Гор Видал - Вице-президент Бэрр

• Название: Вице-президент Бэрр
• Автор: Гор Видал
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман о войне североамериканских колоний за независимость от Англии и о первых десятилетиях истории Соединенных Штатов Америки. В центре внимания автора — крупнейшие политические деятели Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Александр Гамильтон и Аарон Бэрр, образы которых автор трактует полемически, придавая роману остро современное звучание.

---

Гор Видал Вице-президент Бэрр

Моим племянникам Айвену, Хью и Бэрру

1833

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Экстренное сообщение для нью-йоркской «Ивнинг пост»:

Незадолго до полуночи 1 июля 1833 года полковник Аарон Бэрр, семидесяти семи лет, обвенчался с Элизой Джумел, урожденной Боуэн, пятидесяти восьми лет (более вероятно, что ей шестьдесят пять, но будьте осторожны: она может подать в суд!).

Церемония, состоявшаяся в доме мадам Джумел на Вашингтонских холмах, была совершена доктором Богартом (имя сообщу позднее). Присутствовали также племянница мадам Джумел (по некоторым сведениям — дочь) с мужем Нелсоном Чейзом, адвокатом конторы полковника Бэрра на Рид-стрит. Это второй брак полковника; полстолетия тому назад он женился на Теодосии Прево.

В 1804 году полковник Бэрр, вице-президент Соединенных Штатов, застрелил на дуэли генерала Александра Гамильтона. Через три года после сего досадного происшествия полковник Бэрр был арестован по приказу президента Томаса Джефферсона и обвинен в измене за попытку распустить Соединенные Штаты. Суд под председательством верховного судьи Джона Маршалла признал полковника Бэрра невиновным в измене, но осудил за попытку незаконного вторжения на испанскую территорию с намерением провозгласить себя императором Мексики.

Новоиспеченная миссис Аарон Бэрр — вдова виноторговца Стивена Джумела, самая богатая женщина в Нью-Йорке, начинала свои дни не столь пышно, но, без сомнения, весело — в борделе города Провиденс, штат Род-Айленд…

* * *

Похоже, мне не дается верный тон, но, раз уж Уильям Леггет поручил мне писать о полковнике Бэрре для «Ивнинг пост», я буду фиксировать все подряд, а там пусть он сам решает. «Я не думаю, — и он заглотнет воздух своими чахоточными легкими, — что главный редактор допустит хотя бы упоминание о том, что он называет „непорядочным заведением“.

Ладно, потом можно подыскать что-нибудь помягче. В последнее время Леггет обнаружил столь же внезапный, сколь и таинственный интерес к полковнику Бэрру, хотя редактор, мистер Брайант, находит моего работодателя „непривлекательным“: подобно многим мужчинам прошлого века, он не чтил женскую добродетель».

Поскольку я моложе мистера Брайанта, «непривлекательность» полковника Бэрра кажется мне приятным контрастом лицемерию наших дней. Мужчина восемнадцатого столетия непохож на нас, а полковник Бэрр — мужчина восемнадцатого столетия, еще полный жизни и сил, с новой женой здесь, в Гарлеме, и прежней любовницей в Джерси-Сити. Он полон блеска и обаяния. Короче говоря, чудовище. Опорочить его? Очевидно, Леггет именно этого и хочет. Но хочу ли этого я?

Я сижу под сводами особняка Джумелов. Все спят — кроме новобрачных? Жуткая картина — сплетенные старческие тела. Я гоню ее прочь.

Этот удивительный день начался с того, что полковник Бэрр, выйдя из своего кабинета, попросил меня проводить его до гостиницы «Сити», где у него назначена встреча с другом. Как всегда, он был сама таинственность. Даже прогулка к парикмахеру выглядит у него как попытка государственного переворота. Он буквально несся вприпрыжку рядом со мной по Бродвею, будто не было и в помине удара, который наполовину парализовал его три года назад.

На углу Либер-стрит он купил яблоко в сахаре. Торговка узнала его. Но все нью-йоркские старожилы узнают его на улице. Люди простые тепло приветствуют полковника, респектабельные норовят с ним не раскланяться, хотя он не доставляет им такого удовольствия, предпочитая смотреть себе под ноги или на своего спутника. Но примечает все.

— Лично для полковника, яблочко без червячка! — Очевидно, это какая-то шутка, известная только Бэрру и назойливой старухе. Он с ней очень любезен. Деловые люди с Уолл-стрит, завидя его, тотчас отворачиваются и прибавляют шаг. Он же как будто не замечает производимого им эффекта.

— Чарли, у тебя вечером найдется время для небольшого приключения? — Это довольно трудно разобрать. У полковника далеко не все зубы целы, да и яблоко во рту отнюдь не облегчает дела.

— Да, сэр. А что за приключение?

Большие черные глаза смотрят на меня лукаво.

— Весь смак в том, что это сюрприз.

Перед гостиницей остановился омнибус. Лошади ржут, мочатся, тяжело дышат. Солидные процветающие мужчины устремляются к гостинице: сумерки — время свиданий, сплетен, выпивки; потом они пешком расходятся по домам, потому что так быстрее, чем экипажем. В наши дни нижняя часть Бродвея забита экипажами и повозками и все ходят пешком: тут можно встретить даже дряхлого Джона Джекоба Астора, он ползет по улице подобно древней улитке, оставляя за собой липкие, пахнущие ассигнациями следы.

Вместо того чтобы войти в гостиницу, полковник (может, чтоб не столкнуться с компанией боссов Таммани-холла [1]) вдруг свернул к кладбищу церкви св. Троицы. Я послушно последовал за ним. Я всегда послушен. А что еще остается не слишком расторопному клерку юридической конторы? Не понимаю вообще, почему он меня держит.

— На этом прелестном кладбище у меня больше интимных друзей, чем на всем Бродвее. — Бэрр шутит по любому поводу: не то, что другие. Всегда он был такой или годы ссылки в Европе сделали его столь непохожим на всех нас? Или — тоже не исключено — изменился нрав ньюйоркцев? Да, видимо, в этом все дело. Но если мы и кажемся ему странными, он слишком вежлив, чтобы это показать; так он и живет среди нас — дьявольская загадка, над которой я бьюсь.

В полумраке кладбища Бэрр и в самом деле был похож на дьявола — если, конечно, дьявол не выше пяти футов и шести дюймов росту (на дюйм ниже меня), с маленькими ногами (копытами?), высоким лбом с залысинами (во мраке мне чудятся рудиментарные рога), волосы у него высоко взбиты, небрежно припудрены по старой моде и удерживаются роговым гребнем. За его спиной памятник человеку, которого он убил.

— Я хотел бы, чтобы меня похоронили в Принстоне, возле колледжа. Правда, никакой спешки в этом нет. — Он посмотрел на гамильтоновское надгробие. Ни выражение лица, ни голос его ничуть не изменились, когда он спросил: — Ты знаком с трудами сэра Томаса Броуна[2]?

— Нет, сэр. Это ваш друг?

Бэр лишь усмехнулся, сверкнув красной яблочной кожурой, прилипшей к уцелевшему переднему зубу.

— Нет, Чарли. И при том, как Ахилл прятался среди девушек, я тоже не присутствовал. — Не знаю, о чем это он, но записываю все подряд. По совету Леггета я решил записывать все, что говорит полковник. — Правда, я всегда предпочитал женское общество. Странно, не так ли?

Тут уж я точно знаю, что он имеет в виду, и соглашаюсь. Нью-йоркские джентльмены проводят в барах и трактирах гораздо больше времени друг с другом, чем в смешанном обществе. В последнее время они даже создают клубы, куда женщинам вход запрещен.

— Я просто не могу обходиться без женщин.

— Но вы потеряли жену…

— Еще до твоего рождения. Но впоследствии я не испытывал недостатка… в нежном участии. — Снова мимолетная усмешка: при тусклом свете он похож на задиристого подростка лет четырнадцати. Но в следующее мгновение он уже стал самим собой: полным достоинства, любопытно сочетающегося с неожиданными всплесками остроумия. Его остроумие всегда смущает меня. Нам не нравится, когда старики выглядят умнее нас самих. Хватит с них того, что они нас опередили и им досталось все лучшее.

— В гостинице мы встретимся с моим старым другом доктором Богартом. Он нанял экипаж. И вместе поедем на Гарлемские холмы — то есть Вашингтонские холмы, так их, кажется, теперь называют. — Уклончивая улыбка. — Может ли быть лучшее название для американских холмов, нежели Вашингтонские?

Я уже записал кое-какие высказывания Бэрра о генерале Вашингтоне. Правда, они загадочны, чаще всего не больше одной фразы, например такой: «Кем же и быть первому американскому президенту, как не землемером?» Знает он много, но говорит мало. Что ж, я решил узнать, что он все-таки знает, пока не поздно.

Бэрр наслаждается надписями на памятниках.

— Элизабет! Кто бы мог подумать? Не знал, что она умерла. — Бэрр нацепил свои восьмигранные очки. — Скончалась в восемьсот десятом. Вот в чем дело. Я был еще в Европе. Скрываясь от неправосудия. — Он снова снял очки. — Боюсь, что ее возраст, как сказал бы Джереми Бэнтам[3], был всегда сильно преуменьшен. Она была старше меня и… прекрасна! Прекрасна, Чарли. — Бэрр сдвинул очки на лоб. Птицы щебетали среди деревьев у церкви наперекор оглушающему в этот час дня грохоту, скрипу и ржанью, доносившемуся с улицы.

— Я знаю, ты пишешь о моей бурной жизни. — Я обомлел. И выдал себя. У меня все всегда на лице написано. Ничего не умею скрыть. Надо учиться этому искусству. — Я обратил внимание, что ты делаешь заметки. Не путайся. Я не возражаю. Если бы я не был так ленив, я бы сам все записал, тем более что кое-что у меня уже набросано.