Павел Анненков - Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта

• Название: Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта
• Автор: Павел Анненков
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-67155-7

Биография А. С. Пушкина, созданная Павлом Васильевичем Анненковым (1813–1887), до сих пор считается лучшей, непревзойденной работой в пушкинистике. Встречаясь с друзьями и современниками поэта, по крупицам собирая бесценные сведения и документы, Анненков беззаветно трудился несколько лет. Этот труд принес П. В. Анненкову почетное звание первого пушкиниста России, а вышедшая из-под его пера биография и сегодня влияет, прямо или косвенно, на положение дел в науке о Пушкине. Без лукавства и домысливания, без помпезности и прикрас биограф воссоздал портрет одного из величайших деятелей русской культуры. Для тех, кто делает первые шаги в изучении пушкинского наследия, книга П. В. Анненкова станет надежной опорой. Для тех же, кто давно и усердно интересуется жизнью и творчеством Пушкина, — золотым стандартом, с которым сверять свои достижения и лестно, и небесполезно.

---

Но особенно проявляется сочувствие Пушкина к Ленскому в X строфе, посвященной его поэтическому таланту. Вся эта сжатая и отчасти ироническая строфа в печати отличается, наоборот, многословием и лирическим характером в рукописи:

Не пел порочной он забавы,
Не пел презрительных цирцей:
Он оскорблять гнушался нравы
Прелестной лирою своей.
Поклонник истинного счастья,
Не славил неги, сладострастья,
Как тот, чья хладная душа,
Постыдной негою дыша,
…
Преследует, в тоске своей
Картины тайных наслаждений
И свету в песнях роковых
Безумно обнажает их.

Напрасно шалостей младых
Передаете впечатленье
Вы нам в элегиях своих!
…
Напрасно ветреная младость
Вас любит славить на пирах;
Хранит и в сердце, и в устах
Стихов изнеженную сладость
И на ухо стыдливых дев
Их шепчет, робость одолев!

Пустыми звуками, словами
Вы сеете развратно зло…
Певцы любви, скажите сами,
Какое ваше ремесло?
Перед судилищем Паллады
Вам нет венца, вам нет награды.

Замечательно, что вторая глава «Онегина», как известно, окончена 8 декабря 1823 года; к этому времени относится и самая строфа[211].

Живое участие к Ленскому и еще раз является весьма значительным образом у Пушкина. Ленский, как известно, читал Онегину отрывки «северных поэм»,

И снисходительный Евгений,
Хоть их немного понимал,
Прилежно юноше внимал…

(Глава 2, строфа XVI)

В рукописях находим, что вместо этих последних стихов Пушкин вздумал приложить и образчики самих поэм в двух отрывках, которые уже покидали стихотворный размер, принятый для «Онегина», и выходили из рамы, так сказать, самого романа. Оба отрывка не что иное, как шуточное подражание Макферсону, роду поэзии, к какому особенно склонна была муза Ленского, по мнению Пушкина. Они, разумеется, не дописаны, лишены во многих местах необходимых стоп и походят скорее на заметку в стихотворной форме, чем на стихотворения:

Придет ужасный миг… Твои небесны очи
Покроются, мой друг, туманом вечной ночи,
Молчанье вечное твои сомкнет уста —
Ты навсегда сойдешь в те мрачные места,
Где прадедов твоих почиют мощи хладны;
Но я, дотоле твой поклонник безотрадный,
В обитель скорбную сойду печально за тобой
И сяду близ тебя, недвижный и немой…

Далее нельзя разобрать. Так точно и во втором отрывке можно сберечь только несколько стихов:

Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа,
Могилу пережив, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны, —
Клянусь! давно бы я покинул грустный мир…
…
Узнал бы я предел восторгов, наслаждений,
Предел, где смерти нет, где нет предрассуждений,
Где мысль одна живет в небесной чистоте;
Но тщетно предаюсь пленительной мечте!
…
Мне страшно… и на жизнь гляжу печально вновь,
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой![212]

Оба отрывка содержат, как видно, пародию на тяжелые шестистопные элегии, бывшие некогда в моде, и вместе лукавую насмешку над туманными произведениями Ленского. Замечательно, однако ж, что точно в таком же духе есть несколько лицейских стихотворений самого Пушкина, так что он мог набросать свои отрывки по одному воспоминанию. Читатель, вероятно, уже заметил, что поэт наш сообщил отрывкам Ленского, полагаем — не без намерения, искру чувства и души и тем отличил их от подражаний другого рода, столь же тяжелых и притом лишенных уже всякой теплоты, от подражаний анакреонтических, какие являлись у нас вместе с оссиановскими элегиями и какими также обнаружилась впервые авторская деятельность самого Пушкина. Не без удивления видим мы вместе с тем, что Пушкин гораздо позднее возвратился к стихам Ленского и взял от них отчасти мысль, которая является в знаменитой пьесе «Безумных лет угасшее веселье…»:

Но не хочу, о други, умирать…
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать, —

но уже какое необъятное пространство лежит между первым опытом Ленского и последней формой, данной его мысли Пушкиным в 1830 году.

Прибавим, что оба приведенных отрывка, набросанных в самом ходу сочинения, заменены в XVI строфе шестью стихами, но что поэт наш только в 6-й главе (строфа XXI), пред дуэлью Ленского, решился дать новый, настоящий образчик поэзии его. Это уже романтическая, журнальная элегия двадцатых годов, писанная ямбами, как и «Онегин».

Есть еще несколько мест во второй главе, уже не оставивших ни малейшего следа в самом романе. Это все те невольные и незаметные приросты в создании, которые Пушкин отсекал тотчас же при появлении их, но и в них еще легко усмотреть его руку и свойства его таланта. После XVII строфы:

Блаженней тот, кто их не знал,
…
И дедов верный капитал
Коварной тройке не вверял, —

Пушкин пишет еще две строфы с шуточным изображением волнений азартной игры, которое заключается стихами:

Мелок оставил я в покое:
«Атанде» — слово роковое —
Мне не приходит на язык.
От рифмы тоже я отвык.
Что буду делать? Между нами,
Всем этим утомился я.
На днях попробую, друзья,
Заняться белыми стихами.

Так, еще в 1823 году Пушкин шутил над белыми стихами, которыми через два года написал «Бориса Годунова». Далее, за строфой XXII, встречается портрет Ольги:

Ни дура английской породы,
Ни своенравная мамзель
(Благодаря уставам моды
Необходимые досель)
Не баловали Ольги милой.
Фадеевна рукою хилой
Ее качала колыбель…;
Она ж за Ольгою ходила,
Стлала ей детскую постель,
«Помилуй мя» читать учила,
Бову средь ночи говорила,
Поутру наливала чай —
И баловала невзначай.

Все это отброшено в романе и заменено совсем другой мыслью:

… Но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил;
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.

(Глава 2, стр[офа] XXIII)

Само окончание главы еще сильно разнится с черновой рукописью поэта. Вместо задушевного голоса, вместо благородной надежды, теперь уже превратившейся в существенность, какие слышатся в этой строфе:

Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда.
Без неприметного следа
Мне было б грустно свет оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук…

Вместо этого прекрасного конца вторая глава завершается в рукописи шуткой, как любил оканчивать Пушкин свои сердечные излияния, по известной своей пугливости перед толками и пересудами людей.

Но может быть (и это даже
Правдоподобнее сто раз),
Изорванный, в пыли и саже,
Мой недочитанный рассказ,
…
С[лужанкой] изгнан из уборной,
В передней кончит век позорный,
Как «Инвалид», иль «Календарь»,
Или затасканный букварь.
Ну что ж? в гостиной иль передней
…
(Не я первой, не я последний)
Равны читатели —
…
Над книгой их права равны…

Пушкин недоделал и выбросил строфу, победив на этот раз свою осторожность и врожденную уклончивость.

Третья глава открывается в рукописи пометкой: «8 février, la nuit[213]. 1824». В ней также есть выпущенное место, особенно характеристическое в отношении Онегина. После отправления известного письма Татьяны к Онегину со внуком няни (строфа XXXV) следует еще строфа:

… Внук нянин воротился.
«Ну что ж сосед?» — «Верхом садился
И положил письмо в карман,
Татьяна». — Вот и весь роман!
Теперь как сердце в ней забилось!
О боже, страх и стыд какой!
В груди дыхание стеснилось…
…
На мать она глядеть не смеет;
То вся горит, то вся бледнеет,
При ней, потупя взор, молчит…
И чуть не плачет…

В посмертном собрании сочинений Пушкина 1838–1841 гг. было приложено под названием «Новые строфы из «Евгения Онегина» несколько образчиков подобных выпусков. Все они относятся к III главе и притом указаны в издании как принадлежащие к строфам X, XXV и XXVI. Строфы эти, однако ж, замещены в тексте романа другими, так что приложения эти уже составляют не черновую, а двойную работу поэта: на некоторые строфы приходилось у него по две редакции, и, вероятно, даже по нескольку редакций. Всего замечательнее, что их нет в оставшихся бумагах его. Этим уже доказывается существование другой, полной копии «Евгения Онегина», которую, несмотря на старания наши, мы уже не могли видеть[214].