Василий Изгаршев - Побратимы

• Название: Побратимы
• Автор: Василий Изгаршев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1974

В центре повести образы двух солдат, двух закадычных друзей — Валерия Климова и Геннадия Карпухина. Не просто складываются их первые армейские шаги. Командиры, товарищи помогают им обрести верную дорогу. Друзья становятся умелыми танкистами. Далее их служба протекает за рубежом родной страны, в Северной группе войск. В книге ярко показана большая дружба советских солдат с воинами братского Войска Польского, с трудящимися ПНР.

---

— Ну, уж и вспомнит! Плохого я ему ничего не сказал, — неуверенно оправдывался Карпухин. — Вон и Серега подтвердит. Правда, Серег?

— Плохого действительно не говорил, — сказал Шершень, — а развязность свою с незнакомым человеком нечего выказывать.

— Ладно, буду истуканом вроде вас, слова от меня не дождетесь, — рассердился Генка, не встретив у Шершня сочувствия, на которое явно рассчитывал.

Возвратился старшина. Теперь, в форме, он уже не казался таким низкорослым и пожилым.

— Ну-с, начнем знакомиться. Да вы усаживайтесь: табуреток в роте хватает. Моя фамилия Николаев. И зовут Николаем. И по отчеству Николаевич. Одним словом, Николай в кубе. На сверхсрочной более двадцати годов. В танкистах сразу после войны. Для первого знакомства, думаю, хватит. Слушаю вас. С кого начнем? Давайте-ка с вас, юноша, — старшина посмотрел на Генку, — спрашивать-то у других вы мастак, послушаем, как про себя рассказать сумеете.

Беседа была недолгой. Оказывается, нам уже были определены и должности в экипажах — мы с Генкой попали в первый взвод, Шершень — во второй, в тот самый экипаж, где наводчиком служил Атабаев, — и отведены спальные места, тумбочки.

— Это что за чемоданчик у вас такой? — спросил Николаев у Генки, указывая на черный футляр.

— Скрипка.

— Умеете играть?

— Так точно.

— Ишь вы какой… Скрипач, значит. А я вот все дочку собирался музыке учить. Да где там! При нашем-то гарнизонном житье-бытье… В тумбочке не поместится? — Он взял футляр и отправился к Генкиной кровати. Приложил футляр к тумбочке и обрадованно сказал: — А ведь подойдет. Только и дел, что полочку убрать. Так что разрешаю хранить в тумбочке. Оно, конечно, можно бы и в каптерку, да там, пожалуй, сыровато будет. Как бы инструмент не испортился…

— Спасибо, товарищ старшина, — учтиво поблагодарил Генка.

— Спасибом, сынок, не обойдешься. Сыграешь на досуге. Ладно?

— Обязательно, товарищ старшина.

— К слову «старшина» надо добавлять слово «гвардии». Гвардии старшина. У нас часть гвардейская. И вам присвоят гвардейское звание…

— Ясно, товарищ гвардии старшина. Николаев по-доброму усмехнулся.

— Понятливых люблю. С ними служба не в тягость, а в удовольствие.

Узнав, что Шершень умеет играть на гармошке, Николай Николаевич обрадовался еще больше, чем от скрипичных способностей Карпухина. И это понятно: гармонист для роты важнее скрипача.

— Рассказывайте, какие за вами таланты значатся? — дошла очередь и до меня.

Узнав, что никаких, не смутился.

— Ну и ладно. И без талантов люди служат, — подытожил беседу старшина. — И неплохо, скажу вам, служат. Куда же наш Григорий-то пропал? Сказано было — на одной ноге. А он обе потерял. — Николаев встал и грузноватой походкой прошагал к окну. Будто самому себе, проговорил: — Гляди-ко, дождик-то и не унимается. Что за погода пошла! То жара несусветная в этих-то краях. То дожди неделями хлещут… А ребята там воюют… Поди, промокли совсем…

Только часа через два, дообедав, мы наконец дождались попутную военторговскую машину и выехали на полигон.

4

В тот день я опять не притронулся к дневнику. А на полигоне и подавно времени в обрез: многосуточные тактические учения — не прогулка на свежем воздухе. И вот только теперь, спустя два дня, возвратившись из танкопарка, вдоволь намаявшись возле своей машины, — зато она стоит теперь смирная и совсем как новенькая, будто я не месила траками полигонную глинистую хлябь, — беру тетрадку и отправляюсь в ленкомнату.

Так о чем же все-таки написать? Об учениях? Как-никак боевое крещение. Не с наряда по кухне началась служба в Группе войск, а с самого, почитай, главного дела — с боя. И это запомнится. А еще надо бы написать о командире нашей первой танковой роты.

В тот раз, когда я впервые его увидел, он показался холодным и черствым. До глянца начищенные хромовые сапоги, безукоризненно отутюженная полевая форма выдавали в нем эдакого чопорного службиста, больше всего заботящегося о выправке. На учениях он был совсем другим. Не в том смысле, что тут, без хромового глянца и несминаемой складки на бриджах, выглядел иначе. Нет, в танкошлем, и куртка — все на нем было ладно, по росту, по размеру. Иным было его лицо — открытое, разгоряченное боем, быть может, даже задиристое, лицо человека, хорошо сознающего важность и необходимость того, что происходит вокруг него, чем он сам по-настоящему увлечен.

* * *

На рассвете последнего дня учения роте поставили задачу уничтожить в глубине обороны противника противотанковый опорный пункт. От того, как рота справится с заданием, зависел успех действий всего нашего батальона.

Капитан Ермашенко, предварительно о чем-то посовещавшись с командирами взводов, собрал нас, механиков-водителей. Следуя за ротным где бегом, где по-пластунски, выбрались на обратные скаты пологой высотки, сплошь покрытой колючими кустами ежевики. Вместе с нами и бежали, и ползли командиры взводов.

Времени — в обрез. Впереди серая дождевая завеса. Скорее угадываются, чем различаются назначенные капитаном ориентиры на маршрутах движения танков. Однако ни один из механиков-водителей второго и третьего взводов ни разу ни о чем не переспросил ротного.

— Первому взводу — задача особая. Пойдете за моей машиной. Второй и третий пока остаются на месте. Вперед — по моей команде. Каждый по своему маршруту. И — огонь! Больше огня! Ясно?

Нет, не зря другой капитан, у которого я начинал службу, делал из нас танкистов. Мы мчались в танках за головной машиной ротного. Через бурелом, через просеки, усеянные замшелыми пнями, все дальше отдаляясь от пологой высоты, на которую, согласно замыслу капитана, скрытно выдвигались сейчас танки второго и третьего взводов. Только бы не сплоховать, только бы не подвел двигатель. Я иду в боевом строю за Генкиной машиной. У нее бортовой номер «113», у моей — «114». Мне совсем непонятен смысл нашей скачки по чертовскому бездорожью, но, наверно, так и надо.

— «Скворец», «Зяблик»! Я — «Коршун»! Вам «триста тридцать три». Как поняли? Прием! — Чуть хрипловатый голос капитана Ермашенко вибрирует в наушниках. Наверное, от волнения.

Это приказ второму и третьему взводам на атаку. А мы? Мы продолжаем гонку с препятствиями. Неожиданно лесная чащоба расступается. В наушниках раздается спокойный голос командира танка: «Принять левее и на полной скорости вперед». Успеваю заметить, как «113», клюнув стволом, ныряет в лощину. Следом за ней, левее, ныряю и я. Едва выбрались из лощины, поступила команда открыть огонь. Выстрелы тонут в лязге гусениц, в грохоте двигателя. Только что-то тупо стучит в ушах.

А танки, вытянувшись в линию, не сбавляя ходу, мчат к той самой высотке, которую сквозь дождевую пелену нам так старательно показывал всего полчаса назад капитан Ермашенко. На самом острие взводной линии, приседая при каждом выстреле, — машина с бортовым номером «111». Красиво идет. Как на параде. Хорош, видать, механик-водитель. Не хуже нашего сержанта Каменева. И тут становится ясным замысел ротного. Пока два взвода атаковали противника с фронта, мы сумели незаметно и быстро выйти ему в тыл и внезапно ударить всей мощью огня и брони. Просто? Наверно, просто, если бы не существовало такого фактора, как фактор времени. Противник не дурак. Он ведь тоже, готовя оборону, соображал, что к чему. У наступающих, у нас то есть, совершенно не было времени для маневра, и обороняющиеся конечно же учитывали это обстоятельство, надеясь, что удар будет наноситься в лоб, с фронта. Ермашенко рассчитал все по-своему. Времени для маневра у нас не осталось бы, это точно, если бы командир роты, как то и положено, провел сначала рекогносцировку с командирами взводов, потом с командирами экипажей. Но он знал возможности роты и поступил так, как и должен был поступить в настоящем бою. Время для маневра нашлось, и противник был ошеломлен дерзостью внезапного удара наших танков с тыла. Бой длился всего несколько минут: посредник дал роте успех.

Потом, спустившись в лощину, мы стояли в строю возле пышущих жаром, заляпанных грязью машин, и капитан Ермашенко, сдвинув на затылок танкошлем (ему и это здорово шло), деловито разбирал действия каждого экипажа нашего взвода. Недостатков, оказывается, было немало. Но в целом оценка была высокой. Хорошая оценка досталась и остальным взводам.

— А ведь ладно получилось, — совсем по-домашнему заключил капитан Ермашенко. — И новички не подкачали… — Обращаясь к нам, пообещал: — Если у вас и дальше так дело пойдет, обязательно напишу в Средневолжанск, Бадамшину, мы ведь с ним однокашники. В училище курсантами пуд соли съели…

Высокий, стройный, он, сорвав с головы танкошлем, коротко бросил:

— Разойдись! Можно курить…

Опять пошел дождь. Сколько ж действительно этой жидкости скопилось на небесах! И почему-то вся она предназначалась нашему полигону, нашему военному городку. Сизый сигаретный дым прибивался дождем к земле. Мы, сгрудившись под ветвистыми грабами, продолжали начатый капитаном разговор о только что отгремевшем бое. Подошел Генка.