Коллектив авторов - Письма отца к Блоку

• Название: Письма отца к Блоку
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Письма отца А.А.Блока к сыну впервые опубликованы в серии «Литературное наследство» (том 92, кн. 1) издательства «Наука» в 1980 году. Письма эти, приобретенные Государственным литературным музеем в феврале 1948 г. у Г. П. Блока, представляют значительный интерес для изучения жизни и творчества поэта. Они многое объясняют в его письмах к отцу, впервые опубликованных в 1927 г., проливают дополнительный свет на отношения отца и сына и являются ценным документальным материалом для характеристики личности самого А. Л. Блока.

Богатый новый материал, освещающий жизнь, литературную и общественную деятельность поэта, содержится в неизданной переписке, дневниках и воспоминаниях его современников, извлеченной из многочисленных архивных фондов.

---

Итак, дальше про Сашу. Он декламировал по нашей просьбе «Сумасшедшего» Апухтина. Оказывается, он его декламирует чуть ли не в сотый раз, уже и потому с меньшим чувством, но все-таки очень талантливо. Он, видно, действительно одаренный юноша, а главное в высшей степени симпатичный. Мне очень, очень было приятно видеть его.

Соня стала мне его расхваливать, похвасталась особенно тем, что он страшно их с Олей уважает, почитает, а он, услыхав это, нарочно стал ее дразнить — и на все ее мнения, слова и даже игру на рояле все прибавлял покровительственным тоном «да ведь она у меня очень хорошая» или «ведь она у меня такая способная…» Она делала вид, что очень недовольна, и все это так мило, дружно — сразу видно, что у него и с Олей и Соней чудные дружеские отношения. Со мной он тоже говорил мило, просто, как и нужно с сестрой.

Когда девочки Качаловы собрались домой — он вызвался их проводить и усадить на извозчика, так как они были одни. <…>

ИРЛИ, ф. 654, оп. 6, № 14.

27. ИЗ ПИСЬМА СОФЬИ НИКОЛАЕВНЫ КАЧАЛОВОЙ А. Л. БЛОКУ

20 сентября 1901 г. Петербург

<…> Твой Сашура был у нас в мои именины; он по-прежнему удивительно мил, и мы все страшно рады были его видеть.

Он говорит, что отдохнул за лето, но, кажется, немного забросил свою поэзию, по крайней мере мы никак не могли упросить его что-ниб<удь> нам продекламировать. Теперь он вновь с удвоенным рвением принимается за свои университетские занятия. <…>

ИРЛИ, ф. 654, оп. 6, № 37.

28. ИЗ ПИСЬМА АЛЕКСАНДРЫ НИКОЛАЕВНЫ БЛОК А. Л. БЛОКУ

17 ноября 1901 г. Петербург

<…> Сына Вашего Сашу видела мельком на свадьбе.[206] Он был шафером у Штейна[207] и затем подходил ко мне во время поздравления. Сообщил мне, что перешел на филологический факультет, и хотя теряет два года, но очень счастлив, так как напал на свое призвание: изучение философии и других интересующих его наук. Физически не изменился с прошлого года. <…>

ИРЛИ, ф. 654, оп. 6, № 18.

29. ИЗ ПИСЬМА СОФЬИ НИКОЛАЕВНЫ КАЧАЛОВОЙ А. Л. БЛОКУ

29 декабря 1901 г. Петербург

<…> Сашура бывает у нас в этом году довольно часто, если принимать во внимание то далекое расстояние,[208] кот<орое> нас разделяет. Он оч<ень> много занимается, в спектаклях, слава Богу, не принимает участия, а выступает просто как декламатор и имеет большой успех. Мы все по-прежнему оч<ень> его любим и очень рады, что он не забывает нас. Сами мы провели праздники, конечно, невесело.[209] <…>

ИРЛИ, ф. 654, оп. 6, № 37.

30. ИЗ ПИСЬМА СОФЬИ НИКОЛАЕВНЫ КАЧАЛОВОЙ А. Л. БЛОКУ

6 января 1903 г. Петербург

<…> Саша, вообрази, не был у нас со времени твоего приезда, и я только раз мельком видела его на одном концерте Олениной д’Альгейм[210] где он был со своей матерью и отчимом и, как мне показалось, избегал меня.[211]

Недавно я получила от него несколько строк,[212] где он поздравляет меня и пишет, что не приходил так долго по нездоровью, но теперь чувствует себя хорошо и надеется скоро придти;[213] я слышала также, что он очень занят. <…>

ИРЛИ, ф. 654, оп. 6, № 37.

АЛЕКСАНДР БЛОК В ВОСПОМИНАНИЯХ С. Н. ТУТОЛМИНОЙ

С Александром Блоком мы были в близком родстве: его отец — родной брат моей матери. Мы родились в один год. Должно быть, именно потому он был ближе со мной, чем с моей старшей сестрой Ольгой.

Нас связывала еще проявившаяся у обоих с ранних лет любовь к стихам. Нам было по восьми лет, когда мы начали переписываться стихами.

Хотя оба мы жили в Петербурге, однако семьи наши не бывали друг у друга: наша бабушка Ариадна Александровна Блок, которая жила с нами, не могла простить матери поэта ее уход от Александра Львовича ее обожаемого старшего сына, и отношения были порваны.

Но та же бабушка передала мне как-то стихи, написанные Сашей, и велела ответить ему тоже стихами. Переписка эта, не подогреваемая свиданиями, скоро прекратилась. У меня остались в памяти две строчки его письма:

Ужин был у нас прекрасный,
И кисель из клюквы красный.

Помню еще одну встречу в Александровском саду, куда нас водили гулять. Передо мной неожиданно предстал хорошенький мальчик с кудрями, в отложном воротничке. Но и после этого лед не растаял.

В 1890 г. мы уехали из Петербурга и вернулись туда в 1895 г. осенью. Очень скоро после нашего приезда перед обедом раздался звонок, и вошел худенький, невысокого роста гимназист. Это был Саша Блок. Он сказал, что пришел навестить бабушку. Бабушка увела его к себе в комнату, но обедал он с нами. Во время обеда был тих, но не застенчив, охотно отвечая на вопросы с характерной для него уже и тогда манерой говорить замедленно, словно цедя слова сквозь зубы.

В течение зимы он несколько раз приходил к нам и также Сидел сначала у бабушки, а затем обедал с нами. Мы считали его бабушкиным гостем и мало интересовались им. Так было и в следующие два года.

Осенью 1898 г. он явился к нам в студенческом сюртуке, возмужавший, оживленный.

В эту зиму у нас собиралась по субботам молодежь: увлекались музыкой, пением, декламацией, и Саша стал непременным членом этих собраний.

Внешне, я помню, меня поразила перемена в фигуре Саши: он как-то раздался в ширину, грудь стала выше, осанка увереннее. Приходил он к нам всегда в студенческой форме. Таким он и запечатлелся в моей памяти.

Был он очень аккуратен, подтянут, но без всякого фатовства. Ботинки носил самые простые, даже несколько по-стариковски широкие, в то время как другие молодые люди особенно щеголяли тогда обувью с какими-то якобы «американскими» носами.

Саше Блоку можно было поставить в упрек разве только слишком подчеркнутую солидность, медлительность, которая делала его старше своих лет. Я не помню у него ни одного быстрого движения, даже в играх, которые мы часто затевали и в которых он охотно принимал участие. Мне казалось, что он старался подражать нам в живости, но что для него это было непривычно (например, бегать).

Все мы очень любили его. Он очаровывал нас своей милой простотой, чудной улыбкой. И уж ни капли не было в нем унылости, даже вялости. Он от всей души веселился и смеялся, но все это было несколько другого, чем у нас, темпа. Как сказали бы теперь, он был не «физкультурен». «Вырос один в семье», — так объясняли себе это мы.

В одну из суббот Саша выступил у нас как декламатор — прочел «Сумасшедшего» Апухтина, и с таким мастерством, что мы все были поражены.

Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые,

— эти слова он произносил почти со слезами: губы у него дрожали при совершенно неподвижном лице. Это выступление сразу подняло его во мнении всего общества: мы увидели в нем художника, который был выше нас всех.

В этом году устроилась у нас на святках «украинская колядка». Компания наша (около 40 человек) разучила несколько народных украинских песен, «Колядку» из оперы «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова, застольный хор из оперы «Русалка» Даргомыжского и в крытых дилижансах (так называемых кукушках) разъезжали по знакомым с мешками для колядования. Конечно, был с нами и. Саша в украинском костюме, но отнюдь не поющий: как мы ни старались, мы не могли обнаружить у него ни голоса, ни музыкального слуха. Веселился он во-всю. Мы заезжали в 5–6 домов, и всюду нам после наших песен набивали мешки фруктами и сластями. А когда садились в «кукушку» — начиналось «сражение»: перекидывались мандаринами и яблоками, как мячами. Как сейчас вижу хохочущее, задорное лицо Саши, терявшего при этом всю свою «солидность».

Саша часто вписывал в мой альбом стихи, но, к сожалению, не свои, а Мея, Фета, Майкова и др. Читал стихи о «Прекрасной даме», но только, когда мы бывали с ним одни.

В следующем году Саша явился осенью совсем какой-то другой — увлеченный Шекспиром и летними спектаклями на даче у Менделеевых. Он охотно читал нам монологи. Особенно хорошо выходил у него монолог Отелло на суде:

Она меня за муки полюбила,
А я ее за состраданье к ним…

Эти слова он произносил превосходно: очень тихо, как будто монотонно, но с большим внутренним напряжением.

Вижу его сейчас, как живого, в нашей гостиной, окруженного притихшей толпой влюбленной в него молодежи. Он стоит, взявшись руками за спинку стула. Голова поднята. Ореховые глаза полузакрыты. Красивый рот выговаривает слова как бы с усилием, сквозь зубы, и подбородок выдается при этом немного вперед.

Нас увлекало и мужавшее его мастерство, и сам он, но мы начали испытывать ревность. Мы почуяли, что художественная сторона его природы нашла себе новую пищу где-то вне нашего круга. Он любил нас по-прежнему, но от нас ничего уже не брал, а, напротив, приносил нам нечто, накопленное на стороне. Все же личные, свои переживания, как и всегда, скрывал.