Роберт Стоун - В зеркалах

• Название: В зеркалах
• Автор: Роберт Стоун
• Издательство: Азбука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-03455-6

Роберт Стоун — классик современной американской прозы, друг Кена Кизи и хроникер контркультуры, лауреат Национальной книжной премии США за роман «Псы войны». Его первый роман «В зеркалах» получил престижную премию имени Фолкнера, присуждающуюся за лучший дебют, и стипендию Гуггенхейма. Роман был экранизирован Стюартом Розенбергом (учитель Дарена Аронофски), главные роли исполнили Пол Ньюмен, Джоанн Вудворд и Энтони Перкинс.

Не менее примечательна история русской публикации «В зеркалах»: перевод был издан в журнале «Иностранная литература» сокращенным по цензурным соображениям почти на треть, а книгой выходит впервые — и впервые полностью; один из авторов исходного перевода, знаменитый Виктор Голышев, для настоящего издания восстановил все купюры.

Итак, Рейнхарт — бывший кларнетист и талантливый интерпретатор Моцарта, бывший радиоведущий, а ныне алкоголик без кола и без двора — приезжает в Новый Орлеан. Помыкавшись по злачным местам Латинского квартала и лабиринтам своего расщепленного сознания, он получает работу на местной радиостанции и встречает красавицу Джеральдину. В чем загвоздка? В том, что былое оставило неизгладимый след на лице Джеральдины и в ее душе. Загвоздка в том, что владеющий радиостанцией луизианский миллионер мнит себя вождем ультраправого подполья и в его далекоидущих планах Рейнхарту отведена отнюдь не последняя роль…

---

Автобус до Канзас-Сити отправлялся в девять часов.

Рейнхарт вышел со станции и завернул за угол.

С аптечной витрины на Каронделет-стрит стащили все бритвы. Фанерная обшивка кое-где была оторвана, но стекло уцелело; в витрине остались только мятые листы яркой цветной бумаги. На следующем перекрестке полицейские на мотоциклах разгоняли небольшую толпу; качаясь, двигалась цепочка темных фигур, преследуемая мотоциклистами с вертящимися красными огнями. Рейнхарт повернул и пошел на север по темной и пустой Каронделет-стрит, выискивая, где бы купить на дорогу виски. В неестественной тишине с близлежащих улиц доносились зловещие звуки: обрывок дикой песни, свист сквозь зубы. Освещенные окна и сдвинутые шторы в меблированных комнатах окраины наводили на мысли о домашних мятежах, квартирных буйствах, садистских забавах. Из темного окна лениво высунулась белая рука и поманила его. Рейнхарт продолжал идти, краем глаза наблюдая за движениями руки, но гипнотические ее извивы заставили его остановиться. Он стоял, уставясь на нее — на женскую руку, пугающе белую, почти фосфоресцирующую в темном проеме окна, на фоне почернелой кирпичной стены. Она качалась над его головой, неестественно длинная, и заворачивалась, загибалась внутрь змеиным зовом. Рейнхарт пошел дальше.

Так же от ветра, подумал он, изгибается занавеска в конце темного гостиничного коридора. Переходя улицу, он ощутил ужасный мягкий ветер, который продувал синие коридоры гостиниц для самоубийц и колыхал кисейную занавеску, всегда висящую на единственном открытом окне в коридоре.

Ты не обязан уезжать, напомнил он себе. Продолжая идти, он уделял минимум нервной и мышечной энергии движению, только чтобы держать приличествующий шаг, а остального себя отдал онемелому забытью изнеможения. В забытье, бесстрашно, свежий и возбужденный, он мог бежать по длинному гнилому ковру и завершать свой бег безмятежным нырком сквозь пыльную кисейную занавеску в холодный жесткий свежий ветер и затем — вниз, старина, — с тридцатого этажа, нет, сорокового… ах, подумал Рейнхарт, пусть будет с шестидесятого, — и сердце у него зачастило. Пусть это будет шестидесятый этаж, а потом с лету шлеп о холодную поверхность, и дальше, в плавном убывании света, в губчато-мягкую глубь, где каждое движение воды закручивает чудесным волчком мертвые диковины — как тающую женщину, погребенную (теперь даже в его воспоминаниях) под беспорочным покровом неподвижных мертвых ресниц.

И впереди справа стояла гостиница «Рим».

И впереди поперек улицы стояло полицейское заграждение, прыскало желтым и красным светом на Пердидо-стрит.

Рейнхарт остановился на тротуаре, посмотрел на фонари заграждения, перевел взгляд на окна гостиницы.

— Я не знаю, Джеральдина, — сказал он, — чего еще плохого тебе ждать. Но если бы я знал и мог, я был бы счастлив предупредить тебя. Ты ведь понимаешь, я представления не имею о том, что значит удавиться на цепи от койки.

— «Мой милый, милый друг», — продекламировал Рейнхарт…

Господи, подумал он, почему я не сказал ей этого раньше?

— Теперь ты понимаешь, Джеральдина, что значат слова «не поможешь».

Чувства утраты не было совсем. Он мог вспомнить ее только мертвой, с выпученными глазами.

— Когда карта не пришла и человек говорит себе «не поможешь», он говорит что думает. У меня жена жива. У меня ребенок, — сказал Рейнхарт.

— Я жив, малютка, — сказал он Джеральдине. — Это ты умерла. Не я. Ты не нужна мне — с чего ты это взяла? Понимаешь… я хочу сказать… тут не было глубокой страсти, Джеральдина. И следующий стаканчик выпью я, не ты. Не ты. Вот что значит Не Поможешь. Я понятия не имею, что значит повеситься на цепи. Но я знаю, что значит Не Поможешь, Джеральдина.

— Не Поможешь! — крикнул Рейнхарт.

По следующей улице промчался автомобиль без фар.

— Любимая, — сказал он. — Клянусь тебе. Клянусь. Не Поможешь. — Он поднял руки перед грудью, прислонился спиной к доске для афиш и посмотрел на три верхних окна гостиницы «Рим».

— Люди, — сказал он, — забацаем вместе, вы все, кто на темной стороне, кто в Крепости Дикси, забацаем вместе со мной. Не Поможешь. Я люблю тебя — Не Поможешь. Хреново дело, малютка, — Не Поможешь. Ты любишь меня — Не Поможешь. Мы любим нас — Не Поможешь.

— Еще раз снова! — крикнул Рейнхарт. — Еще раз. Я выжил. Я люблю тебя, малютка, — Не Поможешь… Я люблю тебя, малютка, — Не Поможешь… Я люблю тебя, малютка, — Не Поможешь.

В одном из окон гостиницы поднялась штора, и старик в белой бейсбольной кепке выглянул на улицу. Рейнхарт перестал кричать.

— Я люблю тебя, малютка, — сказал он, отвернув от старика лицо. — Не поможешь.

От заграждения, взвыв сиреной, отъехала полицейская машина.

Рейнхарт двинулся назад.

Не доходя квартала до автобусной станции, Рейнхарт завернул в «Отдых спортсмена», где косая буфетчица беседовала с двумя мужчинами в красных спортивных рубашках. Он прошел прямо к краю стойки и сел под часами.

У косой буфетчицы были каштановые волосы и сломанный нос; она подошла, чтобы принять заказ у Рейнхарта.

— Ночь полна раненых женщин, — сказал он ей.

Она знала Рейнхарта, хотя он ее не помнил. Она посмотрела на него с пытливым участием и плюнула семечком ему в лицо.

— И раненых мужчин. Как она, жизнь?

Рейнхарт разглядывал белую косточку на ее переносице. Казалось, он уже смотрел на нее когда-то раньше.

— Я выжил. Твердый духом, я покидаю сии равнины и отбываю в Денвер, Заоблачный город.

— Ну что ж, — сказала буфетчица. Она продала ему бутылку виски на дорогу и поставила перед ним еще стакан с виски. — А что вы будете делать, когда приедете в Денвер?

Рейнхарт посмотрел на нее в замешательстве и выпил.

— Ах, — сказал он, чуть не подпрыгнув на табурете от грубой ласки спиртного, — гадом быть — это великолепно. Нет, правда.

Он уплатил, и девушка налила ему еще порцию.

— Так что же вы будете делать в Денвере?

— Я найду самое высокое место в городе, влезу наверх и буду смотреть оттуда вниз.

— На что? — спросила девушка.

Двое в красных рубашках, прибывшие в город на беспорядки, услышав интонации Рейнхарта, подошли поближе.

— А-а, — сказал Рейнхарт, — на все, чем этот славный мир богат. Как чудесно быть юношей в этой республике, — сказал он двоим в спортивных рубашках, когда они уселись по обе стороны от него. — И вы этого не забывайте.

Они переглянулись.

— Точно? — немного погодя сказал один.

— Точно, — подтвердил Рейнхарт. — И когда я приеду в Денвер, я сяду наверху и буду смотреть вниз.

— Где это ты так говорить научился? — спросил сидевший слева.

— Слушайте, — сказала буфетчица со сломанным носом, глядя на Рейнхарта добрыми косыми глазами, — вы будете скучать по нас, когда уедете?

— Да, — ответил Рейнхарт, — очень. Когда я приеду в Заоблачный город, я почувствую утрату. Господи, конечно, — сказал он девушке и двоим в красных спортивных рубашках. — Когда я туда приеду, мне будет о чем погрустить.

— Иди ты! — сказал один из мужчин.

— Вы прямо как из комикса, — сказала буфетчица, пытаясь разрядить атмосферу. — Пришел в бар, и обязательно надо выложить все свои неприятности.

— Да, — признался Рейнхарт, — я — герой комикса.

— Хм, — сказали двое в спортивных рубашках.

Буфетчица пошла вдоль стойки.

— Не приставайте к нему. Он просто любит рассказывать про свои неприятности в баре. У вас, что ли, не бывает неприятностей?

Они позволили девушке увести себя от Рейнхарта и сели поодаль от него, заглянув перед этим в декольте буфетчицы.

— Тут вчера был один, — сказала им она. — У него две детские туфельки, связанные, белые, маленькие. Он сказал мне, что у него малышка умерла, понимаете, и он, мол, разнесет пивную. Прямо так. Потом подходит к соседу и говорит: почему ты должен жить, баран, когда моя малышка умерла?

— Хм, — сказали двое.

— Ну конечно, его забрали, пока он не устроил безобразие. Но такого злого вы в жизни не видали, как этот с туфельками.

Рейнхарт поставил стакан и встал.

— Я слышал это, — сказал он. — Это великолепно. Честное слово. Вот это человек, вот это мачо, вот это мужчина. Вот это, я понимаю, протест. Вот это ответственность.

Буфетчица со сломанным носом нахмурилась на него и, поджав губы, жестом велела сесть.

Двое опустошили свои стаканы с пивом и смотрели на Рейнхарта.

— Вот как надо поступать, — объявил Рейнхарт. — Вот что надо делать.

Его отнесло к стене, и там он выпрямился. Двое в красных рубашках развернулись на табуретах.

— Почему я должен плакать больше, чем другие? Почему я должен плакать, а не вы?.. Слушайте, — крикнул он им. — Слушайте! Они убили мою подругу. Я разнесу пивную.

Оба мужчины встали.