Алексей Писемский - Тысяча душ

• Название: Тысяча душ
• Автор: Алексей Писемский
• Издательство: Издательство «Правда», биб-ка «Огонек»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1959

Роман А.Ф.Писемского «Тысяча душ» был написан больше ста лет тому назад (1853—1858). Но давно ушедший мир старой – провинциальной и столичной – России, сохраненный удивительной силой художественного слова, вновь и вновь оживает перед читателем романа. Конечно, не только ради удовлетворения «исторического» любопытства берем мы в руки эту книгу. Судьба главного героя романа Калиновича – крах его «искоренительных» деяний, бесплодность предпринятой им жестокой борьбы с прочно укоренившимся злом – взяточничеством, лихоимством, несправедливостью, наконец, личная его трагедия – все это по-своему поучительно и для нас. По-человечески волнуют и судьбы других героев романа – любящей истинно и самозабвенно самоотверженной Настеньки, доброго Петра Михайлыча Годнева, несчастной Полины…

---

– Я еду не к генеральше, которую и знать не хочу, а к князю, и не первый, а плачу ему визит.

– Не езди, душечка, ангел мой, не езди! Я решительно от тебя этого требую. Пробудь у нас целый день. Я тебя не отпущу. Я хочу глядеть на тебя. Смотри, какой ты сегодня хорошенький!

Говоря это, Настенька взяла Калиновича за руку.

– Я опять сюда вернусь через какие-нибудь четверть часа, – отвечал он.

– Не хочу я, говорят тебе! – возразила Настенька.

– Каприз – и больше ничего, и каприз глупый! – проговорил Калинович, нахмурившись.

– Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, – начала она. – Как ты сказал, что был у тебя князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита князю: эти люди обоих нас погубят.

– До предчувствий дело дошло! Предчувствие теперь виновато! – проговорил Калинович. – Но так как я в предчувствие решительно не верю, то и поеду, – прибавил он с насмешкою.

– Я очень хорошо наперед знала, – возразила Настенька, – что тебе самое ничтожное твое желание дороже бог знает каких моих страданий.

– Если вы это знали, так к чему ж весь этот разговор? – сказал Калинович.

Настенька вся вспыхнула.

– Послушайте, Калинович! – начала она. – Если вы со мной станете так говорить… (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, – продолжала она, – я вам пожертвовала всем… не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, – говорю вам, я умру, злой человек!

– Настенька! Полноте! Что это вы! – проговорил Калинович и хотел было взять ее за руку, но она отдернула руку.

– Подите прочь, не надобно мне ваших ласк! – сказала она, встала и пошла, но в дверях остановилась.

– Если вы поедете к князю, то не приезжайте ни сегодня, ни завтра… не ходите совершенно к нам: я видеть вас не хочу… эгоист!

Калинович сделал гримасу. Настенька повернулась и ушла.

В эту минуту вернулся Петр Михайлыч и еще в дверях кричал:

– Лошадь готова-с; поезжайте с богом!

– Очень вам благодарен, – отвечал Калинович и, надев пальто, вышел на крыльцо.

Его ожидали точно те же дрожки, на которых он год назад делал визиты и с которых, к вящему их безобразию, еще зимой какие-то воришки срезали и украли кожу. Лошадь была тоже прежняя и еще больше потолстела. На козлах сидел тот же инвалид Терка: расчетливая Палагея Евграфовна окончательно посвятила его в кучера, чтоб даром хлеб не ел. Словом, разница была только в том, что Терка в этот раз не подличал Калиновичу, которого он, за выключку из сторожей, глубоко ненавидел, и если когда его посылали за чем-нибудь для молодого смотрителя, то он ходил вдвое долее обыкновенного, тогда как и обыкновенно ходил к соседке калачнице за кренделями по два часа. В настоящем случае он повез Калиновича убийственным шагом, как бы следуя за погребальной церемонией. Тому сделалось это скучно.

– Пошел скорее! Что ты как с маслом едешь! – сказал он.

– Лошадь не бежит, – отвечал лаконически Терка.

– Ты хлестни ее!

– Нету-тка, боюсь, она не любит, коли ее хлещут – улягнет! – возразил инвалид, тряхнув слегка вожжами, и продолжал ехать шагом.

Калинович подождал еще несколько времени; наконец, терпение его лопнуло.

– Хлестни лошадь, говорят тебе, – повторил он еще раз.

Терка молчал.

– Говорят тебе, хлестни! – вскрикнул Калинович.

– Да плети ж нету! – вскричал в свою очередь инвалид.

Калинович, видя, что Гаврилыча не переупрямишь, встал с дрожек.

– Пошел домой, я не хочу с тобой, скотом, ехать! – сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.

В сенях генеральши Калинович опять был встречен ливрейным лакеем.

– У себя его сиятельство? – спросил он.

– Сейчас-с, – отвечал тот и пошел наверх.

Князь и Полина сидели на прежних местах в гостиной. Генеральша для возбуждения вкуса жевала корицу. Лакей доложил.

– Легок на помине, – проговорил князь, вставая.

– Примите его сюда, – сказала стремительно Полина.

– Да, – отвечал тот и обратился к старухе: – Калинович ко мне, ma tante, приехал, один автор: можно ли его сюда принять?

– Какой автор? – спросила та, мигая глазами.

– Он был у нас, maman, с год назад, – отвечала Полина.

– Где был? – спросила старуха.

– Здесь был, у вас был, – подхватил князь.

– Не знаю, когда был… не помню, – говорила больная.

– Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой человек, – толковал ей князь.

– Отчего ж нельзя? Когда ты мне его рекомендуешь, я очень рада, – отвечала она.

– Проси! – приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.

Калинович показался.

– Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! – начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.

– Вы знакомы с здешними хозяевами? – прибавил он.

Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.

– В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, – заключил князь и ввел его в гостиную.

– Monsieur Калинович, – отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.

М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.

– Je vous prie, monsieur, prenez place[36], – сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.

– Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, – сказала Полина по-французски.

Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.

– Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, – заговорила Полина.

– В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, – обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.

– С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, – отвечал тот.

– Пройдет, решительно пройдет, – подхватил князь. – Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее – и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!

– Вкусу нет… во рту неприятно… кушанья, которые любила прежде, не нравятся… – продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.

Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.

– Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, – проговорила Полина.

Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:

– Нога слабеет… ходить не могу… подвертывается…

– Пройдет и это, ваше превосходительство, – повторил тот.

– Совершенно ли пройдет? – спросила больная.

– Я думаю, совершенно, – отвечал Калинович. – Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.

– Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! – сказала старуха в раздумье.

Калинович молчал.

Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.

– Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? – отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.

– Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят был сочинением своего прекрасного романа, – подхватил князь.

– Этот роман написан года два назад, – сказал Калинович.

– А вы давно уж занимаетесь литературой? – спросила Полина.

– Да, – отвечал Калинович.

– Стало быть, вы только не торопитесь печатать, – подхватил князь, – и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! – повторял он и потом, помолчав, продолжал: – Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.

– Предположений много, но пока ничего нет еще конченного в такой мере, чтоб я решился печатать, – отвечал Калинович.

– Прекрасно, прекрасно! – опять подхватил князь. – И как ни велико наше нетерпение прочесть что-нибудь новое из ваших трудов, однако не меньше того желаем, чтоб вы, сделав такой успешный шаг, успевали еще больше, и потому не смеем торопить: обдумывайте, обсуживайте… По первому вашему опыту мы ждем от вас вполне зрелого и капитального…