А. Махов - Микеланджело

• Название: Микеланджело
• Автор: А. Махов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014

Микеланджело Буонарроти (1475—1564) по праву считается одним из величайших гениев мирового искусства, достигшим в своем творчестве не только пределов мастерства, но и высочайших вершин духа. Подобно другим титанам итальянского Возрождения, он проявил себя в самых разных областях — скульптуре, живописи, архитектуре, поэзии. Его долгая жизнь не была лёгкой: сложный характер и бескомпромиссность натуры лишили его друзей, наделив множеством врагов и завистников, чья клевета ещё много веков пятнала его имя. Среди множества исследований, правдиво рассказывающих о судьбе и творениях великого мастера, одним из самых заметных обещает стать его новая биография, написанная Александром Маховым — историком итальянской культуры, переводчиком на русский язык поэтических творений Микеланджело, которые предстают в этой книге не менее значимой частью его творческого наследия, чем всем известные живописные и скульптурные шедевры.

---

Однажды ему пришлось крупно поспорить с Павлом IV, когда тот решил подарить пришедший в запустение и оставленный доминиканцами монастырь Сан Сильвестро монашескому ордену театинцев, а ради этого вырубить разросшийся парк и построить новую уродливую лестницу, ведущую наверх. Место это было столь дорогим Микеланджело, что он не сдержался и выразил свое резкое несогласие с решением папы.

— Неужели ты не знаешь, — возмутился Павел IV, — что это был рассадник крамолы и безверия? Его надо выкорчевать с корнем.

Тогда же в споре с ним папа грубо и нелестно высказался о маркизе Колонна, назвав её «заблудшей овцой».

Зато полное понимание Микеланджело находил в работе над проектом базилики Санта Мария дельи Анджели, на осуществление которого папой были отпущены из казны значительные средства.

* * *

Последние годы жизни Микеланджело прошли в постоянной борьбе. Хотя его слава достигла апогея и отовсюду приходили восторженные отзывы и лестные предложения, он равнодушно внимал этому, занятый мыслями о соборе Святого Петра. В последние годы его навешали лишь Джанноти, Кавальери, Вазари (глаза и уши ненавистного Козимо Медичи), Челлини, Даниэле да Вольтерра и Тиберио Кальканьи, чьё внимание к себе он высоко ценил. Все они были намного моложе его, их энергия невольно передавалась и ему, а их внимание согревало старику сердце.

Вся Европа выражала ему дань признания и уважения. Чеканились медали с его изображением, копии с произведений мастера шли нарасхват, а он проявлял полное равнодушие и в разговоре с друзьями не скрывал своего желания, чтобы иссяк поток обрушившихся на него похвал, от которого можно свихнуться.

О характерных для позднего Микеланджело настроениях говорит его ответ на полученные от члена Флорентийской академии поэта Никколо Мартелли сонет и восторженные слова о фреске «Страшный суд»: «Ваши слова и сонет, обращённые ко мне, замечательны, и никто не смог бы оказаться настолько привередливым, чтобы найти, к чему в них можно придраться. По правде говоря, мне воздают такую хвалу, будто я заключаю в себе рай; было бы вполне уместно несколько сократить число похвал. Вы вообразили, что я и впрямь тот, каким хотел бы меня видеть Бог. А я бедный малозначащий человек, который изо всех сил трудится в искусстве, данном мне Господом, чтобы продлить, насколько возможно, свою жизнь».

Чего в этом ответе больше — истинного смирения или присущей ему испокон веку гордыни?

Однажды Вазари, посетив его поздно вечером, увидел, как Микеланджело работает над скульптурой «Пьета» в шлеме из картона с прикреплённой к нему горящей свечой. Когда от резкого движения руки свеча упала и свет погас, он сказал:

— Смерть постоянно дёргает меня за полу. Однажды я упаду, как эта свеча, и наступит мрак.

Но он не сдавался и до последнего момента не расставался ни с резцом, ни с пером. Мир для него всё более сужался. Один за другим ушли из жизни оба его младших брата, которых он никогда не любил, в душе презирал, но, верный семейному долгу, всячески поддерживал. Узнав о смерти умершего первым Джовансимоне из короткого письма племянника Лионардо, он пишет ему: «Ты говоришь с большим легкомыслием о кончине твоего дяди и не приводишь никаких подробностей. Хочу напомнить тебе, что он был мой брат».

Для него было важно, чтобы были соблюдены семейные традиции их старинного флорентийского рода, у которого был свой семейный склеп в Санта Кроче. Как явствует из церковного регистра, склеп Буонарроти насчитывает около шестидесяти имён, включая мать, которую Микеланджело почти не помнил, и отца, которого успел проводить в последний путь перед тем, как покинул Флоренцию.

Он замкнулся в одиночестве из-за всесилия своего властного гения и ставшего с годами несносным характера, который редко кому удавалось выдержать. Круг его общения с людьми всё более сужался, и он всё чаще брался за перо:

Сознание неведомой вины
Приводит душу в сильное смятенье,
Лишая всякой веры во спасенье
И омрачая напоследок дни (291).

Сменявшие друг друга папы римские понимали мировое значение великого мастера и проявляли беспокойство о его здоровье и безопасности. Ещё Павел III распорядился держать дом мастера на окраине близ колонны Траяна под постоянным надзором и охранять от грабителей — а поживиться там было чем. О сохранности дядиных ценностей беспокоился и племянник, который стал частенько наведываться в Рим под разными благовидными предлогами. То с известием о новом пополнении в его семействе, то с подарками в преддверии наступающих холодов, которые подготовила его заботливая жена для тестя: тёплая куртка, дюжина рубах из тосканского льна и вязаные шерстяные носки. Уж она-то женским чутьём знала, чем можно порадовать старика, страдавшего от озноба даже летом.

Но Лионардо главным образом интересовался состоянием здоровья престарелого дяди и подолгу беседовал с новым врачом Федериго Донати, сменившим покойного добряка Ронтини, который старался его заверить, что пока нет оснований беспокоиться за мастера, который, несмотря на возраст, продолжает плодотворно трудиться и даже позволяет себе ежедневные прогулки верхом.

Появление суетливого племянника, путающегося под ногами и всюду сующего нос, его крайне раздражало, нарушая неспешный образ жизни, когда поутру он привык в тиши обдумать то, чем предстояло заняться днём. А дел в разных концах города было столько, что надобно было с толком распределять тающие с каждым днём силы. По вечерам он трудится над мраморной глыбой, высекая «Оплакивание Христа», или «Пьета» — на сей раз для собственного надгробия. Новая четырёхфигурная композиция показывает, насколько по прошествии лет изменился его взгляд на мир. В отличие от первой прославленной «Пьета» здесь Микеланджело задумал воплотить в мраморе идею о запредельности, которая давно манила его и служила утешением…

Работа продвигалась медленно, так как глыба оказалась неподатливой и с изъяном. Считается, что мрамор был им найден неподалёку среди руин храма Солнца императора Веспасиана. Композиция построена по принципу пирамиды, вершиной которой служит фигура старого фарисея Никодима, тайно посетившего Христа перед арестом, а затем помогавшего снимать его тело с креста. Принято полагать, о чём говорят биографы, что лицо старца Никодима — это автопортрет Микеланджело, каким он выглядел в последние годы.

Мария Магдалина и Богоматерь с трудом удерживают безжизненное тело Христа. Его изогнутый силуэт придаёт сильный эмоциональный настрой всей скульптурной группе. Оставленные незаконченными некоторые части скульптуры, особенно с тыльной стороны, говорят о их намеренной незавершённости — non finito, являющейся если не основным, то основополагающим творческим методом Микеланджело.

Хотя работал он рьяно, подавляя сопротивление упрямой глыбы, из которой под ударами молотка летели искры в стороны, настроение у него было подавленное. Давали знать накопленная усталость и то и дело немеющие руки. Порой, отбросив резец, он оказывался во власти смятения, о чём свидетельствует трёхстишие, написанное на полях одного подготовительного рисунка к «Пьета»:

В унынье рабском, без единой мысли,
Душа вся липким страхом обросла,
И мне ль божественность ваять в смятенье! (282)

В рукописи Джаннотти рассказывается об одном из ночных бдений Микеланджело, когда в минуту нервного срыва он попытался разбить незаконченное изваяние, о чём говорит отсутствующая у фигуры Христа левая нога.

Как-то поздним осенним вечером в дом художника заглянул дежуривший соглядатай, подивившись, что свет в окнах ещё горит. У камина в кресле сидел старый мастер с устало свесившейся рукой. Перед ним почти законченная «Пьета» в окружении зажжённых свечей в канделябрах.

— Поспал бы. Наказание Господне! — пробурчал охранник, стараясь определить, дышит ли мастер. — Который день как сон его неймёт. Врача позвать бы. Не был он сегодня. Пошлю напарника — его черёд.

Удостоверившись, что мастер дышит, он ушёл, тихо прикрыв за собой дверь в мастерскую. В полудрёме Микеланджело слышал чьи-то голоса:

— Безумен он и в детство впал…

— Побольше бы таких безумцев, тогда бы мир куда добрее стал…

От шума захлопнувшейся на ветру ставни Микеланджело очнулся.

— Кто здесь? Лишь ветер воет. Никого. Никак стучат? — и он повернулся к входной двери. — Не заперто — входите!

На пороге появился Вазари.

— Простите, что я в неурочный час.

— Напрасно вы такое говорите. Всегда я рад, Вазари, видеть вас. Закончилось избранье в Ватикане?

— Нет, продолжается ещё конклав.

— Чего ж в колокола бьют горожане? — поинтересовался Микеланджело.

— Вот с этим я помчался к вам стремглав, — ответил, волнуясь, Вазари. — На площадях не утихают сборища, громят съестные склады, жгут дворцы. Особенно усердствуют юнцы.