Павел Анненков - Записки о французской революции 1848 года

• Название: Записки о французской революции 1848 года
• Автор: Павел Анненков
• Жанр: Прочая документальная литература

Рукопись представляет собой обстоятельный, богатый подробностями и хронологически построенный рассказ о событиях французской революции 1848 г., начиная с 24 февраля и кончая 22 июня 1848 г. Первая глава, видимо, писалась Анненковым в ходе самих событий: рассказ его строго фактичен, фрагментарен и эмоционален; это рассказ очевидца, потрясенного событиями и спешившего зафиксировать непосредственные впечатления от них.

---

Энтузиазм [национальной гвардии] Парижа был невыразим. [Он походил] Город осветился вечером сам собой. Колонны, пришедшие из окрестностей, проходили мимо Правительства у Ратуши, церемония ушла глубоко в ночь. Патрули парижской гвардии арестовывали в группах на улицах людей экзальтированных под предлогом коммунизма. Члены Правительства говорили [речи] ласковые речи отрядам национальной гвардии. Депутацию от работников встретило не Правительство, а один из помощников мэра Едмонд Адам и сказал холодно: «citoyens, le gouvernement provisoire a témoigné en toutes circonstances de son vif intérêt pour les classes ouvrières. Les voeux que vous venez d'exprimer lui seront transmis»[158].

A так как другая депутация явилась жаловаться, что вооруженная гвардия не допускает народ к Правительству, то Луи Блан кое-как устроил дело, но уж очень поздно. Часу в 5 утра собралась опять гвардия, ибо в ночь были попытки заговорщиков делать баррикады, и несколько постов, говорят, было обезоружено, да все прекратилось перед решимостью популяции удержать Правительство. В клубе Бланки в этот вечер решено совещаться с оружием в руках, организовать тайные общества по прежним примерам, ибо, говорил оратор: «Мещанство запрещает нам изложение наших требований публично, мы прибегаем [с ней] к настоящему заговору, при всем нашем отвращении к этой мере, по преимуществу монархической». Один бланкист открыл заседание фразой: «Я являюсь к вам как побежденный, со стыдом на челе, с ненавистью в сердце и с криком мщения на устах».

Правительство торжествовало, но в этом торжестве была опасность: мещанство сделалось дерзко и надменно, демократический характер революции мог утеряться. Некоторые консервативные журналы на другой день испустили вопль радости, называя всю манифестацию возвращением города Парижа к самообладанию, находя в ней залог безопасности будущего Национального собрания, а желчный «Assemblée Nationale» [торжествовал] объявил ее торжеством порядка над анархией, видел в ней осуждение Ледрю-Роллена, социальных теорий и чуть-чуть не всей революции 24 февраля. Радикальные журналы «Commune», «Réforme» были в смятении, считая весь день la jeurnée des dupes[159], который представил погоню за фантомом, за небывалым заговором и [делом реакции] явлением в пустоте. Один «National» бодро объявил, что 16 апреля может стать рядом с собратом своим, днем 17 марта по своему значению, так как в оба спасено было Правительство, а стало быть, и Республика. Социалисты всех скорее поняли его настоящее значение. Они тотчас прозрели в нем упадающую силу народа. С невыразимой яростью обратились они на Мараста, которому приписывали энергические меры сопротивления. На этом поприще всех более отличился «Le représentant du peuple», журнал [который по значению своему заслуживает], чрезвычайно замечательный с некоторого времени. Вот одна статья о Марасте еще не самая ядовитая: «Si Ton avait dit-il y a trois mois – aux conservateurs, aux royalistes, aux philippistes, aux dynastiques qui se pressent dans les couloirs de la «ailes des Pas-perdus du Palais-Bourbons: vous voyez bien, ce petit homme qui grisonne, qui sourit en passant près de vous avec une méprisante et spirituelle ironie: c'est M. Marrast! c'est le rédacteur en chef de cet abominable journal, organe de la démocratie la plus avancée, de la République la plus terrible qui a le nom le National; eh bien intéressants conservateurs, honorables royalistes, dévoués philippistes, clairvoyants dynastiques, dans trois mois vous vous consideieez comme comme très heureux de porter ce petit homme grisonnant, – mais spirituel, comme député à l'Assemblée Nationale, vous le regarderez comme une sauvegarde de vos privilèges sociaux, de vos intérêts réels, lui et sa horde redoutable! Oui vous le jugerez indispensable au gouvernement provisoire de la République! Vous pleurerez comme des enfants à la seule pensée que des républicains non modérés pourraient bien l'enlever du pouvoir! Vous serez enfin ses infatigables défenseurs!»[160]

На другой день депутация [опозоренных] работников напечатала жаркую протестацию против избиения, им сделанного, и оскорбленного величия народа. Правительство отвечало на нее робко и довольно недобросовестно отнесло к усилиям реакции все существующие разногласия в народе, что заставило «Journal des débats» сказать очень забавно: «Правительство хочеть бить своих врагов по нашей спине. Но надо было предпринять что-нибудь решительное для утишения ропота в нижних слоях, прекращения торжества наверху и снять с самого себя [Правительства] подозрения в остановке или возвращении назад. Тогда появились известные энергические декреты, из которых многие противоречили объявленным прежде намерениям Правительства, другие отличались революционной направленностью, совершенно непонятной в настоящее время, и все – странностью своего появления накануне выборов в Национальное собрание и, так сказать, в минуту издыхания существующего Правительства. Перечтем их:

1) В самый день работнической манифестации, 16 числа, появился декрет об уничтожении налога на соль, особенно всегда падающий на бедный класс, но действие декрета должно начаться с 1 января 1849 г., мера, которая могла, очевидно, быть предоставлена и Национальному собранию. Декрету предшествовал рапорт Гарнье-Пажеса, написанный в сентиментально-республиканском духе, как он всегда пишет.

2) На другой день, 17 апреля, декрет о прекращении на время знаменитого принципа о неподсудности магистратуры Франции{130}, [французского] принципа, который дал независимость судам и примерное бескорыстие, принципа, защищаемого самим министром Кремье на другой день революции. Это была пустая уступка клубам, требовавшим, вследствие демократической консекветности, выбора [суда] в судейские должности, как это было в 93 году. Вследствие декрета тотчас же отставлены 4 президента оппозиционных судов и известный Бат, президент контроля. Декрет начинался категорически: «le principe de l'inamovibilité de la magistrature, incompatible avec le gouvernement républicain (!), a disparu avec la charte 1830»[161].

3) В тот же день декрет Правительства по рапорту Араго, заместившего генерала Сюберви [временно] в военном министерстве с сохранением портфеля морского м<инистр>а, по которому уменьшается штаб армии и отставляются от службы 38 дивизионных генерала, 27 бригадных генер<алов>, 3 полковника, 5 подполковников, в нем числившихся. Это была уступка ультра-революционерам, беспрестанно требовавшим отставки всех служителей Филиппа и [вообще навсегда уничтож] весьма наклонных уничтожить, если бы можно, вообще высших офицеров. Многие из генералов писали к Араго, что подобного декрета не выдал бы человек, когда-либо в жизни своей носивший шпагу.

4) Наконец, декрет, который, вводом прогрессивной пошлины и налога на богатых, явно отвечал на любимую идею [клубов] радикалов, предоетавляя вполне важнейшую фискальную меру, хотя и приложима она к ограниченной сфере действия: La gouvernement provisoire,

Considérant que la subsistance du peuple doit être une des premières préoccupations de la République;

Qu'il importe surtout de diminuer le prix des objets d'alimentation qui peuvent ajouter aux forces physiques des travailleurs;

Décrète.

Art. 1r – A Paris les droits d'octroi sur la viande de boucherie sont supprimés.

Art. 2e – Ces droits seront remplacés:

1° – Par une taxe spéciale et progressive sur les propriétaires et sur les locataires occupant un loyer de 800 fr. et au – dessus;

2° – Par un impôt somptuaire établi sur les voitures de luxe, les chiens et sur les domestiques mâles quand il y aura plus d'un domestique mâle attaché à la famille.

Art. 3 Исполнение возложить на м<инистр>а финансов и парижского

Art. 4 мэра[162].

5) Как следствие этого частного ввода прогрессивной пошлины и налога на богатых, 19 апреля Гарнье-Пажес потребовал налога на закладные, на кредиторов, живущих своими процентами, словом, на капиталистов. Эти две меры никогда и не разделялись в умах демократических экономистов. Первая статья декрета, последовавшего за рапортом, назначает 1 процент с франка всякого капитала, данного под залог недвижимой собственности под каким бы то ни было условием, вторая и 3 статьи обязывают всякого, имеющего недвижимость в закладе, доставить об этом сведения в течение 15 дней, четвертая – всякого, давшего капитал под заклад, доставить такие же сведения в течение 40 дней, остальные занимаются способом поверки этих сведений и распоряжений. Рапорт, предшествуемый декрету, гласил: «Citoyens! Avant la révolution, l'impôt était proportionnel, donc il était injuste. Pour être réellement équitable, l'impôt doit être progressif. Vous avez reconnu et proclamé ce principe. Il sera mis en action dans le premier budget de la République. Mais, en attendant cette grande amélioration, il est indispensable de créer les ressources que réclament les besoins de l'Etat. Vous avez à pourvoir à nombreux services et a remplacer le vide que va faire dans nos finances l'abolition de certains impôts désormais impossibles.

Jusqu'ici les producteurs, les consommateurs et les propriétaires ont en la charge exclusive des grandes crises. Seuls les capitalistes ont échappé à la nécessité de tant de sacrifices. La justice veut que cette inégalité cesse. Lorsque tous éléments de la richesse sont atteints, il ne faut pas épargner celui de tous qui est le plus puissant. En conéquence… и проч.

Garniere-Pagès»[163].

По примерной оценке, во Франции [находится] существует закладных и залоговых обязательств на 12 миллиардов, что дает по силе декрета 120 миллионов дохода. Но это обман цифр, как справедливо доказал Прудон. Об этом после.

Все эти энергические революционные декреты [должны], вызванные нуждой и носившие характер хвастливости перед разными народными партиями, имели один главный недостаток: они не выходили из вполне твердой правительственной системы и до сих пор кажутся [мерами] дипломатическими уловками, которые по прошествии обстоятельств и погибнут.

Наконец, наступил великий день 20 апреля, четверг, в который Правительство хотело соединить все классы народа, национальную гвардию, мобильную гвардию, доселе преследуемую, в одном чувстве братства и любви к Республике. Прокламацией, выданной накануне{131}, оно увещевало их к одному крику, который должен был подавить все раздоры и недоумения, крик: «Vive la République!» Я не стану описывать этого празднества: оно было удивительно, но как-то не подлежит рассказу. 300 тысяч штыков, которые 14 часов сряду стояли, как разлившаяся река, по двум главным артериям города: бульварам и набережным. Беспрестанные песни, музыка, бой барабанов, знамена, белые платки и разноцветные костюмы дам в окнах – все это составляло картину великолепную, несмотря на туманный день. Присутствие блузы и лохмотьев в рядах национальной и мобильной гвардии еще придавало живописности: это были работники и волонтеры, еще не успевшие обмундироваться. Демократический оттенок, присущий народу, сильно выказался в этот день и придал ему особенный характер, который никакие другие смотры иметь не могут. Один Париж во всей Европе может в эту минуту вращать в недрах своих такое неимоверное количество вооруженного народа. Чрезвычайно красиво смотреть было с высоты Итальянского бульвара на некоторые легионы, воткнувшие [привязавшие] в дула ружей [первую] букеты сирени: весна, несомая на штыках! 14 часов проходили ряды их мимо Триумфальной арки, Arc de l'Etoile, под которой на великолепной трибуне с огромными знаменами сидели члены Правительства, окруженные всей администрацией, магистратурой, университетами, раненными в февральские дни, блузами, грубыми капотами, поместившимися несколько выше, щегольскими костюмами дам. Смешение удивительное [замечательное], воспроизводившее в Правительстве то, что было внизу на улицах. Последние легионы национальной и мобильной гвардии с помещенным в их [рядах] интервалах регулярным войском миновали Правительство уже в 9 часов ночи с факелами. Город с приближением ночи осветился. Мы ходили вечером с семейством Тучковых{132} смотреть в разные части его разнохарактерную иллюминацию. Можно с достоверностью сказать, что в эту ночь весь Париж заснул довольный сам собой и с надеждой на будущее.