Петер Розай - 15 000 душ

• Название: 15 000 душ
• Автор: Петер Розай
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89091-324-7

Петер Розай (p. 1946) — одна из значительных фигур австрийской литературы последней трети XX века, автор более десяти романов: «Кем был Эдгар Алан?» (1977), «Отсюда туда» (1978, рус. пер. 1982), «Будь счастливым!» (1980), «Мужчина & женщина» (1984, рус. пер. 1994). «Персона» (1995), «Вена, Метрополис» (2005), несколько сборников прозы: «Этюд о мире без людей. Этюд о Путешествии без цели» (1980), путевых очерков; «Стрелы в полете» (1993), «Петербург — Париж — Токио» (2000).

На протяжении семи лет Петер Розай работал над созданием широкой панорамы современной жизни. Так появилась композиция из шести частей, которую автор предлагает рассматривать как своего рода храм с центральным алтарем и приделами. В центре — книга «15 000 душ», давшая наименование всему циклу. По сторонам симметрично расположились «Комедия» и «Восстание», «Мужчина & женщина» и «Облака». Всю композицию завершает «Наше описание ландшафта». Все в целом представляет историю человеческих горестей и страданий, подобно картинам И. Босха.

Роман «15 000 душ» (1985) — одна из больших удач писателя. Агент Клокман путешествует по свету в поисках новейших мировых рекордов, самых невероятных и одновременно высвечивающих состояние современного мира. «Книга рекордов Розая» — абсурдистское повествование о мире «мертвых душ» и о деловом путешествии, цель которого — власть над этим миром, бессмысленная, как само стремление к ней.

---

Возле перевернутых бакенов разливали шнапс.

Его черпали из больших бочек половниками какие-то беззубые существа. Пьяные вздымали пластиковые стаканчики. Кто-то уже не держался на ногах; многие пошатывались. Снег кругом потемнел от горячей мочи.

Такова была реальность!

Пока он смотрел на этот бедлам, слова сами собой потекли из-под пера. — Он, конечно, был коммивояжером, а не писателем. Так что будем снисходительны! Великодушны!

Клокман писал.

В столбик! Подряд: так же, как катили мимо него приплясывающие конькобежцы. — Односложными фразами:

Одни держаться прямо.

Другие согнулись.

Эти падают.

Трое, четверо, пятеро, шестеро, семеро, — цифры.

Люди и цифры.

Вдруг из-под пера брызнули чернила: клякса.

Он превратил ее в человечка. Человечек убегал.

Еще один беглец.

Они летели кувырком друг за другом.

Чернила. Блестящие чернила.

Золото или чернила? — Два в одном?

На какой-то миг, пока ангел переводил дух, Клокман оказался на волосок от самого важного в своей жизни открытия, которое разом решало все. Он пронесся мимо на всех парусах. — К этому мы еще вернемся.

Надежда остается. Кили кораблей. Их якоря!

Деньги.

Кто знает, как бы все повернулось, если бы в этот миг окрестности не заволокла тень от кружащей в воздухе вороньей стаи. — Вороны каркали.

Наверное, нашли жирный кусок! — Клокман захлопнул записную книжку. Ветер трепал штанины его брюк. Дневник? — Он цокнул языком и поднялся.

«Гляди-ка! Ни дать ни взять — пьяный жук-олень, ха-ха», — подумал Клокман, увидев, как один из упавших барахтается на льду. Ничего смешного в этом не было.

Колокольный звон звучал как реквием.

Что будет с моим гонораром? — В центральном агентстве все было глухо. Никаких покровителей у него не было.

Вороны налетели всем скопом. Их черные перья шуршали. Клювы были широко разинуты, когти — растопырены.

Вон там! — Катившие мимо рекордсмены стремглав свернули с беговой дорожки. Они резко затормозили. Из-под коньков брызнул лед!

Началась потасовка! Рекордсмены бились с воронами!

Вырванные перья! Крылья! К облакам.

Одни набивали рот перьями.

Другие нашли что-то съестное. Волосатые плечи. Вороны вспорхнули, сжимая в клювах какие-то лохмотья.

Лохмотья свисали с клювов.

Под завывания ветра сгущалась тьма.

Вазелин и Ляйхт уложили на козлы снятую с петель дверь и расселись.

— Потом появилось что-то вроде радуги: она переливалась синим, зеленым и золотым — как хвост огромного какаду, ха-ха, — из толстого стекла, — а в толще этого стекла тянулись черные полосы и серые полосы, и на них, как хаотично нагроможденные ноты, приплясывали отрубленные детские головы, — я все видел, не надо мне зубы заговаривать, — проговорил Клокман, натужно, но без укоризны.

— Мы ведь уже не в кутузке, — пробурчал Ляйхт. Он глянул в забранное решеткой окно, за которым сверкали звезды.

— Да, они катаются по кругу, — Вазелин возвел глаза к потолку и положил руки на снятую с петель дверь, которая служила столом.

— А нам самим за эти годы сколько пришлось кругов намотать!

— Я о другом, — настаивал Клокман, — я вам говорю, — он взял одну из бутылок, выстроившихся батареей между разломанной бочарной клепкой и ящиками, пустыми ящиками, — они там копошатся в снегу! Как бабочки с оторванными крыльями! Женщины! У них уже зады посинели, позеленели от холода. Кажется, будто светятся фонарики — на фоне черных туч в этой угольной ночи, — но это не фонарики, — он сдвинул шапку на затылок, — это их голые задницы! Это они там торчат! Хорошенький отпуск, нечего сказать, — заключил он, вызывающе вскинул глаза и опустил руку на стол с такой силой, что тот задребезжал.

Тут продрал глаза Смунк.

— Есть чай с ромом, — сказал он.

Они сидели в бытовке, в бетонном бункере перед импровизированным столом, заставленным бутылками.

Размеры ее было никак не определить, поскольку слабый свет электрической лампочки, сиротливо висевшей на проводе, не озарял все углы и закутки.

Время от времени с потолка падали клопы.

— В общем, за ваше здоровье, — сказал Смунк. Облаченный в шубу, он восседал на троне с мягкой обивкой. — Я не святой! — Он выпил.

— Этого от вас никто и не требует! — Клокман встал. — Но одно скажу: так, как вы это делаете, — без службы по поддержанию порядка, без арбитров, вообще без всего, — рекорд никогда не поставишь. — Он ткнул указательным пальцем в сторону Смунка. — Никакого чая с лимоном там тоже нет!

Пол под ним затрещал.

— Лимоны — это наша надежда. Там, за стенами, — молвил Смунк, вперяя в пустоту налитые кровью глаза, как провидец, — теплые края! Жгучее солнце: мы в раю! Друзья!

— Но здесь-то зима.

— Над нами реют желтые флаги, — пришел ему на выручку Вазелин.

— Мне надо выйти, — добавил Ляйхт. — Просто нужно в это верить! — Он начал подниматься, привстал и пукнул.

Клокман не мог взять в толк: Смунк — пророк?

— Черт! Ну, ты даешь, парень, — сказал Смунк Ляйхту. Он немного повысил голос: — Что я слышу? Дружище Клокман говорит, что наша восьмерка — это пустая затея, братская могила? Разве этого хотели рабочие: лечь в братскую могилу? Нет?! — Где же тогда пуховые одеяла, где гуляш? Где блестящие сковородки?

Его подручные молчали. У Вазелина проступил пот на лице. Над бутылками со шнапсом тихо, бесшумно поднимались испарения. Ляйхт по-детски улыбался.

И тут все закрутилось! Огромная тень Смунка перемахнула через стол. Облака пыли. Уродливый загривок, покрытый коростой из клопов, вспучился. В ход пошли кулаки.

У Клокмана замелькали перед глазами радужные круги.

Распущенные павлиньи хвосты! — Смунк уже схватил Вазелина за грудки и шарахнул его головой о стол.

— Вы же сами промотали все в «Метрополе»!

— Промотал, говоришь?! — взревел Смунк. Голова Вазелина захрустела от ударов. — Я тебе сейчас прочищу мозги!

Ляйхт улизнул от Смунка и показал ему нос. Но его настиг пинок Смунка. Он подлетел над батареей бутылок и обрушился во тьму, где и остался лежать, тихонько повизгивая.

У Вазелина текла из уха коричневатая жидкость: топленое сало? Кровь? Он хрипел.

— Вы у меня за все ответите, — орал, отдуваясь, Смунк. — В конце концов, я тут за все в ответе.

Это прозвучало убедительно.

Все эти звезды, шнапс, — бредил Ляйхт. — Так или иначе, я погиб.

В окно действительно глядели звезды, яркие и лучистые, как только что отчеканенные монеты.

Вазелин высунул язык. Усики у него на верхней губе покрылись корочкой.

— Знали бы вы, с кем связались, — крикнул Смунк. — Вон этот, — он указал на Вазелина, — каторжник! Мошенник! А другой, — он ткнул большим пальцем в темноту, — был раньше учителем в гимназии! — Только не надо их жалеть! Никакой жалости!

— Я вот думаю насчет своего гонорара, — робко сказал Клокман. Он боялся, как бы ему заодно не досталось.

И правда! Смунк повернулся к нему! Волосы у него встали дыбом!

— Так вот о чем выдумаете, — произнес Смунк таким тоном, словно до сих пор в этом сомневался. — Черт побери! — И, к удивлению Клокмана, заговорил спокойным голосом: — Я сам человек из народа. Да, я поднялся наверх. Благодаря выборам. За меня проголосовали. У меня есть достоинства, я пользуюсь популярностью. — Он причмокнул.

Клокман сидел понуро и неподвижно.

В печи потрескивали стулья, которые подбросили в огонь.

Было слышно, как кого-то рвет.

Из щелей в печи летели искры.

— У нас сложная избирательная система, — пояснил Смунк.

Клокману привиделся цилиндр из листовой стали, с отделениями. Его отсеки крутились, их приводили в движение крысы, проворно перебирая лапками. Из цилиндра вылетали белые клочки бумаги.

— Холод! Бесхозяйственность! Есть от чего прийти в отчаяние! — Смунк опустил голову и закрыл лицо руками. — Разбаловали!

Его плечи затряслись от рыданий, а из глаз и носа хлынули темные потоки, да так бурно, что Клокман подивился, как это уши у него остались сухими. Уши у него поросли волосками. Покрылись пылью.

— Вас же переизберут, господин управляющий, — осмелился подать голос Вазелин. Он уже поднялся и массировал тонкими пальцами виски.

— Кажется, у вас нос сломан, — сказал Клокман.

Однако Вазелин пропустил это мимо ушей и спросил: «До утра у нас еще сколько времени осталось?»

Из темноты вышел Ляйхт. Все лицо у него было усыпано красными и зелеными крапинками.

— У меня часы, кажется, закоченели, — сказал Клокман. Он потряс часы. Циферблат.

— До беспамятства не напьюсь, — сказал Ляйхт, откупоривая новую бутылку, — я ведь как-никак интеллигентный человек.

Вазелин зачесал назад светлые пряди.

— Ну что, работы невпроворот? — Смунк засмеялся и вытер слезы.