Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

• Название: Бремя власти: Перекрестки истории
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-358-02632-2

Тема власти – одна из самых животрепещущих и неисчерпаемых в истории России. Слепая любовь к царю-батюшке, обожествление правителя и в то же время непрерывные народные бунты, заговоры, самозванщина – это постоянное соединение несоединимого, волнующее литераторов, историков.

В книге «Бремя власти» представлены два драматических периода русской истории: начало Смутного времени (правление Федора Ивановича, его смерть и воцарение Бориса Годунова) и период правления Павла I, его убийство и воцарение сына – Александра I.

Авторы исторических эссе «Несть бо власть аще не от Бога» и «Искушение властью» отвечают на важные вопросы: что такое бремя власти? как оно давит на человека? как честно исполнять долг перед народом, получив власть в свои руки?

Для широкого круга читателей.

В книгу вошли произведения:

А. К. Толстой. «Царь Федор Иоаннович» : трагедия.

Д. С. Мережковский. «Павел Первый» : пьеса.

Е. Г. Перова. «Несть бо власть аще не от Бога» : очерк.

И. Л. Андреев. «Искушение властью» : очерк.

---

Трудно представить и столь долгое притворство: многолетнее упражнение в делании добра должно бы, кажется, преобразить душу человека и отвратить его от всякого зла.

«А был ли мальчик?»

Мальчик, конечно же, был.

Дмитрий родился в последнем браке Ивана Грозного – в браке, который не считался каноническим и был очень скоротечным: свадьба Ивана с Марией Нагой состоялась летом 1580 года, а уже весной 1582 Иван задумался о новой женитьбе и начал вести переговоры с английской королевой, сватаясь к ее родственнице.

19 октября 1582 года родился Дмитрий, что не остановило брачных планов Грозного и не упрочило положение царицы Марии. Согласно завещанию Ивана, Дмитрию полагался удел в Угличе (с уездом), туда он и был выслан вместе с матерью и с многочисленными родственниками из рода Нагих под присмотр дьяка Михаила Битяговского[89] и мамки Василисы Волоховой. Знаменательно, что польский дипломат Лев Сапега, бывший в то время в Москве и внимательно следивший за всеми событиями, совершенно не упоминает в своих письмах о Дмитрии, удаление которого прошло незаметно для москвичей.

Судя по всему, современниками он и не воспринимался в качестве «наследника-царевича», о чем свидетельствует, например, история с измененным титулом Дмитрия в записях «келарского обиходника» Кириллова монастыря – вплоть до канонизации 15 мая 1606 года он именовался просто «князем»: «по князе (выделено нами. – Е. П.) Димитрии Ивановиче по Углицком последнем корм с поставца»; после канонизации эту запись заклеили «бумажкой» и поверх написали: «на память благоверного царевича (выделено нами. – Е. П.) князя Димитрия Углецкого, Московского и всея Руси чудотворца праздничный корм[90] с поставца» [41; 185].

Царь Федор относился к брату по-доброму, слал ему в Углич подарки, но возвращать в Москву не собирался. Власти поддерживали в обществе мысль, что Дмитрий – незаконный и никаких прав на престол не имеет, запрещая якобы даже поминать имя его во время церковной службы. Нагие, естественно, не пылали любовью к новому царю и его окружению, лишившему их прежнего положения и материальных благ. Еще при жизни Ивана Грозного отец Марии, Федор Федорович, пытался как-то оклеветать Бориса Годунова, но был наказан за «оболгание». Теперь же недовольные, озлобленные, недалекие и несдержанные Нагие заливают горе вином и тешат свое тщеславие слухами и сплетнями, порочащими их главного врага – Бориса, становящегося все более и более значительным лицом в государстве.

«Младший брат царя, дитя лет шести или семи… содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих, но (как слышно) жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя», – пишет в своих записках Флетчер [52; 34–35].

В атмосфере ненависти к царю Федору и Годунову рос и воспитывался болезненный мальчик, унаследовавший отцовскую неуравновешенность и жестокость: «Сему же царевичу Димитрию естеством возрастающу и братнее царство и величество слышащу и от ближних си смущаему и зане же не вкупе пребывания с братом о сем печалуяся и часто в детьских глумлениих глаголет и действует нелепаа о ближнейших брата си, паче же о сем Борисе» [39; 101–102].

Современники записывают многочисленные истории, подтверждающие, что он «точно сын Ивана Грозного»: «Он (говорят) находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет из него кровь (тогда как дети обыкновенно боятся этого), и бить палкой гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут» [52; 34–35].

Н. М. Карамзин приводит другую, как он считает, «выдумку» годуновских сторонников: «Царевич, играя однажды на льду с другими детьми, велел сделать из снегу двадцать человеческих изображений, назвал оныя именами первых мужей государственных, поставил рядом и начал рубить саблею: изображению Бориса Годунова отсек голову, иным – руки и ноги, приговаривая «так вам будет в мое царствование»» [27; 75–76].

Дмитрия часто одолевали болезненные припадки, во время которых он мог нанести нечаянные увечья и себе, и тем, кто пытался ему помочь: «Сего году в великое говенье таж над ним болезнь была падучий недуг, и он поколол и матерь свою царицу Марью; а вдругождь на него была болезнь перед великим днем, и царевич объел руки Ондреевой дочке Нагова: одва у него Ондрееву дочь Нагова отняли», – рассказывает мамка Василиса Волохова во время угличского следствия. Волохова была ставленницей Годунова, но ее слова во всех страшных подробностях подтверждает и сам Андрей Нагой: «А на царевиче бывала болезнь падучая; да ныне в великое говенье у дочери его руки переел; а и у него, Андрея, царевич руки едал же в болезни, и у жильцов, и у постельниц: как на него болезнь придет и царевича как станут держать, и он в те поры ест в нецывеньи, за что попадется».[91]

Припадки эпилепсии ослабляли физические силы и умственные способности царевича, делая его игрушкой в руках честолюбивых Нагих, внушавших ему необоснованные надежды на престол. Исаак Масса приводит в своих записках следующие рассуждения малолетнего Дмитрия: «Плохой какой царь, мой брат. Он не способен управлять таким царством». Мальчик якобы строил планы отправиться в Москву: «…хочу видеть, как там идут дела, ибо предвижу дурной конец, если будут столь доверять недостойным дворянам», – говорил он, имея в виду Бориса Годунова [44; 102]. Вряд ли подобные мысли могли зародиться в детской голове самостоятельно, без влияния извне.

Трагическое событие произошло 15 мая 1591 года. Следственная комиссия,[92] прибывшая через четыре дня, по горячим следам установила все обстоятельства дела.

Мальчик играл на заднем дворе со сверстниками «в тычку» – «тешился с робяты, играл через черту ножем». В минуту несчастья с ним были четверо мальчиков – «жильцов робят», кормилица и постельница. К бьющемуся на земле с перерезанным горлом ребенку первой подбежала кормилица Орина, взяла его на руки – «у нея на руках царевича и не стало». Услышав крики, прибежала мать Дмитрия, бросилась на мамку Василису с упреками и побоями: «почала ее бити сама поленом», обвиняя в убийстве Дмитрия сына Волоховой Осипа и сына Битяговского.

Прискакал на двор брат царицы Михайло Нагой[93] – «пьян на коне», зазвонили в колокола, поднялась страшная смута в народе, начались разгромы и убийства. Убили самого Битяговского и его сына, Осипа Волохова и еще некоторых – всего двенадцать человек. Как водится, заодно и пограбили в свое удовольствие: «На Михайлов двор Битяговского пошли все люди миром и Михайлов двор разграбили и питье из погреба в бочках выпив и бочки кололи», разгромили «дьячью избу» (канцелярию), причем у подъячего Третьяченко «разломали коробейку» и украли из нее «государевых денег 20 рублев, что были приготовлены на царицын и на царевичев расход».

Следственная комиссия, искавшая ответы на два основных вопроса – «которым обычаем царевича не стало и чьим наущением свершились угличские убийства», – постановила, что царевич сам нечаянно закололся, а смуту в городе подняли Нагие по ложному обвинению царицы Марии. В Москве дело было доложено патриаршему совету, который подтвердил выводы комиссии: «Царевичу Димитрию смерть учинилась Божьим судом», а Нагие виновны в «великом изменном деле».[94]

Царицу Марию постригли в монахини и сослали «в пусто место за Белоозеро», Нагих разослали по удаленным городам, угличан, замешанных в смуте, кого казнили, кому резали языки, кого сослали. Согласно легенде, угличскому колоколу, зазвонившему в набат 15 мая, также «резали язык» и сослали в Сибирь.

Такова была официальная версия событий, подкрепленная многочисленными свидетельскими показаниями, которые все подтверждали версию нечаянного самоубийства – все, за исключением Михайлы Нагого, настаивавшего на версии убийства, – того самого Михайлы, который в этот момент обедал у себя в доме и только потом прискакал «пьян на коне».

Но… слухам верили больше!

Слухи об убийстве царевича Дмитрия от ножа убийц, подосланных Годуновым, распространяли в народе бояре, недовольные возвышением Годунова. Мало того, Годунова обвинили даже в призвании хана и в поджоге Москвы – якобы для отвлечения внимания от углицкого дела! В дальнейшем «вина» Годунова нарастала как снежный ком: и ослепление Симеона Бекбулатовича, и насильственное пострижение Марии – вдовы ливонского короля Магнуса, и отравление ее малолетней дочери, а потом и царской дочери Феодосии, – все приписывалось Борису!

Как говорит с горечью пушкинский Годунов:

Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил сестру свою царицу,
Монахиню смиренную… Все я!

Позднее утвердилась мысль, что все несчастия, переживаемые страной, ниспосланы Богом как возмездие за грех детоубийства.