Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

• Название: Жены и дочери
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Классическая проза

Любовные интриги и роковые страсти, большие ожидания и фамильные секреты…

Когда овдовевший отец 17-летней Молли Гибсон решает жениться вновь, жизнь девушки превращается в хаос. Молли предстоит научиться жить рядом с властной мачехой и необузданной сводной сестрой, разобраться в мрачных семейных тайнах, испытать пылкую страсть и стать жертвой любовных интриг…

Перевод с английского Валентины Григорьевой.

Редактор: Елена Первушина.

Комментарии взяты из романа «Жёны и дочери» издательства «Wordsworth Classics».

---

— Не совсем. Что ты сделала, услышав, как он отзывался о твоей матери?

— Мне оставалось только одно. Я написала и рассказала ему, как я ненавижу его, и никогда, никогда не выйду за него, и выплачу ему деньги с процентами, как только смогу.

— И?

— И мадам Лефевр вернула мне мое письмо… неоткрытым. И сказала мне, что она не позволит, чтобы ученицы ее заведения отправляли письма джентльменам, пока она заранее не увидит их содержания. Я сказала, что он друг семьи, управляющий мамиными делами… Я не могла придерживаться правды. Но мадам не позволила отправить письмо, поэтому мне пришлось его сжечь, и дать обещание, что я не стану больше писать, а она согласится не рассказывать маме. Поэтому мне пришлось успокоиться и ждать возвращения домой.

— Но ты не видела его, по крайней мере, некоторое время?

— Нет, но я могла написать. Я начала стараться экономить свои деньги, чтобы расплатиться с ним.

— И что он ответил на твое письмо?

— О, поначалу он притворился, что не верит в то, что я говорю серьезно. Он считал, что это всего лишь негодование или временная обида, которую он сумеет укротить своими страстными клятвами.

— А потом?

— Он снизошел до угроз, и что хуже всего, тогда я струсила. Я бы не вынесла, если бы об этом все узнали и говорили, и показывали мои глупые письма… о, такие письма! Мне невыносимо было думать о них, начинающихся со слов «Мой дорогой Роберт!» к этому человеку…

— Но, Синтия, как ты могла обручиться с Роджером? — спросила Молли.

— А почему нет? — ответила Синтия, резко оборачиваясь. — Я была свободна… я свободна. Казалось, это был способ заверить себя, что я совершенно свободна; и мне так нравился Роджер… было таким утешением общаться с людьми, на которых можно положиться. А я не камень, чтобы меня не тронула его нежность, бескорыстная любовь, так отличающаяся от любви мистера Престона. Я знаю, ты думаешь, что я не достаточно хороша для него, и, конечно, если все это обнаружится, он тоже не станет считать меня хорошей (переходя на горестный тон, который звучал так трогательно); и иногда я думаю, что брошу его и уеду к новой жизни среди незнакомых людей. И пару раз я подумала, что выйду за мистера Престона из мести, чтобы подчинить его своей власти… только я думаю, что я заполучила бы самое плохое, он жесток до глубины души… тигр в прекрасной полосатой шкуре и с безжалостным сердцем. Я умоляла и умоляла его позволить мне уйти без огласки.

— Не думай об огласке, — сказала Молли. — Скорее она обернется против него, чем навредит тебе.

Синтия немного побледнела:

— Но я в этих письмах говорила о маме. Я достаточно быстро замечала все ее ошибки и едва ли понимала силу ее искушения. А он говорит, что покажет эти письма твоему отцу, если я не соглашусь признать нашу помолвку.

— Он не посмеет! — сказала Молли, приподнимаясь в своем негодовании и становясь перед Синтией почти так же решительно и пылко, словно перед ней стоял сам мистер Престон. — Я не боюсь его. Он не посмеет оскорбить меня, а если и посмеет, мне все равно. Я попрошу у него эти письма, посмотрим, осмелится ли он отказать мне.

— Ты не знаешь его, — ответила Синтия, покачав головой. — Он назначал мне много встреч, словно собирался взять свои деньги… которые я готовила для него эти четыре месяца, или словно собирается вернуть мне мои письма. Бедный, бедный Роджер! Как мало он думает об этом! Когда мне хочется написать ему слова любви, я останавливаю себя, потому что написала эти слова как признание другому мужчине. И если мистер Престон когда-нибудь догадается, что мы с Роджером помолвлены, он умудрится отомстить нам обоим, причинив нам столько боли, сколько будет возможно этими несчастными письмами… написанными, когда мне было шестнадцать, Молли… только семь из них! Они словно мина под моей ногой, которая может разорваться в любой день и накрыть отца, маму и всех, — закончила она с горечью, хотя слова ее были такими легкими.

— Как мне их получить? — спросила, раздумывая, Молли. — Я получу их. С папой за моей спиной он не посмеет отказать.

— Но есть одно «но». Он знает, я боюсь, что обо всем узнает твой отец, больше чем кто-либо еще.

— И все же он думает, что любит тебя!

— Это его манера любить. Он довольно часто говорит, ему все равно, что он сделает, чтобы заполучить меня себе в жены, и он уверен, что после этого сможет заставить меня полюбить его, — Синтия начала плакать из-за физической усталости и отчаяния духа. Через мгновение Молли обхватила ее руками, и та склонила свою прекрасную голову ей на грудь, Молли коснулась щекой ее головы и успокаивала ее, убаюкивая, словно Синтия была маленьким ребенком.

— О, какое облегчение рассказать тебе все! — пробормотала Синтия. А Молли ответила: — Я уверена, правда на нашей стороне, и это уверяет меня в том, что он должен и отдаст эти письма.

— И возьмет деньги? — добавила Синтия, поднимая голову и пристально вглядываясь в лицо Молли. — Он должен взять деньги. О, Молли, ты не сможешь справиться с этим, чтобы не узнал твой отец! А я бы скорее поехала в Россию гувернанткой. Я почти думаю, что скорее бы… нет, не так, — произнесла она, содрогаясь от того, что собиралась сказать. — Но он не должен знать, прошу Молли, он не должен знать. Я не могу этого вынести. Я не знаю, что мне делать. Ты обещала, что никогда не расскажешь ему… и маме?

— Я не расскажу. Ты же не думаешь, что мне не достанет духу спасти… — она собиралась сказать «спасти тебя и Роджера от боли», но Синтия прервала ее:

— Ни за что. Какой бы ни была причина, ты не должна рассказывать своему отцу. Если у тебя не получится, ты потерпишь неудачу, я буду любить тебя за то, что ты пыталась; но мне не станет хуже, чем прежде. Даже лучше. Поскольку мне станет утешением твое сочувствие. Но обещай мне не рассказывать мистеру Гибсону.

— Однажды я уже пообещала, — ответила Молли, — но я пообещаю снова, поэтому давай сейчас ляжем спать и постараемся отдохнуть. Ты бледна, как полотно. Ты заболеешь, если немного не отдохнешь. Уже больше двух часов, ты дрожишь от холода.

Они пожелали друг другу спокойной ночи. Но когда Молли вошла в свою комнату, сила духа покинула ее; она бросилась на кровать, не раздеваясь, у нее не осталось сил. Она понимала, что если Роджер узнает об этом случайно, это расстроит его любовь к Синтии. Но правильно ли скрывать это от него? Она должна постараться убедить Синтию рассказать ему все честно, как только он вернется в Англию. Полное признание с ее стороны значительно смягчит боль, которую он испытал бы, впервые услышав об этом. Она забылась в мыслях о Роджере… что бы он почувствовал, что бы он сказал, как пройдет та встреча, где бы он был в это самое время, и т. д., пока внезапно не дернулась и не вспомнила, что она сама предложила и пообещала сделать. Теперь, когда первый порыв прошел, она ясно увидела все трудности, и прежде всего она не знала, как ей суметь назначить встречу мистеру Престону. А как справлялась Синтия? И как они обменивались письмами? Неохотно Молли была вынуждена признать, что, должно быть, немало тайных дел скрывалось за беззаботным поведением Синтии, и еще более неохотно она начала опасаться, что у нее самой это может войти в привычку. Но она постарается ходить по прямой дорожке, и если ей придется сбиться с нее, это будет только для того, чтобы избавить от боли тех, кого она любит.

Глава XLIV Молли Гибсон приходит на помощь

Как ни странно, но после ночной грозы, за завтраком царили спокойствие и невозмутимость. Синтия была бледна, но она, как обычно, разговаривала о малозначительных вещах, в то время как Молли сидела молча, наблюдая и размышляя, и начиная убеждаться, что у Синтии, должно быть, был довольно длительный опыт сокрытия истинных мыслей и тайных забот. Среди писем, пришедших с утренней почтой, было одно от лондонских Киркпатриков, но не от Хелен, личного корреспондента Синтии. Писала ее сестра: у Хелен был грипп.

— Пусть она приедет сюда, сменить климат, — посоветовал мистер Гибсон. — В деревне в это время года лучше, чем в Лондоне, особенно, если местность окружена деревьями. Сейчас наш дом хорошо дренирован, высоко расположен, земля посыпана гравием, а я бесплатно возьмусь вылечить ее.

— Это было бы очаровательно, — произнесла миссис Гибсон, быстро обдумывая, какие изменения необходимо предпринять в домашней экономии, прежде чем принять у себя молодую девушку, привыкшую к роскоши в доме мистера Киркпатрика; подсчитывая последующие неудобства и сравнивая их с возможными преимуществами даже во время разговора. — Разве тебе это не понравится, Синтия? Да и Молли тоже? Вы, дорогие мои, познакомитесь с одной из девушек, и у меня нет сомнения, вас снова пригласят к ним, что было бы замечательно!

— А я не позволил бы ей поехать, — заметил мистер Гибсон, который получил неприятную возможность прочитать мысли своей супруги.