Александр Ливергант - Оскар Уайльд

• Название: Оскар Уайльд
• Автор: Александр Ливергант
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03681-9

Оскар Уайльд (1854–1900) давно стал символичной фигурой английской и мировой культуры. Непревзойденный комедиограф, мастер блестящих парадоксов, поклонник изящных искусств, способный неординарно мыслить, гениально писать, блестяще говорить, умел жить красиво. Уайльд свыкся с мыслью, что ему, баловню судьбы, все позволено — и зашел слишком далеко. Общество, с восторгом аплодировавшее Уайльду в пору триумфа, с нескрываемым удовольствием «втоптало его в грязь» (как он сам выразился), когда он пал. Положение изгоя на родине, популярность за рубежом и эпатажность поведения сделали писателя объектом пристального внимания многих исследователей.

Переводчик, писатель, критик Александр Яковлевич Ливергант представляет биографию Оскара Уайльда и его творческие достижения в контексте эстетических воззрений, особенностей натуры и превратностей жизненных обстоятельств.

Возрастные ограничения: 18+

---

Прямо из здания суда Уайльда доставляют в Пентонвильскую тюрьму, где у входа ликует собравшаяся толпа: справедливость восторжествовала.

На то, чтобы знаменитому писателю и драматургу, кумиру лондонского бомонда лишиться имени, семьи, имущества и славы и стать заключенным номер С.3.3 (камера номер три на третьем этаже в блоке «С»), потребовалось меньше трех месяцев.

Прежде чем последовать за Уайльдом в места не столь отдаленные, подведем некоторые итоги событий, происходивших зимой и весной 1895 года. Пишущие об Уайльде (в России особенно) любят рассуждать о том, что Уайльда засудили, оклеветали, что он пал жертвой викторианского ханжества. Жертвой высокопоставленных завистников, сводивших счеты с блестящим, успешным, талантливым писателем, который уже много лет был на виду и на слуху и в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке. Спору нет, желающие свести счеты с одаренным и популярным человеком всегда найдутся. Нельзя также отрицать и того, что многие свидетели были подкуплены, а пункты обвинений остались, как уже говорилось, не в полной мере доказанными. И все-таки Уайльд «засудил» себя сам. В его положении — а об этом «положении» читатель уже неплохо осведомлен — нужно было, наверное, вести себя «скромнее». Как теперь бы грубо и цинично сказали — «не высовываться». Но Уайльд не был бы Уайльдом, если бы «не высовывался». Подобным советом мог воспользоваться кто угодно — только не такой человек, как Уайльд. Как заметил Уистан Хью Оден: «С самого начала Уайльд играл свою жизнь, как играют роль, и продолжал это делать, даже когда судьба согнала его со сцены». Вот и в суде, на всех трех процессах, Уайльд «играл роль». Не забывал вставить гвоздику или лилию в петлицу, держался, как мы уже писали, независимо и даже заносчиво, язвил, давал понять, что к своим обвинителям относится свысока и не сомневается в окончательной победе. Иными словами, вел себя так, словно перед ним восторженные зрители, а сам он стоит на сцене перед только что опустившимся занавесом, а не сидит на скамье подсудимых.

Обычно подробно останавливаются на двух процессах над Оскаром Уайльдом — апрельском и майском. Однако на самом деле всё решилось не на процессах, где обвиняемым был Уайльд, а на процессе, где обвиняемым был Куинсберри, а истцом — Уайльд. За те несколько дней, что продолжался процесс, Уайльду и его адвокатам не удалось доказать суду присяжных, что сидевший на скамье подсудимых Куинсберри клеветал, распространяя слухи о «непристойном поведении» Уайльда. А раз не удалось, значит, «непристойное поведение» имело место, и истец автоматически становился подсудимым. Уайльд не прислушивался к советам своих, пусть и немногочисленных, доброжелателей. Он упорно не желал понять главного: обвиняя в клевете своего обидчика Куинсберри, он тем самым подставляет под удар себя самого. Весьма существенно и то, что он не был до конца откровенен со своим адвокатом, взявшимся его защищать, как мы помним, лишь при условии, что Уайльд не кривит душой и обвинения Куинсберри — и в самом деле не более чем клевета. Когда 4 апреля, во второй и предпоследний день слушаний, Уайльд вдруг осознал, что защита вправе задавать свидетелям любые вопросы, если только их не отклонит судья, он — кажется, впервые — занервничал. А занервничав, признался сэру Эдварду Кларку, что однажды его, Уайльда, выдворили посреди ночи из отеля «Элбемарл» вместе с находившимся в его номере мальчиком, что одному из свидетелей могло быть известно.

Вот почему тысячу раз правы были те, кто советовал Уайльду, во-первых, выбросить в камин визитную карточку, которую Куинсберри 18 февраля передал швейцару в клубе «Элбемарл», а во-вторых, самому как можно скорее исчезнуть, лучше всего — за границей. Таким образом, Уайльд сделал все, чтобы проиграть дело, а запасшийся подкупленными свидетелями Куинсберри — чтобы его выиграть. Употребив в обоих случаях (во время визита на Тайт-стрит и в клубе «Элбемарл») такое, казалось бы, незаметное, но очень важное слово «pose», Куинсберри тем самым себя обезопасил — у него, надо полагать, имелись очень неглупые советчики. Он дал понять, что не обвиняет Уайльда в мужеложестве — по крайней мере напрямую. Верно, он горит желанием проучить Уайльда и своего строптивого сына, но при этом и сор из избы выносить не намерен. К тому же Куинсберри и его команда отлично подготовились к обороне, которую им предстояло держать в начале апреля, после чего столь же грамотно перешли от обороны к атаке на процессах 26 апреля и 21 мая.

Мы подробно остановились на «литературной части» первого дня процесса, где обвинителем был Уайльд и где защита в лице Эдварда Карсона, вслед за журнальными и газетными критиками «Портрета», обвиняла в безнравственности героя романа и, следовательно, его автора. Но литературная часть была лишь цветочками. Ягодками же стал представленный Куинсберри список из тринадцати молодых мужчин, из которых десять показали, что состояли в интимных отношениях с Уайльдом, и, чтобы не быть голословными, указали даты и места свиданий. Только когда эти свидетели защиты (а по существу, обвинения), хотя это и грозило им пересесть с места для дачи свидетельских показаний на скамью подсудимых, стали давать признательные показания, раскрывать суду «чудовищные подробности», — Уайльд внял совету Кларка и заявил, что свой иск отзывает. При этом он признал, что знает молодых людей, дававших против него показания, однако продолжал утверждать, что в «непристойных отношениях» с ними не состоял.

Надо сказать, что не на высоте положения оказался не только Уайльд, но и его адвокат, опытнейший юрист сэр Эдвард Кларк. Во-первых, он мог бы — хотя это и было опасно, учитывая вероломство и непредсказуемость Бози, — пригласить в качестве свидетеля обвинения лорда Альфреда Дугласа. Сыну было бы что рассказать суду о проделках своего родителя, ненавидимого всеми членами семьи без исключения. Бози — по крайней мере на словах — готов был опорочить отца перед всем миром, что не укрепило бы позиций маркиза и было бы на руку Уайльду. Во-вторых, Кларк, вслед за Уайльдом, не придал значения слову «pose», не учел, что в планы Куинсберри не входило обвинить Уайльда в мужеложестве, ведь тень, упав на Уайльда, упала бы и на сына маркиза. Не учел, что роль ущемленного отца, которую играл Куинсберри «под руководством» своих юристов, не могла не вызвать у присяжных сочувствия, о чем Уайльда предупреждал Харрис. И, в-третьих, прежде чем давать Уайльду совет (и совет в высшей степени разумный) отозвать иск, Кларк должен был получить от своего подзащитного гарантии того, что тот немедля покинет страну. Таких гарантий Уайльд Кларку конечно же никогда бы не дал — очень возможно, еще и потому, что почти до самого конца рассчитывал на победу. «Я решил, что благороднее и красивее будет остаться, — писал Уайльд Дугласу в перерыве между первым и вторым процессом. — Не хочу, чтобы меня называли трусом или дезертиром. Прятаться под чужим именем, вести жизнь затравленного зверя — не для меня». Знал бы он, что ему суждено именно это — прятаться под чужим именем и вести жизнь затравленного зверя…

Мог ли Уайльд выйти сухим из воды, как вышел Дуглас? Такой человек, как Уайльд, человек позы, «игравший жизнь» во всем, что бы он ни делал, — нет, не мог. Как человек простодушный и в то же время самовлюбленный, обласканный судьбой, всегда веривший в свою счастливую звезду, — нет, не мог. И как человек в высшей степени благородный — не мог тоже. Ведь свою задачу на процессах он видел в том, чтобы уберечь от разоблачения и унижения не только себя, но и своего любимого человека, сэра Альфреда Дугласа, о чем говорится в его письме в «Ивнинг ньюс»: «Свою правоту я мог бы доказать лишь в том случае, если бы уговорил лорда Альфреда Дугласа дать показания против своего отца. Лорд Альфред Дуглас стремился к этому всей душой, однако допустить этого я не мог. Дабы не ставить его в столь сомнительное положение, я решил отказаться от ведения дела и взвалить на собственные плечи бесчестье и позор, каковыми бы обернулось дальнейшее судебное преследование лорда Куинсберри».

И в желании любой ценой не бросить тень на своего возлюбленного Уайльд был не одинок. Стремился к этому и судья Уиллс, свято почитавший табель о рангах: сослался же он на то, что Альфред Дуглас «прямого отношения» к обвинениям против Уайльда и Тейлора не имеет, — тогда как имел, и самое прямое. Стремился к этому и противник Уайльда маркиз Куинсберри. И конечно же сам Бози. Вся его бравада: мол, позовут свидетелем, поддержу Оскара, отцу же мало не покажется — могла оказаться блефом от начала до конца. Пострадал Уайльд — повторимся — из-за себя самого. И из-за Дугласа, отношения с которым зашли слишком далеко. И — ради Дугласа.

У приговора 25 мая имелся всего один, зато неоспоримый плюс: Уайльд расставался с Дугласом, по крайней мере, на два года.