Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана

• Название: Жан Оторва с Малахова кургана
• Автор: Луи Буссенар
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-86218-164-4

Впервые полностью переведенный на русский язык приключенческий роман «Жан Оторва с Малахова кургана».

_{Иллюстрации А. С. МаховаПримечания В. П. Ерашова}

---

Зуав бесстрастно поднес руку ко лбу, молча отсалютовал трибуналу, а про себя подумал: «От судьбы не уйдешь!»

Офицеры встали: вежливо ответили на его приветствие и грустно ушли. Майор остался наедине с осужденным, если не считать охраны.

— Оторва!.. Мой бедный друг! — воскликнул русский офицер, протягивая зуаву обе руки. — Я в отчаянии! У меня такое чувство, что, посылая вас на казнь, я совершаю чудовищный поступок… Как будто убиваю брата… все мое существо восстает против этого… У меня разрывается сердце… Никогда со мной не было ничего подобного, и я ощущаю неодолимую потребность сказать вам это! Но вы — наш враг… враг опасный, упорный, умышленно нарушивший законы моей страны… Я судил вас по совести… в соответствии с этими законами… суровыми, но справедливыми… и я хотел бы иметь возможность вас оправдать… вернуть вам свободу. О, будь проклята война, которая стравливает людей, созданных, чтобы дружить друг с другом…

При этих теплых, исполненных волнения и приязни словах суровое выражение лица Оторвы смягчилось, его руки сжали руки майора, и он сказал прерывающимся голосом:

— Господин майор… ваше сочувствие… оно кажется мне невероятным… и глубоким… в самом деле братским… Такое ощущение, словно я знаю вас с давних пор… знал всегда… нас связывает таинственная близость, которая делает наше положение еще более мучительным… а то, что предстоит, становится ужасным… Да, будь проклята война… это нечестивое дело, которое разрешает убийства и сеет повсюду горе, траур и слезы!

Держась за руки, лицом к лицу, два отважных воина долго смотрели друг на друга увлажнившимся взглядом, взволнованные, с бьющимися сердцами, и не могли проронить ни слова. Жан первым нарушил горестное молчание.

— Господин майор!

— Да, дорогой мой Оторва?

— Окажите мне огромную услугу… последнюю услугу.

— Друг мой, располагайте мной как братом.

— Завтра… в девять часов… будьте рядом со мной… на месте казни… помогите мне по-братски в эту страшную минуту… Чтобы я умер не одиноким… брошенным всеми…

— Обещаю, — с трудом произнес Павел Михайлович.

— Благодарю вас… Ничего другого я и не ждал. Сегодня ночью я выражу свою последнюю волю… напишу другу моей семьи… близкому человеку… и попрошу его подготовить к страшной вести… моего старого отца… мою бедную матушку… Я оставлю письмо на столе… А когда все будет кончено… когда меня не будет… возьмите крестик с моей груди и вложите его в письмо… а потом переправьте его туда… во Францию. Вы обещаете это мне, правда, господин майор?

— Клянусь!

— Я рассчитываю на вашу скромность.

— Ваше желание для меня священно.

— Обещайте также, что в моем полку никто не узнает, что меня расстреляли.

— Все будет так, как вы хотите.

— Еще раз и от всего сердца благодарю вас!

Последний раз они заключили друг друга в объятия, и осужденного увели в каземат.

Солдаты зорко следили за ним, и Оторва снова принял беззаботный вид.

Ему принесли обильный завтрак, который он поглотил с большим аппетитом. Икра, холодное мясо, бутылка вина, кофе, сигары… «Настоящий пир смертника», — подумал зуав, которому давно не приходилось сидеть за таким столом.

Забыв о солдатах, он зажег сигару и принялся мерить шагами свою камеру со сводчатым потолком. Ничто не нарушало спокойствия этого солнечного утра, которое для Оторвы будет последним.

Хотя что касается спокойствия, оно относительно, поскольку яростная бомбардировка продолжалась по всей линии огня — от Корабельной до Карантина. Но все так давно привыкли к артиллерийской канонаде, что непрерывный грохот воспринимался как нечто обыденное, а тишина вызывала недоверчивое удивление. Часы бежали с пугающей быстротой. Надвигалась ночь. Осужденному снова принесли еду, еще более обильную и разнообразную, чем в первый раз, потом выдали бумагу, конверты, сургуч, чернила и перья. Зажгли лампы. В камере стало светло как днем.

Быстро покончив с трапезой, Жан собрался с мыслями.

Он придвинул к себе лист бумаги, взял перо и начал писать: «Дорогой отец… дорогая матушка… дорогие мои обожаемые родители…»

Внезапно перо выскользнуло у него из рук, сердце забилось все сильнее, рука задрожала, слезы выступили на глазах, и рыдание вот-вот готово было вырваться из груди. Оторва, человек из железа, почувствовал, что его неукротимая воля слабеет. Ах, если б он был один! Но русские смотрели на него. Русские, которые знали, что его ждет, восхищались выдержкой и достоинством пленника.

Что ж, на глазах у врага негоже выказывать недостаток самообладания… надо утаить от них как нечто постыдное минутную слабость, такую естественную и человечную. Оторва сжал зубы, тяжело вздохнул и проглотил слезы. Потом закурил сигару и снова принялся спокойно писать.

Он писал долго, стопка исписанных листочков росла. Душа отважного и нежного солдата изливалась в тысяче прелестных подробностей. Немало слез прольют его близкие, читая это. Зуав медленно перечитал письмо, которое дышало любовью, и поставил свою подпись. Потом, не думая больше о том, смотрят ли на него русские, поднес письмо к губам, как делал это, когда ребенком писал матери: «Прими мой крепкий поцелуй, который я кладу в конверт!..»

Молодой человек красиво, не без щегольства, выписал адрес на конверте:

«Господину Мишелю Бургею

Командиру эскадрона в отставке

в Нуартер (Эр и Луар)

Франция

(Заботами майора Павла Михайловича)».

Какое-то время Жан сидел в задумчивости и тихонько бормотал про себя:

— А как же Роза?

Он машинально протянул руку к бумаге, как бы собираясь снова писать. Но тут же передумал. «Зачем? Я исчез более шести недель назад… На войне это долгий срок… Он наводит на мысли о вечной разлуке. В полку наверняка считают, что я убит… Милая Роза!.. Она уже оплакала меня и не надеется на встречу… Стоит ли заново причинять ей страдания и писать о том, как велика моя любовь и как разрывается мое сердце при мысли, что я теряю ее навсегда! О-о, как я мечтал о нашем с ней будущем!.. Великолепная жизнь!.. Офицерский чин!.. Эполеты!.. Воинская слава! Прекрасные мечты, у которых — увы! — нет будущего, которые через несколько часов уничтожит смерть. Что ж, приходится смириться! Да, лучше промолчать! Дочь солдата, она собиралась стать женой солдата и должна была быть готова к славной, но полной риска жизни».

Оторва сидел, облокотившись о стол, подперев руками лоб, с блуждающим взглядом, не замечая, как бегут часы. Вот уже и рассвет встал над городом, проникая за решетки каземата.

«Вот и день! Что ж, я уже не стану ложиться. Бессонная ночь!.. Если и не первая в моей жизни, зато наверняка последняя… А потом отдых… навсегда!»

Тут он заметил, что его мундир в пыли и грязи.

При мысли о том, что он предстанет перед расстрельной командой в обличье пьяницы, подобранного на улице, его охватил стыд.

Безупречный солдат, он хотел быть начищенным и надраенным, как на параде.

Знаками Жан попросил своих стражей принести ему щетки, ваксу, мыльную воду. Солдаты превосходно поняли француза и поспешно предоставили в его распоряжение все свои туалетные принадлежности. Гетры, ботинки, шаровары, пояс, куртка, феска — он все внимательно осмотрел, почистил щеткой, надраил с той ловкостью и тщательностью, с какой это делают старые служаки.

Работа спорилась: и вот уже снаряжение засверкало, как новенькое. Потом зуав старательно, с мылом вымыл руки, шею и лицо и снова стал самым блистательным из зуавов всех трех зуавских полков.

Русские в восторге наблюдали за этим великолепным солдатом, олицетворявшим собой французскую армию. Для человека, которому предстояло вот-вот расстаться с жизнью, он держался с необыкновенным достоинством.

И все же морщина пересекала его лоб. Час казни приближался, а майор Павел Михайлович еще не появлялся. Неужели что-то могло ему помешать выполнить обещание, нарушить взятое на себя священное обязательство присутствовать при казни?

Несомненно, произошло что-то серьезное. Несчастный случай?.. Ранение? Или хуже? Вполне возможно, тем более что союзные армии удвоили интенсивность огня, словно французы и англичане решили устроить зуаву кровавые похороны.

На колокольне собора часы пробили девять. Каждый из девяти ударов сопровождался залпом картечи.

Наступила роковая минута.

В каземат быстрым шагом вошел унтер-офицер, поприветствовал Оторву и жестом предложил ему следовать за собой.

Жан встал, положил письмо на видное место на столе и последовал за унтер-офицером. У выхода, с оружием к ноге, выстроились солдаты. Прозвучала короткая команда. Солдаты окружили зуава, вскинули ружья на плечо и тяжелым шагом тронулись в путь.