Павел Анненков - Парижские письма

• Название: Парижские письма
• Автор: Павел Анненков
• Издательство: Наука
• Жанр: Публицистика
• Год: 1983

В «Парижских письмах» П.В. Анненков продолжил традиции карамзинской зарубежной публицистики. Однако письма Анненкова – качественно новый этап в развитии карамзинского направления. И по своей идейной направленности, и по своим художественным особенностям они соответствовали запросам передового русского общества 1840-х годов. Даже теперь, спустя более столетия, «Парижские письма» Анненкова не выглядят архаическими. Они воскрешают перед нами во всех неповторимых особенностях Париж времен Дюма и Бальзака, Париж, когда Ламартин и Луи Блан были в зените своей славы, когда в Парижском Салоне выставлялись картины Делакруа и Коро, а Францию сотрясали голодные бунты.

---

Королевский театр (Théâtre Français) снова был оглашен рукоплесканиями «браво» по случаю восхитительной комедийки Мюссе «Un caprice» и игравшей в ней г-жи Аллан. И ту, и другую петербургская публика очень хорошо знает{341}. Любопытно, что комедийка подала повод высказать почти всем здешним театральным критикам множество новых мыслей о драматическом искусстве, как-то простота содержания не исключает занимательности, или чем менее запутанности в таланте, тем более он нравится и т. д. Некоторые, однакож, на пути этих откровений пошли слишком далеко и стали утверждать, что будто пьесы совсем без содержания только и принадлежат искусству. Это уж увлечение! Как бы то ни было, но я с умилением смотрел на эту манеру основательной критики, которая начинает с открытия азбуки, чтоб оценить легкую шутку, блистающую остроумием и наблюдательностью. Жалко только, что эта зарейнская манера, вероятно, не удержится здесь: она и появилась-то единственно от восторга и от одурения, неразлучно следующего за ним.

Остальные театры не произвели ни одной капитальной пьесы, которая сильно бы захватила внимание публики. Это еще придет. Покамест Gymnase и Variétés поставили каждый по водевилю почти одинакового содержания. Хорошие мысли, известно, приходят иногда вдруг пяти или шести человекам зараз. Г. Скрибу, с одной стороны, и г. Баяру{342} – с другой, в одно время блеснула идея представить человека, который неожиданно получил ларец с деньгами, ему не принадлежащими, и колеблется между тяжелыми обстоятельствами, повелевающими удержать ларчик, и честностью, предписывающей расстаться с ним. Подобные идеи, в старое время, приходили одному г. Коцебу{343}; теперь стали они приходить двум писателям зараз; значит, идеи размножаются! На этом основании г. Скриб написал пьесу «Дидье добрый человек» (Didier-l'honnête homme) и отдал ее в Gymnase, а г. Баяр написал «Жером каменщик» (Gerôme la maçon) и отдал ее в Variétés. Первая отличается мастерством изложения и чрезвычайно ловким, свободным ходом интриги; вторая имеет претензию на глубину и психологическую верность, но идет неровно, отчасти судорожными скачками; обе же страдают одним и тем же недостатком: главное действующее лицо в них – ларчик с золотом! Я имею смелость считать себя за человека, который весьма трудно оскорбляется. Ведь не был же я оскорблен в Théâtre Historique трагедией г. Шекспира «Гамлет», переделанной гг. Дюма и Мёрис!{344} Мелодрама как мелодрама, и когда показывается снова тень отца и говорит всем раненым, за что они ранены, а к Гамлету обращается со словами: «А ты живи, вот твое наказание!». После этого обнаружилось во мне легкое волнение, но я его сию же минуту подавил. Теперь могу смотреть переделанного «Гамлета» сколько угодно… В прекрасной опере Верди «Jérusalem», данной с большим успехом во Французской опере, одно действующее лицо поет верхом на лошади. В первую минуту показалось смешно, но пригляделся – и ничего. Потом я даже посердился немного на остроумную карикатуру «Шаривари», представляющую певцов на лошадях с надписью: «Здесь поют пешие и конные» (On chante ici à pied et à cheval) наподобие вывесок постоялых дворов, имеющих всегда неизменные слова: «Здесь останавливаются пешие и конные» (On loge ici à pied et à cheval). Вы видите, как трудно огорчить меня, и со всем тем к ларчику с деньгами чувствую непреодолимое отвращение. Слова нет, что оно очень натурально, что всякий, кто найдет такой ларчик, подумает сперва: а нельзя ли припрятать его? – да зачем же требовать от меня, чтоб я прослезился, когда этот человек, одумавшись, отдаст ларчик по принадлежности. Мне кажется, будто авторы обеих пьес сделали немаловажную ошибку, заставив героев своих высказать душевное состояние свое перед отворенными ларцами. После такой борьбы, конечно, весьма естественной, они, авторы, как ни стараются сделать своих героев образцами добродетелей, никак не успевают. Нельзя же быть в одно время Роберт Макером и Цинцинатом!{345} Вы скажете: «Это та черная сторона человеческой души, которая может грязнить самую избранную натуру». Ну, хорошо! Я весьма податлив на ужас, и никому так скоро не делается страшно за человека, как мне, но в таком случае нет никакой надобности короновать нашего брата венком добродетели и давать ему премию благородства. Если, как я предполагаю, гг. Скриб и Баяр хотели именно учинить это примирение между некоторыми сомнительными качествами человеческой души и обиходною моралью, то на сей раз они не успели. Пусть подождут до следующего. Случаев из текущей, современной жизни представится много. Вот недавно оказалось по следствию, что граф Мортье был очень хорошим чиновником, будучи в сущности всегда сумасшедшим. И сколько таких!

А какая странная драматическая пружина – ларчик с деньгами. Всякий раз, как актер запускает в него руку и начинает шевелить луидорами и наполеондорами, в партере разносится говор, точно на бирже при возвышении курса на испанские фонды. Впрочем сравнение не верно, потому что испанские фонды никогда не возвышаются.

Между тем обе пьесы дали возможность двум первым актерам, г. Фервилю{346} (в Gymnase) и г. Буффе (в Variétés) составить нечто вроде художественного поединка, занявшего на некоторое время театральную публику. Г. Фервиль, исполнявший характер Дидье, сделал из него добряка, выбитого из своей колеи неожиданным и сильным искушением. Г. Буффе, игравший Жерома-плотника, показал, наоборот, как глубоко может быть потрясен крепкий характер дурною, опасною мыслью. Роль у Фервиля целостнее и. натуральнее, у Буффе она блистает множеством прекрасных подробностей и счастливо схваченных оттенков. Я со своей стороны отдаю пальму первенства Фервилю, как ни уважаю я труд, верный расчет и мастерство, качества, несомненно принадлежащие Буффе, но в деле искусства люблю, чтоб артист, наподобие Картуша{347}, украл у меня одобрение прежде, чем я успел бы очнуться. На этот раз точно такую штуку сыграл со мною Фервиль. Во всяком другом городе это соперничество двух известных артистов произвело бы непременно две партии. Куда, подумаешь, не вмешиваются партии! Случалось даже, что иногда две труппы волти-жеров[72] производили их. Здесь, однакож, по случаю этого события партий не было. Голоса как-то перемешались. Те же люди, которые вчера кричали браво Буффе, без зазрения совести выкрикивают точно такое же браво Фервилю.

Вместе с тем открылись маскарады в операх, театрах и публичных залах. На улицах появились шляпы с перьями, испанские мантии, расшитые корсеты, красные башмачки и проч. В кофейных, кондитерских, в магазинах с цветами и костюмами огонь уже не потухает всю ночь. Люди, которые наполняют их, принадлежат именно к разряду людей, никогда не находивших ларчика с золотом. За это я их и люблю. Удовольствие их доставляет мне чрезвычайно отрадное чувство. Как ни говорите, а приятно видеть веселье людей с ограниченными средствами и заработавших себе бал, музыку, освещение, все удовольствия карнавала!.. Желаю вам на прощанье (может быть, долгое) наслаждаться как можно чаще зрелищем подобного рода!..

23 декабря н. с. 1847 г.

Примечания

«Парижские письма» написаны П. В. Анненковым во время его второго зарубежного путешествия, в 1846–1847 гг.; впервые опубликованы в журнале «Современник» за 1847–1848 гг. в отделе «Смесь».

В ГБЛ под шифром M 51 84/29 хранится автограф II и III писем. Это рукопись объемом 20 листов с оборотом, написанная черными, выцветшими от времени чернилами на листах тонкой голубоватой почтовой бумаги размером ¼ листа. Письма адресованы В. П. Боткину, к которому в тексте часто обращается автор.

В автографе есть исправления, сделанные рукою автора теми же черными чернилами, которыми написан текст писем, и редакторская правка (синие и черные чернила, красный и черный карандаш), принадлежащая, судя по почерку, И. И. Панаеву, редактору «Современника». Правка носит в основном стилистический характер или содержит чисто редакторские указания.

Все обращения к В. П. Боткину в автографе зачеркнуты черными чернилами, теми же чернилами зачеркнуты несколько текстов. Одни из этих зачеркнутых текстов носят личный, частный характер (см. ниже), другие содержат факты, о которых упоминалось в «Современных заметках», публиковавшихся в тех же номерах «Современника», в каких публиковались и «Парижские письма», и принадлежащих И. С. Тургеневу (см. ниже).

Найденные автографы позволяют проникнуть в творческую лабораторию автора «Парижских писем» и понять характер и принципы редакторской правки. И. И. Панаев старался по возможности заменить французские слова русскими, придать частным письмам характер корреспонденций, укрупнить их, для чего объединил два письма в одно.

В редактировании «Парижских писем» принял участие и В. Г. Белинский, он сократил текст, характеризующий популярный роман Жорж Занд «Лукреция Флориани» (см. ниже) и внес некоторые стилистические изменения, которые выявляются при сравнении текста автографа с журнальной публикацией, в примечании они не указаны.