Мария Колесникова - Гадание на иероглифах

• Название: Гадание на иероглифах
• Автор: Мария Колесникова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1983

Мария Колесникова известна советскому читателю как автор повести «Наш уважаемый слесарь» и книг о Р. Зорге и его соратниках. Новая книга М. Колесниковой объединяет три повести о Дальнем Востоке. В первой повести, давшей название книге, рассказывается о военном крахе Японии и о Международном военном трибунале в Токио над военными преступниками; во второй — «Венец жизни» — автор рассказывает об Анне Клаузен, соратнице Р. Зорге; третья повесть посвящена видному советскому военному деятелю Берзину (Кюзису Петерису), одному из организаторов и руководителей советской разведки. Книга читается с неослабевающим интересом.

---

— Садитесь, — сердится преподаватель и ставит в дневник Петериса жирный кол. — Какой из вас получится народный учитель, если вы не можете запомнить основное.

«Основное?» — думает Петерис и не замечает, как его губы растягивает ироническая усмешка. Это окончательно выводит из себя преподавателя, и он, переходя на «ты», кричит фальцетом:

— Вон! Чтобы духу твоего здесь не было, наглец… — Багровая кайма на его голове становится шире.

Петерис медленно удаляется из класса, провожаемый сочувственным молчанием товарищей.

Позже вызывал Страхович, скрипучим голосом корил казенным коштом и грозился выгнать из семинарии за непочтение к царской фамилии. Однако Петерис сам заинтересовался русскими царями и сделал поразившее его открытие. Начиная с Петра III, который в 1761 году стал русским царем, все последующие цари, кончая Николаем II, были немцами! Все крупные сановники в государстве — были немцы. И уж конечно немецкие помещики в Латвии уверенно опираются на царское самодержавие. Почему русский народ все это терпел столько времени? Такой многочисленный и сильный народ? Но, кажется, настал конец терпению, вся Россия поднимается на борьбу с абсолютизмом, и его родная Латвия тоже.

В семинарии бредили свободной Латвией, национальной самобытностью, патриотизмом. Приносили откуда-то «листы», в которых проповедовалась необходимость конституции и всяких мелких реформ. Вся эта либеральная болтовня выдавалась за социал-демократическую литературу.

Осенью 1904 года в семинарии вспыхнул бунт. Семинаристы потребовали, чтобы преподавание велось на латышском языке. Были и другие требования: улучшение материального положения, отмена казарменного режима. Бунт, конечно, был быстро подавлен. Из семинарии исключили 28 человек. Напуганные семинаристы разделились на «оппозиционеров», «нейтральных» и любимчиков. Он, разумеется, был в числе «оппозиционеров». Было и жутко и радостно сознавать себя «бунтовщиком», «революционером». Только ему претил националистический дух этого оппозиционерства. Позже он говорил об этом с Яном. Тот с любопытством посмотрел на младшего брата и одобрительно сказал:

— А голова у тебя работает. Настоящие социал-демократы выступают за солидарность всего пролетариата России. Если мы не объединимся с пролетариями России против баронов и белого царя — Латвия так и останется захудалой германской провинцией.

Ян снабдил Петериса настоящей нелегальной литературой. Помнится, среди них были работы Маркса и Ленина. Конечно, он не во всем тогда разобрался, но главное понял — существуют классы: класс угнетенных — рабочих и крестьян — и класс угнетателей — помещиков и капиталистов, живущих чужим трудом. Между ними ведется классовая борьба не на жизнь, а на смерть. Он относится к классу угнетенных. Его отец, мать, брат и сестры обречены на рабство и унижение. Для барона фон Крейша они всего лишь рабочая скотина. Последнее время барон все больше закупал машин: тракторов, сеялок, молотилок — и лишних батраков выбрасывал на улицу. Отец и мать жили под вечным страхом лишиться работы. Он ясно увидел отца, большого, грузного, — настоящий Лачплесис! — и такого беспомощного перед обстоятельствами. Было что-то унизительное в этой беспомощности большого и сильного человека. Мать состарилась раньше времени — вялое лицо, стылый взгляд, безнадежность во всем облике. Бедная мама… На память приходили слова любимого поэта:

Так не останется, так оставаться не может,
Глупо надеяться, что пронесется вода,
Реки спадут, иссякая, и день будет прожит
Так же, как прежде. О нет, никогда, никогда!

Лед, как ни крепок, упорства уже не умножит,
Сердце, что рвется к свободе и жизни, — сильней!
Так не останется, так оставаться не может!
Все переменится в мире до самых корней!

Но чтобы все переменилось, нужно было действовать сейчас же, немедленно. И Петерис начал действовать.

В деревне, куда он приехал на летние каникулы, проходили митинги и демонстрации. Над толпами колыхались красные флаги, и самый воздух казался наэлектризованным. Напуганные помещики выхлопотали для охраны своих поместий отряды казаков. Казаки пьянствовали и бесчинствовали вовсю: являлись в бараки и крестьянские дома с неожиданными обысками, избивали людей, глумились над женщинами. Сделали обыск и у Кюзисов. Мать с помертвевшим лицом смотрела, как бесцеремонно ворошат казаки их жалкий скарб.

— Тоже мне, революционеры… Хамье, дикари вшивые, — ворчал усатый, лупоглазый унтер. — Себя образить не могут, а туда же лезут… — Казаки ушли, а возмущенные жители барака долго еще обсуждали это происшествие.

А через несколько дней Петериса пригласили принять участие «в одном деле». Решили отомстить казакам — устроить на них нападение. Днем от баронской прислуги узнали, что казаки ночью поедут на ближайшую станцию за продуктами. Договорились поджидать их в густом ельнике у дороги, верстах в пяти от имения. Боевиков собралось человек пятнадцать, все с охотничьими берданками, а некоторые с револьверами. Запомнился нетерпеливый молодой азарт, подогреваемый сознанием того, что он, Петерис, принимает личное участие в революции. Он был полон юношеского порыва и боевой отваги.

Никого тогда не убили и даже не ранили, были ранены лошади, но внезапное нападение так напугало казаков, что они ускакали, даже не обстреляв боевиков. Но Петерис чувствовал себя героем — он перешагнул какую-то грань в своем сознании, отделившую его от всей прежней жизни, стал на реальный путь борьбы. Это было его первое боевое крещение.

Тем летом в волости было много пожаров. Горели баронские замки. Ветер нес удушливые волны гари и звуки далеких тревожных набатов. Напуганные помещики убегали из усадеб. По всем дорогам и проселкам ехали вереницы экипажей с чемоданами, с детьми, с собаками. Крестьяне радовались, что «людоедов» выкуривают с земли.

17 октября царь издал манифест. Разрешалась свобода слова, свобода собраний, организаций, обществ, союзов, обещалась неприкосновенность личности. Семинаристы в открытую читали запрещенную литературу и без разрешения уходили на городские митинги. По рукам ходили стихи Райниса:

Победа, наша победа!
Блестящая в искрах света,
Трещит ледяная гора:
Ее мы долбили, и грызли, и рыли
Упорно, с утра до утра…
Она зашаталась в громе боев,
Тает чудище льдов.

Занятия в семинарии совершенно прекратились. «Смута» снова подняла голову. Снова Страховичу были переданы в письменной форме прежние требования — преподавание на латышском языке, улучшение материального положения учащихся, увольнение нелюбимых преподавателей.

Требование семинаристов Страхович отослал попечителю округа. Приехал директор народных училищ и, выслушав семинаристов, распорядился закрыть семинарию на неопределенное время.

Проездом через Ригу Петерис остановился на несколько дней у Яна, который с весны работал на рижском пивном заводе Кунцендорфа. Ян долго смеялся над легковерием и наивностью семинаристов, которые поверили в царский манифест. Петерис узнал от брата много интересных новостей. Оказывается, царь после 9 января решил быть «добрым». На заводах отобрали три десятка так называемых благонадежных рабочих, а проще говоря — хозяйских прихвостней, и привели их к царю как «депутатов от народа». Царь сказал им, что он прощает рабочим «вину» 9 января, ибо знает об их любви к себе: и о том, что действовать «скопом» их подстрекали революционеры-мятежники. Но если, мол, подобные беспорядки возникнут вновь, то он, царь, опять прикажет стрелять.

Николай II пожертвовал 50 тысяч рублей для раздачи вдовам и сиротам лиц, убитых 9 января.

— В общем, подлейшая комедия, — возмущался Ян и тут же с недоброй усмешкой добавил: — Ну, этим «депутатам» дали жизни! Они вынуждены были уволиться с предприятий, где работали… А ты говоришь «манифест»… Такое, брат, творится… Одним словом, революция!

От брата Петерис узнал о Всеобщей всероссийской политической забастовке, о мощных восстаниях в Латвии: в Тукумсе, в Талси, Айзпуте, Руиене, Вентспилсе.

— Партизанскую войну надо организовать против помещиков и баронов, — говорил Ян. — В Юргенсбурге есть хорошие, надежные ребята. Передашь им от меня кое-какую литературу.

Петерис рассказал брату о летних событиях в Юргенсбурге и не без тайной гордости сообщил о своем участии в нападении на казаков. Ян неопределенно заметил, что Петерис еще слишком молод, чтобы ввязываться в такие опасные дела.

Но жизнь сама диктовала поведение. В эту же осень Петерис вступил в народную милицию и принял самое деятельное участие в деревенских событиях.

А события развивались в необычайно стремительном темпе. Волостное правление занималось распорядительными комитетами, покинутые баронами имения перешли под контроль крестьян, конфисковывались пасторские земли, из школ были удалены реакционные учителя и на их место поставлены новые.