Тимоти Колтон - Ельцин

• Название: Ельцин
• Автор: Тимоти Колтон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-05774-6

Борис Ельцин — одна из величайших фигур российской и мировой современной истории. Профессор Гарвардского университета Тимоти Колтон написал беспристрастную, тщательно выверенную монографию о первом Президенте России. В основу работы положено огромное количество документальных и архивных материалов, а также впечатления от личных встреч и разговоров с Борисом Ельциным.

---

Чтобы осветить себе путь в московском лабиринте, новому маэстро не хватало ни знания местных условий, ни команды единомышленников вроде той, что сложилась у него на Урале. Свердловских помощников, на которых можно было бы положиться, у Ельцина было немного; многие москвичи, с которыми ему пришлось работать, считали его деревенщиной. Как и в Свердловске, по понедельникам Ельцин проводил неформальную планерку для группы, в которую на конец 1986 года входили Валерий Сайкин, Михаил Полторанин, второй секретарь горкома (свердловчанин Юрий Беляков), секретарь по идеологическим вопросам (Юрий Карабасов) и руководитель московского КГБ (Николай Челноков). Официальное бюро МГК собиралось по средам. Верный себе Ельцин и в Москве не прекращал критики и самокритики — с той только разницей, что теперь он рассказывал о недостатках своих коллег журналистам. Совместный отдых, который в Свердловске казался вполне естественным, в Москве был неуместен. В мае 1986 года, проводя отпуск в Грузии, Ельцин получил травму во время матча в волейбол, и у него начались проблемы с позвоночником и ногами, из-за чего он больше не мог играть[457]. Подмосковная дача Ельцина находилась в стороне от домиков сотрудников горкома. Охотничьих угодий поблизости не было, так что распределять квоты на отстрел дичи Ельцин тоже не мог.

Ельцина вдохновляло чувство ответственности перед властью и рвение в деле реформирования коммунизма. При этом он, как обычно, страстно жаждал личного успеха, не видя никакого противоречия между этим желанием и реформами. Кроме того, работа в Москве снова выявила то, что мы назвали присущим ему испытательным сценарием. После декабря 1985 года Ельцин больше, чем когда-либо прежде в своей политической карьере, чувствовал себя обязанным продемонстрировать свою силу и умения. В «Записках президента» он вспоминает, что «начал даже как-то легче дышать», заряжаясь энергией от требований, предъявляемых к нему новой работой[458]. В «Исповеди на заданную тему» он во всех подробностях описывает завершение своего рабочего дня. Приехав домой (редко раньше полуночи), он пять-десять минут сидел в машине: «Сил не было рукой пошевелить, так изматывался»[459]. Как он сообщил в 1986 году пропагандистам, спал он по-прежнему четыре часа в день: поднимался на рассвете, делал гимнастику, читал, готовился к работе (Александр Коржаков подтверждает, что распорядок дня был именно таков)[460]. Ельцин, по словам Коржакова, всегда старался запоминать имена, факты и цифры: «Ельцин ведь приехал с периферии и, видимо, испытывал потребность при случае подчеркнуть, что и там есть люди ничуть не хуже москвичей, а может, и получше»[461]. Когда Ельцин действовал по сценарию испытания, для него было характерно раздувать объекты своего гнева, превращая их в нечто глобальное. Так, райкомовский секретарь, с чрезмерным шиком отремонтировавший свою квартиру, превратился в «князя»; других Ельцин называл «князьками» или «их величествами аппаратными работниками»[462].

Ельцин видел явную связь между собственными усилиями по проведению реформ и намерением противников затормозить их или даже устранить его лично. Выступая в Доме политического просвещения в 1986 году, он выбрал для импровизированных ответов те вопросы, которые акцентировали эту точку зрения[463], и использовал заранее подготовленные материалы из другой папки:

«[Меня спрашивают], какие привилегии отменены для работников МГК… Думаю, что вопрос поставлен неправильно. Почему только отменить? Кое-что добавили. Прибавили работы, прибавили количество заседаний бюро. Теперь работники МГК трудятся не с 9 до 18, а до 9–10 вечера, а иногда и до полуночи. Что касается отмены, то для начала закрыли промтоварный магазин. Думаю, что это полезно — работники МГК будут острее чувствовать недостатки…

Получаю, например, такие письма: „Еще ХРУЩЕВ пытался всех нас одеть в телогрейки, ничего у него не вышло, не выйдет и у тебя. Воровали и будем воровать“. Товарищи, разорвать это кольцо мы можем только общими усилиями…

Мне напоминают, что через 3 года мне придется отчитываться и отвечать за те авансы, которые я надавал. Я к этому готовлюсь и намерен эти годы полностью отдать борьбе.

Есть такая записка: „Планы у тебя наполеоновские, куда ты влез? Просто ГОРБАЧЕВУ понадобился такой человек, убирайся к себе в Свердловск, пока не поздно“. (Из зала крики „позор“.) Успокойтесь, товарищи; я думаю, что этот вопрос не из этого зала, а затесалась записка, полученная ранее. Писал ее, видимо, больной человек. …

Выражают беспокойство, надолго ли хватит мне сил при таком жестком графике. Могу товарищей успокоить. Здоровье у меня крепкое, пока не жалуюсь. Если начнет сдавать, увеличу отдых на пару часов. Но сейчас надо работать не жалея сил, иначе мы перелома не добьемся. Еще записка: „Надеемся, что через год Вы по-большевистски расскажете, что Вам не удалось сделать“. Хорошо, договорились — через год расскажу»[464].

Ельцин здесь продемонстрировал комплекс, который Эрик Эриксон назвал личным и профессиональным «сверхподчинением». Сделанная Эриксоном зарисовка Мартина Лютера, проявлявшего этот комплекс, очень напоминает поведение Ельцина в тот период времени: «Некоторая тяга к созданию проблем, мятежное насмешничество в драматических ситуациях беспомощности и любопытная честность (и честное любопытство) в стремлении во что бы то ни стало добраться до сути, фатальной сути, подлинной сути»[465]. Сверхподчинение, как доказал Лютер из Виттенберга, может стать предвестником бунта, если легко возбуждаемая склонность концентрироваться на средствах совпадет с неуверенностью в целях. Точно в такой ситуации и находился Ельцин в мегаполисе.

Глава 6 Бунтарь

На советском Олимпе Ельцину всегда было нелегко, жесткие требования протокола душили его. В отличие от Свердловска в Москве его коллеги жили в разных районах города, редко общались друг с другом и не занимались вместе спортом. «С кем-то просто повстречаться, контактировать было почти невозможно», — писал он в «Исповеди на заданную тему». Первого секретаря окружал плотный кокон, сплетенный службами безопасности. «Если едешь в кино, театр, музей, любое общественное место, туда сначала отправляется целый наряд, все проверяет, оцепляет, и только потом можешь появиться сам»[466].

Если верить его мемуарам, Ельцин не знал, как относиться ко всему тому, чем его обеспечили. Дом, в котором ему дали квартиру, по его словам, был посредственным и находился в шумном месте, а не в зеленом районе Кунцево на западе Москвы, что было воспринято им как дискриминация. Но «дом из желтого кирпича» (москвичам желтый кирпич сразу же говорил о том, что здесь живут номенклатурные работники) на 2-й Тверской-Ямской улице, где проживали Ельцины, был отнюдь не убогим жилищем, и по площади их московская квартира не уступала свердловской на набережной Рабочей Молодежи. Ельцин поначалу не понимал, что многие аппаратчики, жившие в Кунцеве, занимали более низкое положение, чем он, и не имели государственных дач — ему же госдачу выделили в апреле 1985 года. Дачу он делил с Анатолием Лукьяновым, тем самым завотделом, который готовил его перевод в Москву. Сначала жилищные условия показались Ельцину чересчур скромными, но очень скоро они стали поистине лукулловыми. После того как в июле его ввели в Секретариат ЦК, ему выделили госдачу «Москва-река-5» в Усове, которую на протяжении нескольких лет занимал Горбачев. Ельцин был «ошарашен» ее показным великолепием. Окруженный каменной стеной дом, отделанный мрамором и роскошно обставленный, был в несколько раз больше дачи № 1 на озере Балтым. Рядом находился сад и спортивные площадки. Ельцин также признается, что испытывал неловкость из-за того, что при даче имелся большой штат обслуги (три повара, три официантки, горничная, садовник), относившийся к Девятому управлению КГБ и оказавшийся в полном его распоряжении, как только его статус поднялся до кандидата в члены Политбюро[467].

Оказавшись во внутреннем кругу властной элиты, Борис Ельцин задумался о смысле существования режима и о его отношении к обществу более глобально. Наина Ельцина, рассказывая о том, насколько невероятен был бы любой бунт, если бы ее муж не перебрался с Урала в столицу и не получил возможность взглянуть на происходившее в стране из метрополии, использовала интересную кулинарную метафору: «Наверное, не побыв в Москве, может быть, он и не сделал бы такого поступка [выступление на пленуме ЦК в октябре 1987 года], потому что слоеный пирог жизни скорей познаешь в Москве, чем на периферии: там жизнь проще. Там нет этого слоеного пирога, когда по должности у тебя и уровень жизни. А там, несмотря на высокий пост, в общем-то я не думаю, что мы слишком отлично жили от всех других»[468]. Как многие выходцы из провинции, приспосабливающиеся к столичной жизни, поначалу Ельцин с горящими глазами наблюдал за теми, кто допустил его в свой эксклюзивный клуб. Некоторые из начинавших, как он, с годами подчинились принятым в этом обществе правилам и научились извлекать из них выгоду. У Ельцина же, как пишет Виталий Третьяков, наивность переросла в агрессивность: «Сначала это была позитивная, конструктивная агрессивность — желание лучше и быстрее других сделать то, чего, как ему казалось, ждал от него Горбачев… Но когда выяснилось, что рвение, ударничество Ельцина не было оценено генсеком, более того — стало его раздражать, Борис Николаевич возненавидел Горбачева „по всем азимутам“ и перешел к агрессивности, разрушительной для власти лидера перестройки»[469].