Виктор Гюго - Девяносто третий год

• Название: Девяносто третий год
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-2210-6

«Девяносто третий год» — оправленная в художественную форму хроника драматических событий Великой французской революции.

Перевод под редакцией Е. Н. Киселева (1901).

---

В полдень, еще до открытия заседания, близ судейского стола стоял солдат посыльный, лошадь которого фыркала возле пролома. Симурдэн писал депешу. Вот что он писал: «Граждане-члены Комитета общественного спасения. Лантенак захвачен в плен. Он будет казнен завтра». Затем он проставил число, подписал депешу, сложил, запечатал ее и передал ее посыльному, который немедленно ускакал.

После того он произнес громким голосом:

— Отоприте темницу.

Стоявшие возле двери два жандарма отодвинули запоры, отворили дверь и вошли в карцер.

Симурдэн поднял голову, скрестил на груди руки, взглянул на дверь и крикнул:

— Приведите арестанта!

В оставшейся отворенной двери появился среди двух жандармов арестант. То был Говэн.

— Говэн! — воскликнул, вздрогнув, Симурдэн и вслед затем сейчас же прибавил: — Я арестанта требовал.

— Я и есть арестант, — ответил Говэн.

— Как ты? А Лантенак?

— Лантенак свободен. Он ушел.

— Да, да, действительно, — заговорил Симурдэн дрожащим голосом, — этот замок принадлежал ему, он знает в нем все входы и выходы. Из темницы есть, вероятно, какой-нибудь потайной выход. Мне бы раньше следовало об этом подумать. Он, очевидно, нашел какое-нибудь средство бежать, обойдясь без всякой посторонней помощи.

— Нет, ему помогли бежать, — промолвил Говэн.

— Помогли бежать? Но кто же?

— Я.

— Ты! Не может быть! Ты бредишь!

— Я приходил к нему в темницу, разговаривал наедине с узником, отдал ему свой плащ, закутавшись в который он вышел из темницы вместо меня, а я остался в ней вместо него. А теперь я здесь перед вами.

— Неправда, не может быть, ты этого не сделал.

— Нет, это совершенная правда. Я это сделал.

— Приведите сюда Лантенака!

— Да говорят же вам, что его уже нет здесь. Солдаты, видя на нем мой плащ, позволили ему беспрепятственно пройти, приняв его за меня, тем более что было еще темно.

— Ты с ума сошел!

— Я рассказываю только то, что было.

Наступило молчание. Наконец, Симурдэн начал, заикаясь:

— Но в таком случае ты заслуживаешь…

— Смерти, — закончил за него Говэн.

Симурдэн был бледен, как мертвец, и неподвижен, как человек, которого только что поразила молния. Он, казалось, задыхался. На лбу его выступили крупные капли пота. Наконец ему удалось придать своему голосу некоторую твердость, и он проговорил:

— Жандармы, посадите подсудимого на его место.

Говэн уселся на табурет подсудимого.

— Жандармы, обнажите ваши сабли, — продолжал Симурдэн.

Это была обычная формула, употреблявшаяся в военно-полевом суде, когда подсудимый обвинялся в преступлении, за которое полагалась смертная казнь. Жандармы обнажили сабли.

Голос Симурдэна снова принял свое обычное выражение.

— Подсудимый, встаньте! — проговорил он. Он больше уже не обращался к Говэну на «ты».

III. Голосование

Говэн поднялся с места.

— Ваше имя? — спросил Симурдэн.

— Говэн, — ответил подсудимый.

— Ваше звание? — продолжал Симурдэн допрос.

— Командующий экспедиционной колонной на северном побережье.

— Вы находитесь в родстве или свойстве с бежавшим пленником?

— Я его внучатый племянник.

— Известна ли вам прокламация Конвента?

— Я вижу один ее экземпляр на судейском столе.

— Что вы можете объяснить по поводу этого декрета?

— Что я скрепил его своей подписью, велел приводить его в исполнение и сам составил то объявление, внизу которого значится мое имя.

— Выберите себе защитника.

— Я сам себя буду защищать.

— Слово за вами.

К Симурдэну снова возвратилась вся его невозмутимость. Только эта невозмутимость была больше похожа на неподвижность скалы, чем на спокойствие человека.

Говэн молчал, как бы собираясь с мыслями.

— Что вы можете сказать в свою защиту? — продолжал Симурдэн.

Говэн медленно поднял голову и, ни на кого не глядя, ответил:

— А вот что: одна вещь помешала мне разглядеть другую; доброе дело, увиденное мною вблизи, скрыло от взоров моих сотню преступных дел; с одной стороны, старик, с другой стороны, трое детей, все это встало между мной и сознанием моего долга. Я забыл про сожженные деревни, про опустошенные поля, про умерщвленных пленников, про добитых раненых, про расстрелянных женщин, про Францию, выданную англичанам, — и освободил убийцу отечества. Я виновен. Говоря это, я как бы свидетельствую против самого себя. Но это не соответствует действительности: я говорю за себя. Когда виновный признает свою вину, он спасает единственное, что заслуживает спасения, — свою честь.

— И вы больше ничего не можете сказать в свое оправдание? — спросил Симурдэн.

— Я могу только прибавить, что, будучи начальником, я должен был подавать собой пример и что так же должны поступать и вы, господа, как судьи.

— Какой пример вы подразумеваете?

— Смертную казнь. Я нахожу ее справедливой и даже необходимой.

— Садитесь, подсудимый.

Фурьер, исполнявший обязанности прокурора, встал со своего места и прочел, во-первых, декрет, которым бывший маркиз Лантенак объявлялся стоящим вне закона; во-вторых, декрет Конвента, предписывающий смертную казнь всякому, кто будет способствовать бегству пленного бунтовщика. В заключение он обратил внимание суда на значившуюся в конце афиши подпись: «Командующий экспедиционным отрядом Говэн».

Окончив чтение, фурьер-прокурор опустился на свой стул. Симурдэн, скрестив руки, сказал:

— Подсудимый, призываю вас быть внимательным. Публика, вы можете смотреть и слушать, но должны молчать. Вы имеете дело с ясным и точным законом. Сейчас будет проведено голосование; приговор будет вынесен простым большинством голосов. Каждый из судей подаст свой голос по очереди, вслух, в присутствии обвиняемого, так как правосудию нечего скрывать. Слово за старшим из судей. Ваше мнение, капитан Гешан.

Капитан Гешан, казалось, не видел ни Симурдэна, ни Говэна. Он устремил глаза на афишу, на которой был перепечатан декрет Конвента, и смотрел в нее, точно в бездну.

— В законе сказано коротко и ясно, — наконец, проговорил он. — Судья, в одно и то же время, и больше и меньше, чем человек. Он меньше, чем человек, ибо ему не полагается сердца; он больше, чем человек, ибо ему дан меч. В 414 году от основания Рима Манлий{417} казнил своего сына, который провинился в том, что одержал победу без его позволения; нарушение дисциплины требовало наказания. Здесь мы имеем дело с нарушением закона, а закон должен стоять еще выше, чем дисциплина. Неуместное сострадание может подвергнуть опасности отечество. Полковник Говэн дал возможность бежать бунтовщику Лантенаку. Говэн виновен, я подаю голос за смертную казнь.

— Секретарь, запишите, — проговорил Симурдэн. Секретарь записал: «Капитан Гешан — за смертную казнь».

Говэн произнес громким голосом:

— Гешан, ваше мнение правильно. Благодарю вас.

— Слово за вторым судьей, — продолжал Симурдэн. — Сержант Радуб, говорите!

Радуб поднялся с места, повернулся в сторону Говэна и отдал ему честь. Затем он воскликнул:

— Если это все так, то казните и меня! Ибо, клянусь честью, я бы сам поступил так, как, во-первых, поступил старик, а во-вторых — как господин полковник. Когда я увидел этого восьмидесятилетнего старца кинувшимся в огонь, чтобы вытащить оттуда троих ребятишек, я сказал себе: «А ведь славный он человек, право». А когда я услышал, что господин полковник спас старика от вашей дурацкой гильотины, я, черт возьми, сказал себе: «Полковника следовало бы произвести за это в генералы, он просто молодец, и если бы существовали еще кресты и святые, я дал бы ему крест Святого Людовика». И неужели мы теперь сделаем глупость? Если для этого выиграны были сражения при Вальми, при Жемаппе, при Флерюсе{418} и при Вальтиньи, так это нужно было сказать заранее. Как! Перед вами тот самый полковник Говэн, который в течение четырех месяцев не перестает бить этих неучей-роялистов, который своей шпагой спасает республику, который так блистательно и умно выиграл Дольское дело, — перед вами такой человек, и вы стараетесь от него отделаться! Вместо того чтобы произвести его в генералы, вы собираетесь отрубить ему голову! Да ведь это все равно что броситься вниз головою через перила Нового моста; и если бы вы сами, гражданин Говэн, были не моим начальником, а подчиненным, я бы сказал вам, что вы только что наговорили удивительные глупости. Старик хорошо сделал, что спас детей, вы хорошо сделали, что спасли старика, и если людей начнут казнить за то, что они совершают хорошие поступки, то все пойдет к черту и я ничего больше не буду понимать. На чем же мы тогда остановимся? Мне просто не верится, чтобы все это творилось наяву; я ничего не понимаю. Значит, старику следовало дать ребятишкам сгореть живьем; значит, полковнику следовало допустить, чтобы старику отрубили голову! Ну, в таком случае рубите мне голову; по мне, это все равно. Если бы ребятишки погибли, батальон Красной Шапки был бы обесчещен. Этого, что ли, добивались? Что мы — людоеды, что ли? Я ведь тоже кое-что смыслю в политике: ведь я был членом Пикового клуба. Мы просто делаемся какими-то скотами, животными. Я откровенно высказываю свое мнение; я не люблю неопределенных положений. Для чего же, наконец, черт побери, мы даем убивать друг друга? Для того чтобы нам убили нашего начальника? Как бы не так! Мне нужен мой начальник. Сегодня он мне еще более дорог, чем был вчера. Взвести его на гильотину — да это просто было бы смешно! Нет, уж пожалуйста, избавьте нас от этого! Пусть говорят, что хотят, но это немыслимо.