Анатолий Гончаров - Санкционный смотритель

• Название: Санкционный смотритель
• Автор: Анатолий Гончаров
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Жозефина Дюшенуа повиновалась. Задумчиво оглядев кровать Первого консула, зеркала и люстры, начала раздеваться. Как ни старалась замедлить творческий процесс вхождения в образ лагерной маркитантки, все же довольно скоро осталась прикрытой лишь самыми интимными деталями туалета.

А спальня Наполеона была действительно нетопленой - так ему крепче спалось. Ощущая осеннюю свежесть приближавшейся ночи, Дюшенуа стала мелко подрагивать, и чем дальше, тем сильнее. Однако самостоятельно забраться под одеяло не рискнула.

Наполеон все не шел. Актриса пыталась унять дрожь декламацией Расина: «Поймала ты в свою пленительную сеть - добычу странную. Есть от чего краснеть...». Наконец, не выдержав охватившего ее озноба, решила позвать камердинера, чтобы тот напомнил Первому консулу, кто у него в спальне. Сочувствующий камердинер поспешил в кабинет цезаря. Напомнил о «неземном». Наполеон, все еще увлеченный работой, снова посмотрел на часы и сказал: «Пусть одевается».

Выслушав ответ, Дюшенуа вспыхнула, как редкий георгин, немедля оделась и покинула дворец Тюильри оскорбленная несказанно: «В крови пылал не жар, но пламень ядовитый......

Это опять бесполезный. Расин. Кажется, она за тем только и понадобилась Наполеону, чтобы он показал, кто в Париже зажигает звезды.

Но Жозефина Дюшенуа действительно была великой актрисой, которой все известно про звезды. Наполеон был потрясен, когда спустя какое-то время вновь увидел ее на сцене «Комеди Франсез» в роли царицы Федры: «Героя встретили, любовь ему даря. Но где был ты? Усталый ветреник, раб собственных страстей! Тебя - гневлю, себе - внушаю отвращенье...».

Наполеон не рискнул повторить приглашение в Тюильри, резонно полагая, что получит оскорбительный отказ, а то и публичный скандал: «В смятенье изменил я самому себе. Не смейся надо мной. Моя бессвязна речь, но знай - лишь ты могла любовь во мне зажечь... ».

Жозефина де Богарне прислала актрисе роскошную королевскую мантию из русских горностаев. Чтобы не мерзла впредь в чужой спальне. Жозефина Дюшенуа надевала ее только на сцене. И надменно сбрасывала с плеч в финальном монологе царицы Федры, принявшей смертельную дозу яда.

Комментарий к несущественному

Наполеон Бонапарт сменил на троне Бурбонов. Потом Бурбоны сменили Наполеона. И вновь воцарился Наполеон. Сто дней финального акта драмы - и опять возникли Бурбоны. Их свергал уже Луи Наполеон, племянник Бонапарта, грезивший о вечном династическом правлении, пока не свергли его самого. «Синдром Бонапарта» отразился и на внутренней логике «сегодня полезного, а завтра осуждаемого», о чем свидетельствует трансформация газетных заголовков в марте 1815 года: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан»; «Людоед идет к Грассу»; «Узурпатор вошел в Гренобль»; «Наполеон приближается к Фонтенбло»; «Его императорское величество ожидается сегодня в верном Париже».

Спустя сто дней пафос свободной мысли покатился в обратном направлении. В России так не бывает. Того, что сегодня вредно и осуждаемо, вчера еще не было. Последняя попытка свободной, мысли твердо установилась на синдромной теме рухнувшей державы. Но проблема в том, что колеблется сама тема, и формула прогрессивного общественного мнения обрела поэтику безотчетных устремлений: «Какому бы врагу ехидно, подарить похмельную любовь великоросса?»

Может быть, «украинским братьям» и всем педофилам, засевшим в киевской власти? Пожалуй. Но прежде -жутко миролюбивому лауреату Нобелевской премии войны Бараку Обаме.

Звезда пленительного счастья

«Кто не повелевает судьбой, тот вынужден ей подчиняться» - мысль, отраженная исторической фразой Наполеона, вполне могла посетить Николая, когда он знакомился с показаниями декабристов, с покаянным энтузиазмом называвших не только членов тайного общества, но и тех, с кем виделись и разговаривали в дни, предшествовавшие выступлению на Сенатской площади, косвенно причисляя их к своим единомышленникам. Получалось, что в одном Петербурге Николаю противостояло без малого шестьдесят тысяч войск. Быть того не могло. И не было.

Гораздо уместнее мысль Наполеона представляется вытекающей из грустных размышлений не случившегося диктатора Российской империи, полковника лейб-гвардии Преображенского: полка князя Сергея Петровича Трубецкого, узнавшего к полудню 14 декабря, что вместо пяти полков на Сенатскую площадь вышел неполный батальон лейб-гвардии Московского полка, рота гренадеров и Гвардейский морской экипаж - две с небольшим тысячи человек.

Разумеется, за все надо платить, но какова цена! Князь Сергей Трубецкой, тридцати пяти лет, был лишен всех прав состояния и приговорен к четырнадцати годам каторги с последующим вечным поселением в отдаленном углу Иркутской губернии. 25-летняя княгиня Екатерина Трубецкая добровольно последовала за мужем в Нерчинский каторжный острог, чем потрясла Россию на многие десятилетия вперед.

По отбытии половины срока, то есть семи лет, княгиня направила прошение Николаю, умоляя о помощи детям, родившимся уже там, в глухой забайкальской неволе и лишенным в силу этого обстоятельства самого необходимого. В прошении ни единым словом не дала повода думать, что раскаивается в своем порыве. Напротив, опасаясь быть неверно истолкованной, уведомила, что ни о чем не жалеет, не просит о снисхождении, и если бы судьбой дана была возможность начать все сызнова, она осталась бы верна прежнему выбору, который составил ее счастье.

Полтора века минуло, прежде чем люди стали еще не понимать, а только догадываться, что вовсе не мифическая свобода, не иллюзии каких-то неискренних благ и не ритуальные пляски безумцев на «обломках самовластья», но лишь она - великая русская женщина Екатерина Трубецкая достойна прекрасных, чистых слов, близко к этому поводу сказанных: «Звезда пленительного счастья».

Николаю это понимание было доступно не более, чем всем прочим, но он, видимо, ощутил, читая прошение, какую-то необъяснимую зависть, какую-то даже злость почувствовал, смутный ущерб... В просьбе княгине Трубецкой отказал, не объясняя причин отказа, поскольку и сам себе не мог их объяснить.

Прошло еще семь лет. Каторга отбыта от звонка до звонка. Детей в семье Трубецких стало пятеро. Старшие подросли, слава богу, а вот младшие часто болели. Медицинской помощи не сыскать было и за сто верст. Екатерина решается во второй раз обратиться к императору. Просит его о царской милости - позволить поселиться в окрестностях. Иркутска, Тобольска или Оренбурга. Ведь помимо всего прочего нужно учить детей, дать им подобающее воспитание, а как? Как и в первом прошении, речь идет только о детях: им, от рождения не знавшим иной жизни, кроме каторжной, за что такая участь?..

И это письмо император прочитал. И вновь ощутил прикосновению к чему-то обжигающе яркому, раздражавшему дыханием недостижимого, недоступного и невозможного для него счастья. Дерзко это. Несносно. Живот затрясся от накатившего гнева: «Удивляюсь, что меня снова беспокоят из-за семьи, глава которой участвовал в заговоре против меня!.. Дети каторжников - тоже каторжники и в образовании не нуждаются».

Что стоило Екатерине Трубецкой повиниться, покаяться - всего лишь словесно обременить бумагу осознанием вины, своей и мужа, перед государем - и прощены!

Свободы это стоило. Звезды пленительного счастья. Не стоит царская милость такой цены. И другой мысли в объяснение этого не возникает.

А ведь Екатерина Трубецкая происходила из старинного дворянского рода Лавалей во Франции, глава которого был возведен в графское достоинство Людовиком XV. Со смертью Екатерины род Лавалей пресекся, но для истории это уже не имеет значения. В России Екатерина Лаваль стала русской.

Комментарий к несущественному

«Федор Петрович спросил у Ивана Ильича, видел ли он Сарру Бернар. Иван Ильич не понял сначала того, что у него спрашивали, а потом сказал:

- Нет, а вы уже видели?..

Начался разговор об изяществе и реальности ее игры -тот самый разговор, который всегда бывает один и тот же». (Л.Н. Толстой. «Смерть Ивана Ильича»)

В контексте реальных страданий Ивана Ильича все не оставляло сознание того, что у него есть отложенное важное задушевное дело, потом он. вспомнил, что это задушевное дело были мысли о слепой кишке.

Лев Николаевич прав: необязательный разговор об изящном всегда бывает один и тот же, меняются лишь имена обсуждаемых персонажей. В политике, лишенной всякого изящества, имена меняются быстрее, чем персонаж сообразит, что он уже не действующее лицо:

- Видели ли вы Турчинова? А Яценюка?..

Стоит увидеть. Все лучшее, что есть в душе человека, отзовется, соберется, окрепнет - и отъедет к задушевным мыслям о слепой кишке.

Рвачи без границ

Жили люди на окраине империи скучно. Сидели тихо. Поле эволюционирующих смыслов отдыхало от христианской, догматики перед тем, как вступить в дарвиновскую школу естественного отбора с целью последовательной выделки человека из обезьяны. Однако не с кем было растить в себе силу, не с кого пример брать. Пугачевскую вольницу упразднили, разинские челны потопили, сильные личности в гастарбайтеры подались. Героя не было. А на дворе гроза собиралась.