Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

• Название: Солнце красно поутру...
• Автор: Леонид Фомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

Наряду с новыми произведениями свердловского писателя в книгу вошли четыре его ранее печатавшихся повести — «Розовый вечер», «Парма», «Гуси-лебеди» и «Лесная повесть». Стержневая тема адресованного юношеству сборника — человек и родная природа.

---

— Матре-ена, Матре-ена, — зазывно пела тетя Дуся.

Тетя Дуся — глуховатая старушка с больными ногами и черными от огородной работы руками. В ее доме я остановился, пользовался ее лодкой, ее покровительством и вообще всем, что требовалось отдыхающему. Ко мне, заводскому человеку, тетя Дуся относилась с радушием и особым доверием — посвящала в сокровенные воспоминания своей жизни, непримиримо ругала соседа-скрягу, у которого «воды не выпросишь», жаловалась на «прострелы» в ногах и подолгу с напускной строгостью рассказывала про свою блудливую козлуху. Вот я и решил, что Матрена и есть та самая непутевая скотинка.

Я подгреб к берегу, поставил лодку на прикол. Тетя Дуся все еще звала Матрену, и я направился к ней пособить поискать.

— Не-е, милай, — отказалась бабка от моих услуг. — К тебе она вовсе не пойдет. Пуглива больно.

«Ничего себе пуглива», — с неприязнью подумал я и невольно почесал то место, куда боднула козлуха.

— Какая же она пугливая? — говорю. — Ребята вон на что бойкие, и то ваш дом за версту обходят.

— Дак это ты про кого? Про Зорьку, что ли? Она, верно, такая. Вечор вон бобы у Настасьи объела… Ондатру я потеряла. Матреной звать. Ручная эдакая, ровно белочка, морковку больно любит. Покричу — она и плывет. Выйдет на бережок — и ко мне. Смешно эдак с боку на бок переваливается. Прямо из рук, роднуша, грызет морковку… И куда она запропастилась? Али напужал кто? Матре-ена, Матре-ена, Матре-енушка…

Стыдно мне стало: это я напугал ондатру. Ту самую, что поймал сачком. Но откуда мне знать, что она ручная? Мало их плавает по озеру! Тетя Дуся ушла искать Матрену, а я сел на камень и приуныл. Нехорошо получилось. Пустяк вроде, а наделал заботы человеку.

Я не мог осмелиться сказать бабке, что во всем сам виноват. Ушел в дом, но и дома не сиделось. Взял веревку и отправился в лес за сучьями. И в лесу слышал с берега обеспокоенный голос тети Дуси. Она стояла в огороде и звала Матрену.

Вернулся, бросил вязанку сучьев у врытой в землю каменки. Тетя Дуся ушла огородами по берегу залива к плавням.

Я попил из берестяного туеса холодного квасу, походил по двору, а потом поднялся в сенцы и лег на топчан. Лег — и куда-то повела меня лесная дорожка, все дальше, дальше в лес. Из-за елей выскочила на тропу козлуха с репьем в бороде, проблеяла: «Удрать думаешь? Не выйдет!» — и направила на меня длинный, как пика, рог. Я бросился в сторону и… больно ударился головой о край бочки…

Много ли, мало ли прошло времени — не знаю, но, когда я преодолел дремоту, на улице было уже темно. В хлеву на тесном насесте перебранивались куры, где-то в соседском дворе мычала недоеная корова, а с берега тревожно доносилось:

— Матрена, Матрена-а…

Невмоготу стало скрывать тайну, и я побежал к бабке.

Рассказал все, как было, и, чтобы хоть как-то искупить вину, тут же предложил сплавать к острову.

— Нет уж, не поможешь ты мне, — строго сказала бабка. — Ступай лучше домой, а то увидит тебя — совсем не придет.

А сама зашагнула в лодку, взяла шест и оттолкнулась от берега.

Вернулась она часа через три, сняла у порога мокрые чеботы, бесшумно прошла возле моей кровати и не раздеваясь прилегла на лавку около печи. Тихо вздохнула и потерла, наверно, ноющие колени.

— Может, мне сходить посмотреть? — несмело спросил я, не поднимая головы.

То ли не расслышала бабка моего вопроса, то ли уклонилась от ответа, но заговорила о другом:

— Она, эта ондатра, конечно, зверек, капелька невидимая. А для меня — все равно что скотина какая, голубок ручной. Ведь тоже ласку да привет любит. Приласкала — она и доверилась мне, понимать меня стала, даром что дикушка. А теперь что получается? Обманули ее, выходит? Будет теперь на меня, как на зверя, зыркать, да и на других людей тоже…

Она вздохнула и умолкла. Но долго еще ворочалась на лавке, с хрустом разгибая коленки, растирая их ладонями.

Утром я проснулся рано. Тети Дуси в избе не было. Вышел на крыльцо и невольно замер, взглянув на огород: у самой воды между грядок сидела на корточках тетя Дуся и кормила с руки ондатру. Зверек по-заячьи поднимался на задние лапки, тянулся к ладоням хозяйки, а она, подавая резаную морковь пластик за пластиком, приговаривала:

— Серенькая ты моя, ласковая моя. Обманули тебя, умницу…

Но тут заскрипела калитка, и в огород воровски протиснулась нахальная голова козлухи Зорьки с обрывком веревочной петли на кривом роге. Тетя Дуся обернулась и грозно прикрикнула:

— Кыш, сатана безрогая!

КАК ЛИСА ДОМ СЕБЕ ЗАВЕЛА

Хороший дом у лисы — глубокая нора в овраге. Все там есть: проходы и переходы, мягкие половики из сухих листьев, отдушины для притока свежего воздуха, запасные выходы — отнорки. Даже спальня есть.

Только нору-то лиса не сама рыла — отняла у барсука. И вот как это вышло.

Долго барсук старался. Хоть и не твердый был грунт, песчаник — все равно приходилось скрести его лапами, подкапывать, как поросенку, носом, перегрызать крепкие древесные корни. Еще труднее стало, когда нора углубилась. Сработанная земля забивала проход, и барсук выталкивал ее грудью. Но вот нора совсем глубоко ушла в берег, теперь землю и грудью не вытолкнешь.

Догадался барсук перебрасывать сыпучий песчаник лапами. Бросает, бросает из-под себя назад, передвинется и опять бросает. И так до тех пор, пока не дойдет до начала лаза. Из норы свежий грунт не выбрасывает далеко, аккуратно разваливает у входа. Потом, когда закончит работу, красноватую, заметную на зелени землю присыплет листьями и травой.

Две недели маялся — построил дом. Просторный, чистый. Осталось выстлать травкой полы, взбить помягче постель, да и спать уж пора — зима-то не за горами.

Вернулся как-то утром барсук к норе — и хребет тревожно взгорбил: дух такой неприятный, хоть нос отворачивай! И лаз открыт. А когда уходил ночью на кормежку, вход завесил папоротником. Сунулся в нору, а там кто-то есть! Пригляделся, видит — лежит мордой к выходу лиса. Вытянула голову на лапах, щерит острые зубы, протяжно с переливами рычит. Недобро мерцают желтые, как луковицы, глаза. Жуть смотреть на лису!

Все же одолел барсук страх, полез дальше. Жалко вот так, ни с того ни с сего, лишаться дома. Столько труда положил! До сих пор исколотый нос болит. Да и какой уж такой зверь — лиса? Так себе, шерсть да кости!

Лезет барсук, хрюкает, сопит с присвистом — теперь сам страх на лису нагоняет. Не выдержала лиса, попятилась. Уши прижала, губы собрала складками, чтобы зубы лучше показывать, и рычит без передышки. Пятилась, пятилась, рычала, рычала да ка-ак бросится на барсука! Тот аж глаза закрыл. А когда опомнился и открыл, лиса была на старом месте. Морда у нее еще тоньше стала, седые усищи оттопырились, как у моржа.

Опять барсук стал наступать. Лиса заоглядывалась: нора незнакомая, тесная для нее, всякие корешки против шерсти встают, собственный хвост мешается.

Снова лиса бросилась вперед, и снова барсук зажмурился. Но теперь уж не так испугался: все равно не заест в норе.

Хрюкал барсук, хрюкал, пятил лису, пятил и допятил до запасного отнорка. Еще немножко, и вытолкнет незваную гостью. А лиса и сама обрадовалась, что кончается узкий коридор, не стала дожидаться, когда барсук выпихнет ее, запереступала взадпятки быстрее. И вывалилась!

Барсук живенько забил травой отнорок, крутанулся вниз головой, как на турнике, развернулся, побежал затыкать парадный вход. Бежит, чихает. Ну и зверь эта лиса, всю нору запоганила своей вонючей шерстью! Как теперь здесь жить?

Добежал до парадного, а там опять — лиса! Пуще прежнего скалит зубы, повизгивает от нетерпения поскорей вытурить хозяина. И давай наступать. Делать нечего, попятился барсук — сейчас лиса в выгодном положении. А она будто понимает это, знай напирает да напирает. Глазища горят, вся натопорщилась — вот-вот укусит! Собрал всю смелость барсук, хрюкнул погромче. И тут же пожалел: вовсе рассердилась лиса, подскочила, цапнула за самый кончик и так-то больного носа!

Заскулил барсук, замотал головой и давай без остановок переступать назад. Переступал, переступал да и вылетел в овраг…

Тьфу ты, пакость какая! И чем только от нее пахнет? Ну псина, и только! Хрюкнул барсук отчаянно, очистил, как мог, морду лапами да и побрел от оврага в соседний лес подыскивать место для новой норы. В этой ему, чистоплотному зверю, сейчас все равно не прожить…

МОЙ ПОСТОЯЛЕЦ

Я поймал в лесу большого паука-крестовика. Посадил его в коробку из-под спичек и принес домой. Дома паук как-то выбрался из коробки — и убежал.

Прошло дней пять, я уже забыл о нем, но однажды вечером заметил беглеца на книжной полке. Видать по всему, паук освоился с новой для него обстановкой, перебегал с книги на книгу, что-то приплетал, приклеивал. И ничего, что на столе горела лампа, — свет его не пугал.