выдвинем наш встречный план. Если, говорит, примерно тысяча деревьев кормила миллион червей, так при подкормке одуванчиком та же тысяча деревьев выдержит полтора и два миллиона червей. Тута, даже при кустиковой культуре, идет в эксплоатацию через два года, а одуванчик — посеял его весной, а уж летом собирай урожай».

Так было организовано с десяток молодежных артелей. Упрямый парень.

— В другой раз, — продолжал рассказчик, — беседовал я с директором шелкосовхоза.

— Дело не только в том, о чем вам инструктор рассказывал, — заметил директор. — Этот Анна-Мамед еще почище дело задумал. Надо вам сказать, что наш тутовый червь не единственный вид шелкопряда. Во-первых, есть еще дикий тутовый шелкопряд, по-видимому предок нашего одомашненного, затем есть тутовый японский шелкопряд «ямамай», он дает шелк, близкий по своим качествам к шелку тутового шелкопряда, известный под названием туссота. Затем есть североамериканский дубовый шелкопряд, индийский и китайский. Ну-с, затем клещевинный и айлантовый.

На юге Испании вырабатывают шелк из кокона дубового шелкопряда, тоже и в Индии и в Северной Америке.

Вот Анна-Мамед, дьяволенок, и задумался над тем, почему бы у нас не попробовать разведение диких дубовых и айлантовых шелкопрядов. Вы представляете, что это значит? У нас на Кавказе тутовых лесов много, а в Восточной Сибири еще поболе. А если случится, что он в нашем климате на воле жить не сможет, почему бы не поставить опыта и сделать его домашним, комнатным? Подсчитали мы с ним, что если только в одной Сибири развести тутового шелкопряда, так шелку от него будет столько, что через пять-шесть лет всяких мануфактурных кризисов перестанем бояться.

Или вот айлантовый шелкопряд. Айлант, как известно, растет у нас как сорная трава, особенно на Кавказе. Дерево это красивое, засухоустойчивое, растет быстро, а, между прочим, ничему не служит. Почему бы им действительно не кормить червей?