Алексей Писемский - Тысяча душ

• Название: Тысяча душ
• Автор: Алексей Писемский
• Издательство: Издательство «Правда», биб-ка «Огонек»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1959

Роман А.Ф.Писемского «Тысяча душ» был написан больше ста лет тому назад (1853—1858). Но давно ушедший мир старой – провинциальной и столичной – России, сохраненный удивительной силой художественного слова, вновь и вновь оживает перед читателем романа. Конечно, не только ради удовлетворения «исторического» любопытства берем мы в руки эту книгу. Судьба главного героя романа Калиновича – крах его «искоренительных» деяний, бесплодность предпринятой им жестокой борьбы с прочно укоренившимся злом – взяточничеством, лихоимством, несправедливостью, наконец, личная его трагедия – все это по-своему поучительно и для нас. По-человечески волнуют и судьбы других героев романа – любящей истинно и самозабвенно самоотверженной Настеньки, доброго Петра Михайлыча Годнева, несчастной Полины…

---

– Тысяча пари, что не угадаете, кого я к вам привез! – говорил князь, входя.

– Ах, monsieur Калинович! Боже мой! Какими судьбами? – воскликнула Полина, дружески протягивая ему руку.

– Monsieur Калинович! – представила она его старику и назвала потом того фамилию, по которой Калинович узнал одно из тех внушительных имен, которые невольно заставляют трепетать сердца маленьких смертных. Не без страха, смешанного с уважением, поклонился он старику и сел в почтительной позе.

– Я было, ваше сиятельство, имел честь заезжать сегодня к вам, но мне отказали, – проговорил князь. В голосе его тоже слышалось почтение.

– Да, я сегодня рано выехал, – отвечал старик протяжным тоном, как бы говоря величайшую истину.

– А что баронесса? – спросил князь, обращаясь к Полине.

– Ах, баронесса – ужас, как меня сегодня рассердила! Вообрази себе, я ждала вот графа обедать, – отвечала та, показывая на старика, – она тоже хотела приехать; только четыре часа – нет, пятого половина – нет. Есть ужасно хочется; граф, наконец, приезжает; ему, конечно, сейчас же выговор – не правда ли?

– Да, выговор, и строгий, – отвечал старик с улыбкою.

– А ее все-таки нет! – продолжала Полина. – И вообрази, в шестом, наконец, часу явился посланный ее: пишет, что не может приехать обедать, потому что сломалось что-то такое у тильбюри, а она дала себе клятву на дачу не ездить иначе, как самой править.

Граф покачал головой.

– Премилая женщина! Я ее ужасно люблю. Ах, какая милая! N'est ce pas?[91] – обратилась к нему Полина.

– Да, c'est une femme de beaucoup d'esprit[92]. Я ее знал еще ребенком, и тогда уж в ней видно было что-то такое необыкновенное. Une femme de beaucoup d'esprit! – прибавил он.

– Ax, да, да! – подтвердила Полина. – Ну, что вы? Скажите мне, как вы? – обратилась она к Калиновичу, видимо, желая вызвать его из молчания.

– Слух, который мы имели о monsieur Калиновиче, совершенно несправедлив! – подхватил князь.

– Неужели? – спросила Полина, как бы немного сконфузясь.

– Совершенно несправедлив! – отвечал Калинович, сделав при этом гримасу пренебрежения.

– Скажите! – произнесла Полина и тотчас же постаралась переменить разговор, обратясь с каким-то вопросом к старику.

– Баронесса, кажется, приехала! – произнес князь.

– Ах, как я рада! – воскликнула Полина, и в ту же минуту в комнату проворно вошла прелестнейшая женщина, одетая с таким изяществом, что Калинович даже не воображал, что можно быть так одетою.

– Bonjour, prince! – воскликнула она князю. – Боже! Кого я вижу? Дедушка! – прибавила она потом, обращаясь к старику.

– Опять дедушка! – отвечал тот, пожимая плечами.

– Нет, нет, вы не дедушка! Вы молоденький, – отвечала резво баронесса. – Bonjour, chere Полина! Ах, как я устала! – прибавила она, садясь на диван.

– В тильбюри? – спросила ее Полина.

– Конечно. И представь себе, какая досада: я сейчас потеряла браслет и, главное, – подарок брата, сама не знаю как. Эта несносная моя Бьюти ужасно горячится; я ее крепко держала и, должно быть, задела как-нибудь рукавом или перчаткой – такая досада.

– И барон вам позволяет самой править?

– О, я не слушаюсь в этом случае: пускай его ворчит.

– Рукой уж, видно, махнул! – произнес с улыбкою старик.

– Еще бы! – подхватила баронесса. – Ах! A propos[93] о моем браслете, чтоб не забыть, – продолжала она, обращаясь к Полине. – Вчера или третьего дня была я в городе и заезжала к monsieur, Лобри. Он говорит, что берется все твои брильянты рассортировать и переделать; и, пожалуйста, никому не отдавай: этот человек гений в своем деле.

– Всех много; куда же? – проговорила Полина.

– Непременно, chere amie, все! – подхватила баронесса. – Знаешь, как теперь носят брильянты? Rapellez vous[94], – обратилась она к старику, – на бале Вронской madame Пейнар. Она была вся залита брильянтами, но все это так мило разбросано, что ничего резко не бросается в глаза, и ensemble был восхитителен.

– Vous avez beaucoup de perles?[95] – спросил старик Полину.

– Так много, что уж даже скучно! – отвечала та.

– Дайте нам посмотреть… пожалуйста, chere amie, soyez si bonne[96]; я ужасно люблю брильянты и, кажется, как баядерка, способная играть ими целый день, – говорила баронесса.

– Ну, что? Нет… – произнесла было Полина.

– Я сейчас достану, – подхватил князь.

– Ayez la complaisance[97], – сказала ему баронесса.

Князь ушел.

– Недурная вещь! – говорил он, проходя мимо Калиновича и давая ему на руки попробовать тяжесть ящика, который Полина нехотя отперла и осторожно вынула из него разные вещи.

– C'est magnifique! C'est magnifique![98] – говорил старик, рассматривая то солитер, то брильянты, то жемчужное ожерелье.

– Однако как все это смешно сделано. Посмотрите на эту гребенку: ах, какие, должно быть, наши бабушки были неумные! Носить такую работу! – воскликнула с разгоревшимися взорами баронесса.

– На днях мы как-то с кузиной заезжали, – отнесся к старику князь, – и оценивали: на двести тысяч одних камней без работы.

– Вероятно, – подхватил тот.

После разговора о брильянтах все перешли в столовую пить чай; там, стоявший на круглом столе старинной работы, огромный серебряный самовар склонил разговор опять на тот же предмет.

– Вот с серебром тоже не знаю, что делать: такое все старое… – произнесла Полина.

– Насчет серебра chere cousine, как хотите, я совершенно с вами несогласен. Можете себе представить, этой старинной работы разные кубки, вазы. Что за абрис, что за прелестные формы! Эти теперь на стенках резной работы различные вакхические и гладиаторские сцены… нагие наяды… так что все эти нынешние скульпторы гроша не стоют против старых по тонине работы; и такую прелесть переделывать – безбожно.

– Право, не знаю! – проговорила Полина.

– Что же тут недоумевать? – продолжал князь. – Тем больше, что в вашей будущей квартире, вероятно, будет камин, и его убрать этим сокровищем – превосходно.

– Да, это может быть мило; но только, пожалуйста, немного; а то на серебряную лавку будет походить, – заметила баронесса.

– Много, конечно, не нужно. Достаточно выбрать лучшие экземпляры. Где же все! – отвечал князь. – Покойник генерал, – продолжал он почти на ухо Калиновичу и заслоняясь рукой, – управлял после польской кампании конфискованными имениями, и потому можете судить, какой источник и что можно было зачерпнуть.

Беседа продолжалась и далее в том же тоне. Князь, наконец, напомнил Калиновичу об отъезде, и они стали прощаться. Полина была так любезна, что оставила своих прочих гостей и пошла проводить их через весь сад.

– Пожалуйста, monsieur Калинович, не забывайте меня. Когда-нибудь на целый день; мы с вами на свободе поговорим, почитаем. Не написали ли вы еще чего-нибудь? Привезите с собою, пожалуйста, – сказала она.

Калинович поклонился.

Тот же катер доставил их на пароход. Ночью море, освещенное луной, было еще лучше; но герой мой теперь не заметил этого.

– Славный этот человек, граф! – говорил ему князь. – И в большой силе. Он очень любит вот эту козочку, баронессу… По этому случаю разная, конечно, идет тут болтовня, хотя, разумеется, с ее стороны ничего нельзя предположить серьезного: она слишком для этого молода и слишком большого света; но как бы то ни было, сильное имеет на него влияние, так что через нее всего удобнее на него действовать, – а она довольно доступна для этого: помотать тоже любит, должишки делает; и если за эту струнку взяться, так многое можно разыграть.

Калинович, прислушиваясь к этим словам, мрачным взором глядел на блиставший вдали купол Исакия. В провинции он мог еще следовать иным принципам, иным началам, которые были выше, честней, благородней; но в Петербурге это сделалось почти невозможно. В его помыслах, желаниях окончательно стушевался всякий проблеск поэзии, которая прежде все-таки выражалась у него в стремлении к науке, в мечтах о литераторстве, в симпатии к добродушному Петру Михайлычу и, наконец, в любви к милой, энергичной Настеньке; но теперь все это прошло, и впереди стоял один только каменный, бессердечный город с единственной своей житейской аксиомой, что деньги для человека – все!

Сердито и грубо позвонил Калинович в дверях своей квартиры. Настенька еще не спала и сама отворила ему дверь.

– О друг мой! Помилуй, что это? Где ты был? Я бог знает что передумала.

– Что ж было думать? Съездил в Павловск с знакомыми. Нельзя сидеть все в четырех стенах! – отвечал Калинович.

– Да как же не сказавшись! Я все ждала, даже не обедала до сих пор, – проговорила Настенька.

– Вольно же было! – произнес Калинович и тотчас же лег; но сон его был тревожный: то серебряный самовар, то граф, то пять мельниц, стоявшие рядом, грезились ему.

X

Князь занимал один из больших нумеров в гостинице Демут. В одно утро он, сверх обыкновения не одетый, а в спальном шелковом халате, сидел перед письменным столом и что-то высчитывал. Греясь у камина, стоял другой господин, в пальто, рыжий, с птичьей, одутловатой физиономией, довольно неуклюжий и сразу дававший узнать в себе иностранца.